ряжался,  что  как  толкнет  огромным
спожищем своим кого в рыло, кого в грудь, кого в брюхо, -  так  тот  в  углу
избы очутися. Отбитые таким образом, они накинулись на поднимавшегося Иону и
начали его тузить и даже драть за волосы.
   - О-о-ой! о-о-ой! - кричал он, повертывая им то тот бок,  то  другой  и
хватаясь за голову.
   - Перестаньте, перестаньте! - кричал Александр.
   Но суматоха сделалась всеобщая. Девки и бабы,  под  поднятыми  кулаками
мужиков, убегали из избы. Красавица его тоже юркнула вон.
   - Прочь! - закричал наконец Александр, пробираясь сквозь  толпу,  чтобы
спасти как-нибудь Иону, и при этом выхватил охотничий кинжал.
   - Коли так, робя, берись в колья! - раздалось снова, и в ту же  минуту,
Бог знает откуда, появились в воздухе поленья и палки. Александр чувствовал,
что вся кровь прилила ему в голову. Он  выхватил  свой  маленький  охотничий
пистолет.
   - Если кто-то хоть с меята пошевелится, я сейчас пущу пулю, и в тебя...
и в тебя... и в тебя... - говорил он, переводя пистолет с рожи одного мужика
на другого, на третьего.
   Те сейчас же начали отступать.
   - Он, паря, и в сам-деле стрельнет.
   - Если кто слово произнесет! - кричал Александр, дрожа всем телом, и, с
помощью Гаврилы, который своего врага вышвырнул в сени и даже  за  лестницу,
вытащил охающего и все-таки продолжающегося ругаться Иону Мокеича из избы  и
стал укладывать его в тележку.
   При этом один из бивших его парней даже подсоблял им это делать.
   Александр, сев на лошадь и выехав из селенья, был как сумасшедший.
   - Это чорт знает что такое! - говорил он, хватая себя за голову.
   - Такой буян народ, - пояснил ему Гаврила, впрочем, совершенно спокойно
севший на облучок: - каждый праздник, что немножко, сейчас же в  колья.  Ну,
тоже и к нам когда попадут, так угощаем тоже.
   - Тоже? - спросил Александр с удовольствием.
   -  Тоже.  У  нас  из  бедных  этих  дворянчиков,  пожалуй,  такие  есть
лоботрясы, что и чорта уберут.
   Александр беспокоился об Ионе Мокеиче.
   - Чтоб он не умер! - сказал он.
   - Нет, вон он, чу, спит уж! - отвечал Гаврила. - Не в первый ведь  раз:
завтра в баню сходит, и все пройдет.
   - Ну, так я поеду домой?
   - Поезжайте, - успокоил его Гаврила. 13.



   Побег от собственной совести.


   На другой день Бакланов сидел у себя в комнате; голова у него  трещала;
ему представлялось, что, верятно, теперь узнается по всей губернии, как  они
приезжали на поседки пьные, произвели там драку; наконец, сами мужики  могут
на него жаловаться, потому что он обнажал  оружие.  Словом,  его  мучили  те
разнообразные страхи, кторые обыкновенно бывают у  человека  с  расстроенным
пищеварением, так что, когда  к  нему  в  комнату  зашел  гайдук  Петруша  и
проговорил каким-то не совсем обыкновенным голосом: "пожалуйте на  минуточку
суда-с!" - он даже задрожал.
   - Что такое? - спросил он, вставая.
   - Маша вас там спрашивает-с, поговорить ей нужно с вами-с.
   Бакланов глядел в лицо гайдука.
   - Где же она? - спросил он.
   - В овине, на гумне дожидается-с.
   Александр пошел. Ему не совсем приятно было это  объяснение.  "Пожалуй,
еще чувствительность выражать  будет!  На  что  глупа,  а  это  уж  понимать
начинает!" - думал он.
   В овине, совсем почти темном, Маша сидела на кучке дров и плакала.
