поспорить и побраниться.
   Если маленькие причины имеют иногда большие последствия, то и наоборот:
большие явления имеют, между прочим, самые миниатюрные результаты.
   На героя моего ужасно влияла литература; с каждым смелым и  откровенным
словом ее миросозерцание его менялось:  сначала  опротивела  ему  служба,  а
теперь  стала  казаться  ненавистной  и  семейная   жизнь.   Поэтический   и
высокохудожественный протест против брака Жорж-Санда казался  ему  последним
словом человеческой мудрости - только жертвой в этом случае  он  находил  не
женщину, а мужчину, т-е себя.
   - Ведь этак трактовать целое общество нельзя... нельзя! -  повторял  он
насмешливо, обращаясь к Евпраксии: - что мы-де вот выше всех и никого  знать
не хотим; надобно спросить, как и другие нас понимают!
   - Я и не считаю себя выше других. Что ты таким образом перетолковываешь
мои действия? - сказала Евпраксия, уже рассердившись на мужа.
   - Отчего же вы не едете? - спросил он.
   - Потому что там все будут светские дамы, а я не светская.
   - Что же вы такое? Вот бы интересно  знать,  что  это  такое?..  Что-то
очень уж, должно быть, необыкновенное! - говорил Бакланов, - в этот день  он
был до гадости зол.
   - Когда женились на мне, так видели, что я такое! - сказала Епвраксия.
   Лицо ее по-прежнему оставалось спокойно.
   - Нет, не видал, - отвечал Бакланов: - и теперь не вижу, да и  вряд  ли
когда увижу.
   - Ну да, - повторила опять Евпраксия и замолчала, а потом,  когда  обед
кончился, тотчас же встала и ушла в гостиную.
   Бакланов остался еще за столом.
   Он налил себе стакан вина и велел подать сигару.
   - Ведь камень, и тот не живет, как мы живем, -  говорил  он  совершенно
громко и обращаясь к Казимире, которая осталась, потому что  Валерка  доедал
еще пирожное: - и тот хоть что-нибудь, хоть пыль, да дает в  воздух,  и  сам
наконец притягивает песчинки, и мы - ничего.
   Положение Казимиры было очень щекотливое.
   - Что если бы состояния у нас не было? - продолжал громко  Бакланов:  -
куда бы и на что мы годились!.. есть, спать, родить  детей,  кормить  их  на
убой!
   При этих словах Евпраксия, все это слышавшая, подняла наконец глаза  на
образ.
   - Он и их ненавидит, Боже, Боже  мой!  -  проговорила  она  и  склонила
голову.
   Бакланов между тем продолжал рассуждать.
   - По-моему, человек без темперамента, без этого прометеевского огонька,
который один только  и  заставляет  нас  беспокоиться  и  волноваться,  хуже
тряпки, хуже всякого животного!
   И затем, видя, что в зале никого нет, ни Казимиры ни  даже  лакеев,  он
встал и ушел в кабинет.
   Одною из главных причин недовольства его браком было то,  что  холодная
Евпраксия не представляла  уж  никакой  для  него  прелести,  и  его  мучило
нестерпимое желание завести интрижку.
   Но с кем?
   Чаще всего, в этом случае, он думал о Софи.
   Лично он с ней, в продолжении  последних  пяти  лет,  не  встречался  и
только одной стороной слыхал, как  она  на  каком-нибудь  пикнике  каталась,
окруженная толпою молодежи, видал ее  иногда  издали  в  театре,  блистающую
красотой и нарядами.
   Бог с ней, с кем бы эта прелестная женщина ни интриговала; но она могла
бы доставить ему море блаженства, а всего этого он лишал себя тем,  что  был
женат.

5.. Акции.



   Евпраксия настояла на своем и не поехала на бал. Бакланов приехал один.
   В первой же комнате он встретил косого Никтополионова.
   - Что вы там, батюшка, сидите,  а?  -  спросил  он  обыкновенным  своим
тоном, чтобы сразу напугать человека.
   - Что такое? - спросил Бакланов в свою очередь.
   - Есть у вас акции общества "Таврида и Сирена"?
   - Нет.
   - Так что же это вы?.. что это такое? - кричал Никтополионов: -  сидите
с деньгами, с домами, и не берете!
   - Я, право, еще даже не думал об этом, - отвечал Бакланов.
   - Он и не думал, а!.. скажите, пожалуйста! Ассюрировано 4  процента  от
правительства, помильная плата и перевоз от казны провианта. Он не думал  об
этом! В банке-то что? По две уж копейки на рубль дают... Пора подумать-то об
этом!