   - Что это такое? О чем? - спросил Бакланов.
   - Маменька ваша-с, - отвечала Маша: - призывала меня вчера к себе-с.
   - Н-ну?
   - По щекам прибила-с... "Мерзкая, говорит, ты..." -  замуж  приказывает
итти-с за Антипова сына.
   - Но ведь ты не хочешь?
   - Нет-с, что хотеть-то-с!.. Я к крестьянству, помилуйте,  совсем  тоже,
как есть, не прилучена... дом тоже бедный...
   - Ну, и не ходи, если не хочешь!
   - Выхлестать хочет, коли, говорит, не  пойдешь:  а  я,  помилуйте,  чем
виновата? Не своей охотой шла-с.
   - Вздор!.. Не ходи!.. Я не позволю тебе этого!  -  говорил  Бакланов  и
пошел к матери.
   Но как было заговорить о подобном предмете?
   - Вы там, маменька... девушка у нас Марья есть... Вы хотите ее насильно
замуж выдать?..
   -  Непрменно...  непременно...  -  проговорила,  вспыхнув,  Аполлинария
Матвеевна и махнула при этом как-то решительно рукой.
   - Не непременно-с! - вскричал Александр: - нельзя так вам вашим  подлым
крепостным правом пользоваться.
   Аполлинария Матвеевна уж задрожала.
   - Нету, нету, я уж решилась! - говорила она.
   - В таком случае и я решусь, - продолжал Бакланов: - и завтра же уеду в
Петербург.
   Он знал, что ничем так не  мог  напугать  мать,  как  своим  намерением
уехать в Петербург. Аполлинария Матвеевна  больше  всего  на  свете  хотела,
чтобы сын остался при ней, получил бы у них в губернии какое-нибудь выгодное
место, женился бы на богатой невесте, и оба бы, он и невестка, ужасно к  ней
были почтительны.
   - Вы ни звука, ни весточки не будете получать обо мне! - говорил он.
   - Ну, Бог с тобой! Бог с тобой!  -  говорила  Аполлинария  Матвеевна  и
затем заревела.
   Этого Бакланов решительно не мог вынести.
   - Это чорт знает что такое, - говорил он, уходя  из  комнаты  и  хлопая
дверьми.
   Он опять пришел в овин к Маше.
   - Ну, я говорил матери: не выдадут... - сказал он, полагая, что  угроза
его подействует на Аполлинарию Матвеевну.
   - Нет, барин, как не выдадут?.. Выдадут!.. - сказала Маша и еще  больше
расплакалась.
   Бакланова окончательно это взбесило.
   - Это не жизнь, а каторга, - произнес он, уходя из овина.
   Напуганная словами  сына,  Аполлинария  Матвеевна  не  отложила  своего
намерения, а послала за Ионой Мокеичем.
   "Он этакий говорун, - разговорит, может быть, его!" - думала она.
   Александр, больной и расстроенный, только было  прилег  после  обеда  в
своем кабинете, как двери  отворились,  и  вошел  Иона  Мокеич,  чистенький,
примазанный, как бы ничего с ним перед тем и не случилось.
   - Что, дяденька, а? - говорил он, входя.
   Бакланов поднялся на диване.
   - Вот кто! Ну что, как ваше здоровье? - произнес он.
   - Да ничего! - отвечал Иона, садясь против него: - поотошел маненько...
Что у вас-то такое натворилось?
   Александр развел руками.
   - Чорт знает, что такое тут происходит! - сказал он.
   Иона усмехнулся.
   - Вы слышали? - спросил его Бакланов.
   - Нет, я сейчас только приехал.
   - Я тут жил с одною девушкой нашей...
   Иона в знак согласия мотнул головой.
   - И вдруг моей матушке вздумалось выдавать ее замуж.
   Иона опять усмехнулся.
   - Что это так?.. - произнес он.
   - Да, подите, вот!
   - От зависти, надо  полагать,  старухи  это  делают!  -  объяснил  Иона
Мокеич.
   - Вероятно! - подхватил Бакланов.
   - Зачем-то нарочного присылал за мной... Думает, может быть, что я  это
похаю! - продолажал Дедовхин.
   - Вы ей скажите, - начал Александр решительным тоном: -  что  если  она
это сделает, я сейчас же уеду, и чтобы сыном моим не смела потом считать.
   - Эхма! - сказал Иона с грустью и ушел к Аполлинарии Матвеевне.
   Бакланов, насупившись, сел у окна.
   Иона Мокеич совещался с своею соседкою  по  крайней  мере  часа  два  и
возвратился от нее с потом на лбу.
   - Совсем баба с ума спятила, - начал он, входя к Бакланову.
   - Что же? - спросил тот.
   - Боится, что ты женишься на девчонке-то этой.
   Александр уж захохотал.
   - Да что же, я дурак, али сумасшедший, что ли?
   - Эти соколы вон, вероятно, все насплетничали!  -  сказал  Иона,  кидая
злобный взгляд на гайдука Петрушу, который  в  это  время  был  у  барина  в
кабинете и прибирал его платье.
   - Никогда мы думать  даже  не  смеем,  чтобы  говорить  что-нибудь  про
господина, - отвечал ему тоже с злобным взглядом Петруша: - а что  приказчик
точно что докладывал госпоже, так как Марья не стала слушаться и  на  работу
ходить...
   - Сама девчонка, чу, хвасталась, что ты женишься на ней.
   - Да, я точно что говорил ей ей, -  отвечал  Александр.  -  Вообразите:
девушку к вам приводят почти силой... надобно же было чем-нибудь утешить ее;
ну, я и говорю: "я женюсь на тебе!".
   При этих  словах  Петруша  вздохнул:  устыдился  ли  он  содеянного  им
поступка, или находил, что к нему мало благодарности чувствуют.
   Иона Мокеич не переставал лукаво усмехаться.
   - Цепки они, проклятые, за эти слова-то!
   - Да вы говорили  матери,  что  я  уйду  в  Петербург?  -  спросил  его
Александр.
   - Говорил. Поди, вон, ревет на весь дом, как по покойнике.
   - А намерения своего не отменяет?
   - Нет! "У нас и то, говорит, в роду дедушка был женат на девке; так та,
говорит, мерзавка била меня". Все теперь и имеет это в своем воображении.
   - Да что же мне дедушка за пример! - воскликнул Бакланов.
   - Необразование! - объяснил Иона Мокеич. - "Пусть, говорит, с  замужней
женщиной с какой хочет гуляет, не мое дело; а с девкой не позволю".
   Бакланов пожал плечами.
   В это время по двору прошла целая толпа женщин, и между ними  Александр
сейчас же заметил Марью, идущую с потупленною головой.
   - Что это, куда идут? - спросил он беспокойно Петрушу.
   Тот мрачно посмотрел в окно.
   - Невесту, надо быть, обряжать ведут.
   - Куда, зачем? - спросил Александр с вспыхнувшим лицом.
   - Немножко пообчистить и пообгладить! - отвечал Иона Мокеич. - Сегодня,
что ли, венчанье-то? - спросил он Петрушу.
   - Сегодня, сказывают! - отвечал тот, грустно потупляя глаза.
   - Как сегодня! - воскликнул Александр:  -  ведь  это  уж  прямо  значит
надругаться!
   - Небольшие тоже, видно,  парады-то  хотят  справлять,  -  сказал  Иона
Мокеич.
   - О-то, скотство какое! - произнес Бакланов с бешенством в голосе.
   Петруша, как бы не в состоянии будучи видеть страдающего  барина,  ушел
из кабинета.
   - Не сокрушайся, друг сердечный! - принялся его утешать Иона.
   - Да ведь поймите же всю мерзость моего положения! - говорил Александр,
колотя себя в грудь: - во-первых, я ее люблю  немножко,  во-вторых,  мне  ее
жаль, совестно, стыдно против нее,  и  в  то  же  время  я  ничего  не  могу
сделать... Ну что я сделаю?.. Словами - матери не внушишь, она не поймет их.