   Бакланов в самом деле подумал. У него у самого были небольшие деньги, а
у жены так и довольно серьезные.
   - Тут ведь можно проиграть и выиграть, - возразил он, смутно припоминая
себе и соображая, что такое значит акция.
   - Каким же образом проиграть? Так уж все сумасшедшие. Теперь на  каждую
акцию по пятидесяти рублей премии.
   - Значит, надо приплатить? - спросил Бакланов.
   - Так что ж из того!.. Вон я вчера дал лишних  по  тридцати  рублей,  а
сегодня сам получил по  пятидесяти.  Всего  только  одну  ночь  пролежали  в
кармане: невелик, кажется, труд-то.
   - Это недурно! - сказал Бакланов.
   - Еще бы! - подхватил Никтополионов: - дело в отличнейшем порядке...  Я
сделан распорядителем на здешней дистанции.
   "Вот это-то уж дурно!" - подумал Бакланов.
   - Учредитель этого общества гениальный человек!.. Первая,  может  быть,
голова в России! - продолжал Никтополионов, имевший привычку так  же  сильно
хвалить, как и порицать. - Ну, так как же? Ах вы, тюлени русские! - прибавил
он, глядя уже с ужасом на Бакланова.
   - Я подумаю! - отвечал тот.
   -  Подумаю!  Подумаю!..  И  ничего  не  подумает!  -  передразнил   его
Никтополионов.
   Но Бакланов подумал и довольно серьезно.
   "В самом деле, глупо же держать деньги в банке, когда вся  Европа,  все
образованные люди играют на бирже!" - рассуждал он.

6.. Опьянение одного и отрезвление другой.



   Бал, дававшийся для сближения с обществом, должно быть,  в  самом  деле
заключал в себе все общество. В следующих комнатах была толпа мужчин, - все,
по  большей  части,  черноволосых,  и  нельзя  сказать,  чтобы  с   особенно
благородными физиономиями. Бакланов  заметил  только  одного  благообразного
старика, с вьющимися седыми волосами и с  широкою  бородой,  -  но  и  потом
оказалось, что это был проезжий музыкант-немец.
   Дамы,  напротив,  блистали   прекрасными   нарядами,   и   было   много
хорошеньких.
   Вежливый хозяин принимал всех в дверях.
   - Старый друг лучше новых двух! - сказал он, когда мимо  него  проходил
Бакланов.
   - Ждет Федот  у  своих  ворот!  -  объяснил  он  и  проходившему  потом
чиновнику.
   Между всеми дамами Бакланов сейчас же заметил Софи  Леневу  в  чудесном
бархатном платье, стройную, высокую и с какою-то короной на голове.  Тут  он
невольно вспомнил свою  супругу,  всегда  одетую  просто  и  гораздо  больше
занятую детьми, чем нарядами.   Софи, по ее щекотливому  положению,  была  в
первый еще раз на великосветском балу. Начальник края в  этом  случае  хотел
показать совершенно равное внимание ко всему обществу:  но  дамы  его  круга
(обыкновенно подличавшие перед madame  Базелейн)  несколько  обиделись  этим
приглашением и даже старались ходить подальше от  Софи,  но  зато  она  была
окружена всеми лучшими молодыми людьми.
   Бакланову ужасно хотелось продраться в эту толпу; он решился непременно
поговорить с Софи и возобновить с ней старое знакомство.
   Случай ему поблагоприятствовал.
   Софи прошла мимо него.
   - Bonjour, Бакланов! - сказала он ему сама и сама же протянула  к  нему
руку, обтянутую в белую лайковую перчатку.
   Целый поток электричества проник при этом в Бакланова. Он подметил, что
рука Софи немножко дрожала.
   - Могу я просить вас протанцовать со мной кадриль? - сказал он, догоняя
ее.
   - Очень рада! - отвечала Софи, обертывая к нему голову и  кланяясь  ему
немножко величественно, как обыкновенно кланяются актрисы-королевы.
   Бакланов понял, что это была уж не прежняя девочка-кокетка, не  прежняя
даже юная и пылкая,  но  еще  робкая  вдова,  а  интриганка,  которая  умела
смотреть и на вас, и на другого, и на третьего.
   Но все это еще больше подняло ее в его глазах.
   Они  стали  в  кадриль  и,  надобно  сказать,  представляли  собой,  по
изяществу своих манер, лучшую пару.
   Это заметил даже начальник края  и,  по  обыкновению  своему,  объяснил
поговоркой, чорт знает что уж и значившею:
   - Пара не пара, а так надо!