Не бить же мне ее.
   - Как можно мать бить! - сказал на это Иона. - Ты уж лучше потешь ее  в
этом случае, - прибавил он каким-то заискивающим голосом. - Машка-то к  тебе
станет и бабой бегать...
   - О-то, скотство какое! - повторил еще раз Бакланов,  сжимая  кулаки  и
устремляя взор на потолок.
   Через час времени Иона Мокеич, будто так, случайно,  вышел  на  двор  и
пошел прогуляться по усадьбе.
   Александр остался один и продолжал сидеть у окна. Вдруг он  услышал  по
дороге стук колес: сначала проехала одна  телега  с  мужиками  и  женщинами,
потом другая с мужиками и женщинами, наконец третья с одними  женщинами,  из
которых сидевшая посредине была вся покрыта белым.
   Сердце замерло у Бакланова.
   Вскоре после того к нему возвратился Иона.
   - Что это, свадьба уж проехала? - спросил он.
   - Да, - отвечал Иона протяжно и с улыбкой.
   - Что ж она? Скажите! - спросил с чувством Бакланов.
   - Побрыкалась маленько! Ну, да я тоже сказал ей: "барин, говорю, тебя и
хлебом и деньгами - ничем не оставит".
   - Я готов дать все, что хотите!
   - Дадут  всего!..  Старуха  сама  того  желает:  "Я  их  дом,  говорит,
подниму".
   - Скоты мы, подлецы, мерзавцы! - сказал Александр Ионе Мокеичу.
   - В мире, что в море: всего бывает! - объяснил ему тот.
   Иона Мокеич вообще  в  этот  раз  был  в  каком-то  тихом,  философском
настроении, что всегда с ним случалось после, как сам он выражался,  сильной
пересыпки.
   По просьбе Аполлинарии Матвеевны и самого Александра, он остался у  них
ночевать и на этот раз спал, по обыкновению, с  хозяином  в  одной  комнате,
завел с ним совсем другого рода разговор  и  рассказывал  даже,  как  был  в
молодости влюблен.
   - В кого же это? - спросил Бакланов.
   - Да тут одна дворяночка у нас бедненькая бела.
   - Что ж, она хороша собой была?
   -  Нет,  не  то,  чтобы  красавица,  а  помадой  хорошей  помадилась...
Прочие-то маслищем кажутся, так воняет от  головищи-то,  ну,  а  она,  этак,
помадкой, - так тем больше пленила.
   Бакланов был, впрочем, грустен и почти не слушал его.
   На другой день он объявил решительно, что уезжает в  Петербург,  и  как
его Иона Мокеич ни отговаривал и ни упрашивал, он  уперся  на  своем:  велел
своему человеку,  нимало  не  медля,  укладывать  вещи,  а  кучеру  готовить
лошадей. С матерью Александр не хотел ни  видиться  ни  даже  проститься,  и
только  уж  случайно,  зайдя  в  гостиную  за  какой-то  вещью,  застал  там
Аполлинарию Матвеевну, с лицом, распухшим от слез. При виде сына  она  очень
сконфузилась.
   Перед ней стояли обвенчанные молодые, которые пришли к ней на поклон.
   У Бакланова едва достало присутствия духа не вернуться назад.
   Маша стояла с потупленным лицом, а муж ее, молодой малый, глупо на  все
посматривал: он еще в первый раз в жизнь свою был в барских горницах.
   Маша показала ему что-то глазами,  и  оба  сейчас  же  подошли  к  руке
Бакланова.
   - Поздравляю вас, поздравляю, - говорил тот и поспешил уйти.
   - Ты сегодня уезжаешь,  друг  мой?  -  сказала  ему  вслед  Аполлинария
Матвеевна.
   - Сегодня-с! - отвечал он ей грубо.
   У Марьи при этом лицо заметно  вспыхнуло,  а  у  Аполлинарии  Матвеевны
сначала задергало обе щеки, потом и слезы потекли.
   - Подите, - могла она только проговорить молодым.
   Те ушли.
   Перед тем, как сесть в  экипаж,  Иона  Мокеич  опять  стал  уговаривать
Бакланова.
   - Поди, простись с матерью-то!
   Александр ничего ему не отвечал и молча сел в коляску.
   Тут было подошел к нему проститься мрачный Семен.
   - Прочь, мерзавец! - закричал на него Бакланов, заскрежетав зубами.
   Тот мрачно и с удивлением посмотрел на него.
   С Петрушей, напротив, Бакланов расцеловался.
   Поехали.
   Стоявшая у курятной избы пожилая женщинавыла на всю усадьбу:
   - Жил-то наш батюшка промеж нас и никого-то не  обидел  ни  словом,  ни
ясным взглядом своим!
   Когда отъехали от усадьбы довольно далеко, молодой лакей, опять ехавший
с Александром, обернулся назад и проговорил:
   - Маша бежит-с!
   Бакланов сделал недовольную мину.
   - Стойте! - сказал он.
   Кучер остановился.
   Маша, нагнав их, вскочила на подножку коляски, обняла  барина  и  стала
целовать его.
   - Прощай, Марья, прощай! - говорил он торопливо.  -  На,  вот  тебе!  -
прибавил он и подал ей сторублевую.
   Но Маша и деньгам, кажется, была не рада. Как-то небрежно засунув их за
пазуху, она  нехотя  слезла  с  подножки  и  долго-долго  провожала  глазами
удаляющийся от нее экипаж.
   В усадьбу она возвратилась, обежав кругом  все  поле.  От  мужа  своего
потом, как ночь придет, так и пропадет куда-нибудь, так что он никак  ее  не
найдет.
   Аполлинария Матвеевна, по отъезде сына, сделалась серьезно больна.
   Иона Мокеич остался у нее и все ее утешал.
   - Он теперь не прости меня! - говорила она, рыдая и лежа в постели.
   - Простит, - успокаивал ее Иона Мокеич. 14.



   У Палкина уж, видно, не в Британии.

   Мелкий осенний петербургский дождик, как сквозь частое  сито,  сеял  на
тротуары Невского проспекта. В Старом Палкинском трактире начинали засвечать
огни. У одного из столиков сидел молодой человек в  скромном  черном  фраке.
Перед ним стояли три накрытых прибора.
   - Что за чорт, еще  нет  до  сих  пор!  -  говорил  он,  с  нетерпением
посматривая на часы; наконец в трактир вошел другой молодой человек.
   - Вы здесь, Варегин! - проговорил он.
   Вошедший был Бакланов. Он сильно постарел и похудел.
   - Долго вы! - сказал ему приятель.
   - Задержали, - отвечал Бакланов и сказал неправду. Он хотел  совсем  не
прийти обедать, чувствуя к Варегину,  составившему  себе  ученую  карьеру  и
ехавшему теперь за границу, невыносимую зависть.
   - Ну что, скажите, нет ли кого-нибудь еще из наших  здесь?..  Венявина,
например? - продолжал тот добродушно.
   Приятели в тот день только поутру сошлись на Невском случайно.
   - Нет; Венявин  служит  в  губернии,  помощником  правителя  канцелярии
губернатора, совершенно доволен своим местом: губернатора считает  за  идеал
чести, а правителя канцелярии за идеал ума. - отвечал Бакланов.
   Варегин слегка усмехнулся.
   - Да, произнес он: - у него сердце маленькое, но чистое  золото,  и  он
сумеет им позолотить всю жизнь свою.
   - А вы скоро едете за границу?
   - Дня через два, - вон чистоганом из казны выдали! - отвечал Варегин  и
звякнул перед глазами Бакланова червонцами.