   Бакланов посадил Софи на стул и сам стал около нее.
   Довольно открытая в бальном платье и приподнятая на корсете грудь  Софи
страстно и порывисто дышала.
   Бакланов не мог видеть этого без трепета и решительно не  находился,  о
чем бы заговорить.
   Софи, хоть и с поддельным спокойствием, но молчала.
   Бакланов думал:
   "Вот женщина, на которую я  когда-то  имел  права,  но  которая  теперь
совершенно далека от меня. Думает ли она в эти минуты о том же?"
   - Я к вам давно хотел взять  смелость  заехать,  -  начал  он  глупо  и
ненаходчиво.
   - Очень рада! - отвечала Софи, поправляя платье.
   Бакланову показалось, что она при этом ласково взглянула на него.
   - Софи, вы на меня сердитесь еще? -  осмелился  он  наконец  заговорить
искреннее.
   - Нет! - отвечала она.
   Бакланов явственно слышал, что голос ее был грустен и полон значения.
   - Значит, я в самом деле могу к вам приехать? - продолжал он.
   - Пожалуйста. У меня вечера по средам, - сказала Софи.
   Самый ответ и голос ее при этом ничего уже не выражали.
   Бакланов видел одно, что Софи была ни весела ни счастлива.
   Это  же  самое  заметил  и  подошедший   к   ней   инженерный   офицер,
премолоденький и преглупый, должно быть.
   - Вы с каждым днем, как  заря  вечерняя,  все  становились  грустней  и
грустней, - сказал он.
   - Стареюсь! - отвечала ему Софи с улыбкой.
   - О, нет, вы прелестны еще, как гурия, -  объяснил  прапорщик,  пожимая
плечами.
   - Что за пошлости вы говорите! -  сказала  ему  без  церемонии  Софи  и
встала.
   В это время кадриль кончилась.
   - Я буду у вас, - повторил еще раз Бакланов.
   - Пожалуйста! - повторила Софи и опять совершенно равнодушным голосом.
   Бакланов ушел в другие комнаты и сел играть в карты.
   Молодые люди не давали Софи вздохнуть. Ее  беспрестанно  приглашали  на
вальс, на польки, на кадриль,  наконец  к  ней  разлетелся  и  сам  Эммануил
Захарович, в белом жилете, в белом галстуке, отчего рожа его  сделалась  еще
чернее. Софи взмахнула на него неприветливо глазами: отказать  ему  не  было
никакой возможности. Он пригласил ее при всех и вслух.
   Они стали.
   По лицам большей части гостей пробежала улыбка, но музыка в  это  время
заиграла, и пары задвигались.
   - Что это вы, с ума сошли! - сказала шопотом  и  бешеным  голосом  Софи
своему кавалеру, хотя по наружности и улыбалась.
   - Сто зе? - спросил ее робко почтенный еврей.
   За деньги, он полагал, что вежде и все может делать.
   - Я не позволю вам нигде бывать, где я бываю, - шептала Софи.
   - Сто зе я сделал? - спрашивал тот в недоумении.
   - Вы осел, дурак, потому и не понимаете, - продолжала Софи, делая с ним
шен.
   Эммануил Захарович краснел в лице.
   - Извольте сейчас же итти и просить других дам, чтобы танцовала с  вами
не я одна!
   Эммануил Захарович, кончив кадриль, пошел  ко  всем  дамам;  но  с  ним
согласилась  протанцовать  одна  только  жена   Иосифа   Яковлевича,   очень
молоденькая дама, на которой тот только что женился.
   - Эммануилка-то все со своими возится! - заметил вслух и на  всю  почти
залу Никтополионов.
   Софи после кадрили немедля уехала.
   Она была взбешена, как только возможно, и проплакала всю ночь.
   Бедная женщина! Она тоже, хоть читать ничего  не  читала,  но  зато  от
ездивших  к  ней  молодых   людей   беспрестанно   слышала:   "подлость!..",
"гадость!", "подкуп!..". И с каждым их словом она все более и более начинала
сознавать весь ужас своего положения.
   То, что Бакланова сбивало с панталыку, ее наводило  на  путь  истинный:
при нахлынувшем со всех сторон более свободном воздухе,  в  ком  какие  были
инстинкты, те и начинали заявлять себя.

7.. Сокровища приобретены.



   Не более как через неделю Никтополионов снова поймал Бакланова в  клубе
и стал стыдить его при всех.