   Тот даже отвернулся, не потому, что это были деньги, а потому, что  они
были даны человеку за турды и способности.
   - Куда ж вы прежде поедете?
   - Сначала в Берлин; порасспрошу там, где, по моим предметам, профессора
получше, и стану потом колесить по Германии.
   Бакланову самому ужасно хотелось за границу,  и  он  бы  даже  мог  это
сделать, но зачем? В чем ему и в каких науках было совершенствоваться? И  он
расспрашивал Варегина как бы затем, чтоб еще более себя намучить.
   - А на магистра вы когда будете держать?
   - Я уж выдержал, - отвечал спокойно Варегин.
   "И это говорит сын мещанина, - думал Бакланов: - начавший с  пятнадцати
лет учиться  грамоте,  а  он,  дворянин,  обставленный  всеми  средствами  к
образованию, и что сделал?"
   В это время к Варегину подошел лакей и спросил:
   - Прикажете подавать-с?
   - Нет еще, погоди!.. Проскриптского я жду, - прибавил он Бакланову.
   - А... а он разве здесь?
   - Здесь и хотел прийти.
   Бакланов сделал гримасу.
   - Что, вы все еще по-прежнему не любите  его?  -  продолжал  с  улыбкою
Варегин.
   - Да, - отвечал Александр.
   - Нет, он человек не  дурной,  -  продолжал  Варегин,  нахмуривая  свой
большой лоб: - но, разумеется, как и вся их  порода,  на  логические  выводы
мастер, а уж правды в  основании  не  спрашивай...  Мистификаторы  по  самой
натуре своей: с пятнадцатого столетия этим занимаются.
   - Вы думаете? - спросил Бакланов, играя брелоками часов.
   - Решительно! У них в крови сидит эта способность надувать самих себя и
других разным вздором.
   - Идет! - остановил его Бакланов.
   Варегин  повернул  голову.  В  комнату,  в  самом  деле,  входил  своею
вкрадчивою походкой Проскриптский.
   - Здравствуйте! - сказал он прежде всего Варегину. - Здравствуйте-с!  -
прибавил он потом и Бакланову, не смотря, впрочем, на него глазами.
   - Как вас дождем замочило! - заметил ему тот.
   - Благодарю, я и не заметил, - отвечал Проскриптский близорука ища стул
и садясь на него.
   - Как же не заметили? Вас всего пробило, - спросил, захохотав Варегин.
   - Я никогда не замечаю, что  в  воздухе:  дождь  или  ясно,  -  отвечал
Проскриптский.
   - Даже и самого, я думаю, воздуха.
   - Как это-с? Что такое?
   - А так: хорош воздух или  нет?..  разницу,  например,  между  гордским
воздухом и деревенским?
   - Да мне все равно-с, - отвечал Проскриптский.
   - Все равно! - повторил Варегин, переглянувшись с Баклановым.
   - Может быть, - продолжал  Проскриптский  своим  настойчивым  тоном:  -
человеку азот, которого больше в городах, нужнее, чем кислород.
   - Все может быть, - отвечал Варегин.
   - Решительно все, и я так  полагаю,  -  сказал  Проскриптский  и,  взяв
газету, стал ее внимательно пробегать.
   Человек подал горячее.
   - Какого же нам вина спросить? - сказал Варегин.
   - Я никакого не пью, - произнес тоеньким голоском Проскриптский.
   - А я мало! - отвечал Бакланов.
   - Ну, так дай нам бутылку красного! - сказал Варегин человеку. - Так ли
бывало в Британии? - прибавил он полушутя.
   - О! Британия! - произнес с восторгом Бакланов.
   Проскриптский между тем как-то торопливо ел, не переставая читать. Обед
прошел совершенно молча, только и всего, что Варегин обратясь  к  Бакланову,
спросил его негромко:
   - А что вы намерены здесь делать?
   - Сам еще не знаю... Вы знаете, что я больше всего люблю  искусства,  -
отвечал тот не совсем решительно.
   Варегин несколько