   - Вот вам, рекомендую, господа, - говорил он, показывая на него евреям,
грекам, армянам и русским: - вот господин, у которого сто тысяч в кармане, и
он их держит за две копейки в банке.
   Греки, армяне и русские при этом усмехнулись, а евреи даже воскликнули:
   - Зацем зе это он так делает со своими деньгами?
   - Но где же сто тысяч!  -  возражал  стыдливо  Бакланов  и,  возвратясь
домой, решился сделать то, что ему все советовали.
   Но прежде, впрочем, ему надобно было переговорить с женой.
   - Что за вздор такой, пускаться в эту игру? - возразила ему Епвраксия с
первых же слов.
   Согласись она с ним и не оспаривай, Бакланов, может быть,  еще  подумал
бы  и  вообще  сделал  бы  это  дело  несколько  омотрительней;  но  тут  он
рассердился на жену и потерял всякий здравый смысл.
   - Ведь это не осторожность, а одна тюленья неповоротливость  только!  -
развивал он мысль Никтополионова.
   Евпраксия на это, по обыкновению, молчала.
   Бакланова это еще более выводило из терпения...
   - Дайте мне мои  деньги.  Я  не  намерен  их  бесполезно  держать,  как
поленья, в своем шкапу, - говорил он.
   Евпраксия пошла и принесла ему.
   - Ваших вы мне, конечно, не доверите, потому что я ведь дурак... ничего
не смыслящий... способный  только  разорить  семью...  беру  эти  деньги  на
карточную игру, на любовниц!
   - Нате вам и мои деньги, если вы полагаете, что это меня останавливает!
- сказала Евпраксия и подала ему  и  свои  приданые  пятьдесят  тысяч.  -  А
остальные двадцать пять тысяч не мои, а детские; я не могу им располагать! -
сказала она.
   - Стало быть, я мужем еще сносным могу быть, а отцом нет,  -  благодарю
хоть и за то! - сказал он, кладя деньги в карман.
   Евпраксия наконец рассердилась.
   - Что это за страсть, Александр, у вас перетолковывать каждый мой  шаг,
каждое слово? Если что вы находите дурным во мне, скажите прямо... К чему же
все эти колкости-то?
   - Ну, поехала!  только  этого  недоставало!..  -  отвечал  Бакланов  и,
хлопнув дверьми, ушел из комнаты.
   Евпраксия поспешила отереть слезы и села на све место.
   На другой день Бакланов, заплатив огромную премию, накупил акций -  все
больше общества "Таврида и Сирена".
   - Вот извольте-с, не промотал ни копейки! Все обращено только  в  более
производительную форму,  -  говорил  он,  раскладывая  акции  и  любуясь  их
купонами, нарисованными на них пароходами и  так  внушительно  выставленными
цифрами их стоимости.
   Евпраксия однако совершенно равнодушно и холодно приняла все эти бумаги
и положила их в комод.
   Бакланова опять рассердило это равнодушие.
   "У этой женщины решительно кровь по  три  раза  в  сутки  обращается...
Кругом ее кипят и просыпаются все народные силы, а она - точно не видит и не
чувствует этого!.."
   Впрочем, он ничего ей не сказал, а ушел к себе в  кабинет  и,  улегшись
там на диван, стал вычислять в уме, сколько он будет получать процентов.
   -  Ваш  герой  как  ребенок  поступает!  -  заметят  мне,  может  быть,
некоторые.
   А сами вы лучше, благоразумнее, накупили акций, признайтесь-ка?

8.. Общество Софи.



   Среда  наступила  наконец.  У  Софи  уже  был   кой-кт:   благообразный
старик-музыкант, обещавший у нее играть на вечере; французская актриса  m-me
Круаль, очень милая и изящная  женщина;  русская  дама  в  черном  платье  и
четках, ехавшая в Иерусалим на богомолье и отрекомендованная  Софи  Евсевием
Осиповичем Ливановым, который  в  последнее  время  с  нашей  юной  героиней
почему-то вступил в переписку; двое-трое молодых людей из обожателей Софи, и
наконец молодая девица: какая-то m-lle Похорская, или  Покровская,  метавшая
составить себе такую же карьеру, как и Ленева.
   Виктор Басардин, в статском платье, с бородой, довольно красивый собою,
но с изборожденным от несовсем, должно-быть, скромной жизни лицом, тоже  был
у сестры и,  ходя  по  ее  роскошному  будуару,  о  чем-то  серьезно  с  ней
разговаривал, или, лучше сказать, просил ее.
   - Ты ему скажи, что же это такое! Нынче не  прежнее  время...  Он  там,
чорт знает, в палатах каких возится, а мне дров не на что купить.
   - Возьми у меня денег, если нуждаешься, - говорила Софи.
   - Да что мне твои деньги? Пусть он устроит меня  посолиднее..  Впрочем,
дай, если у тебя есть лишние! - прибавил он.
   Софи подала все, сколько было у нее в кошельке.
   - Ты ему скажи: он у меня теперь в руках; я все напишу.
   - Мне и говорить с ним не хочется, - возразила Софи.
   - Да это не для себя, а для меня сделай. Будет уж, пограбили; пускай  и
поделятся.
   Софи было очень скучно слушать ворчанье брата.
   - Пожалуйста, - повторил он, надевая перчатки и беря шляпу.
   - Куда же ты уходишь! У меня музыка сегодня будет! - сказала она.
   - О, чорт! терпеть не могу этого. Мне бы денег надо, вот что! - говорил
он и пошел через заднее крыльцо.
   Его провожать пошла Иродиада, все время подслушивавшая разговор  его  с
сестрой.
   - Барыня-то не знает, какие штуки он и против их-то делает, -  говорила
она, подавая Виктору пальто.
   - Да, - подтверждал тот.
   - Этта мясника к ним послали разделать, так ругал-ругал госпожу-то  при
простом мужике.
   - Скотина этакая! - сказал Виктор, завязывая кашне.
   - А ведь и про них тоже знаем мы немало...  -  продолжала  Иродиада:  -
говорить-то только не хочется...
   - Ты приди как-нибудь на квартиру ко мне, -  говорил  Виктор,  сходя  с
лестницы.
   - Слушаю-с, - отвечала Иродиада.
   - Какая хорошенькая она!.. О, так бы взял и поцеловал, - говорил Виктор
и в самом деле, взяв ее за подбородок, поцеловал.
   Иродиада на этот раз нисколько ему в том не воспрепятствовала.
   Последнее  время  она  очень  похудела,  и  лицо  ее  сделалось  совсем
сердитое: коварный обожатель ее, Мозер, оставил ее и, как мы видели, женился
на другой. Иродида не любила его; но, по  самолюбивому  характеру,  ей  было
досадно: наболевшее сердце ее совсем окаменело, и она поклялась ко всему их,
по ее понятию, поганому роду ненавистью.
   Софи, когда брат ушел, вышла в гостиную. Там все  соблюдали  величайшую
тишину. Старик-музыкант играл на фортепиано пьесу собственного сочинения.
   Приехал Бакланов.
   Софи подала ему руку и тихим наклонением головы указала  ему  на  место
подле себя.
   Бакланов сел.
   То, что он встретил тут, его сильно  поразило:  самая  последняя  мода,
самая изящная роскошь глядели на него отовсюду.
   Дама, путешествующая по святым местам, должно быть, была очень веселого
и   живого   характера.   Она   совершенно   бесцеремонно    стояла    около
старика-музыканта и с большим чувством глядела ему в затылок  и  чем-то  тут
любовалась: волосами ли его вьющимися, или довольно еще мускулистою шеей,  -
решить невозможно, равно как и того, чем ее религиозное сердце  в  настоящую
минуту было преисполнено.
   Прелестная m-me Круаль, как истая француженка, любившая  показать  свои
ножки, так  свободно  расположила  свой  кринолин,  что  Бакланов,  сидевший
несколько нагнув голову, видел почти весь чулок ее.
   M-lle Прохорская сидела, явно прислоняясь к своему  кавалеру,  молодому
человеку, который, тоже явно держа руку за спинкой стула, обнимал ее.
   Бакланову, привыкшему, в продолжении пяти лет, к своему  благочестивому
семейству и выезжавшему только в дома солидные, все это было очень приятно и
чрезвычайно раздражало его. Он с каким-то упоением смотрел на складки платья
Софи, на ее немного выставившуюся ботинку.
   - Что, ваша жена здорова? - почти разбудила его Софи своим вопросом.
   - Здорова, - отвечал Бакланов, подняв голову. - Почему вы  меня  прежде
всего об этом спросили? - прибавил он.
   - Да  потому  что...  -  отвечала  Софи  и  далее  не  находилась,  как
объяснить.  -  Она,  говорят,  такая  добрая;  просто,  говорят,  ангел   по
характеру, - прибавила она наконец.
   - Все это прекрасно-с! - подхватил Бакланов: - но знаете ли что:  такой
милой и прелестной женщине, как вы...
   Софи смотрела на него.
   - Молодого человека,  каков  я  все  еще  пока  и  который  бы