итоговые политзанятия! Осталось мало дней. В  этот  короткий
период  всем  нужно  потрудиться  с  максимальной  отдачей.  У   многих   не
восстановлены все ленинские работы, не все еще записаны  темы  политзанятий.
Все это нужно  восстановить  в  кратчайший  срок,  потому  что  скоро  сдача
экзаменов на классность, а там на политическую подготовку - особое внимание.
Это особенно касается молодых матросов. У них больше всего нюансов.
   Не знаю, как вам,  а  мне  боевой  листок  нравится.  Специально  так  не
напишешь. В нем живым языком говорит флот.

   И еще о боевом листке
   В третьем отсеке на проходной палубе  в  специальной  деревянной  рамочке
висел боевой листок. Листок гласил:
   Товарищи подводники!
   Как вы знаете, в море неотъемлемыми источниками, потребностью нашей жизни
являются  системы  и  устройства,  приборы   и   механизмы,   обеспечивающие
жизнедеятельность членов экипажа.
   Это играет не последнюю роль  в  выполнении  задач  боевой  службы.  Сюда
относятся:  система  пресной  воды,  камбуз,  ДУК,   гальюнное   устройство,
поддержание нормальных  концентраций  газового  состава  воздуха.  Хотя.  на
первый взгляд эти вещи стали, за повседневностью  их  использования,  чем-то
само собой разумеющимся, но это неверно! Нельзя забывать, что  это  ключевые
вопросы нашей настоящей жизни.
   Хочется сказать по нашему третьему дивизиону. У нас в заведовании имеются
гальюнные устройства. Да, именно устройства, которые сделаны с учетом многих
факторов, влияющих на плавание п. л. Но, тем не ме  нее,  не  исключены  еще
выкидывания в унитаз: заварки (чая) и, это самое страшное, бумаги и  ветоши.
Это накладывает неудобство, затруднение в продувании гальюнов,  а  также  не
соблюдается элементарная человеческая культура: нередко бросается на палубу,
и унитаз не смывается после использования.
   Все это способствует антисанитарии, не говоря уже об уважении труда своих
товарищей.
   Матрос Папий.
   Через сутки в нижнем углу появилась приписка; "Папий  -  ты  козел".  Еще
через сутки зам заметил приписку и снял листок.

   За матушку Россию
   Русских моряков лучше не трогать, лучше не доводить.
   Это я точно знаю. И сейчас я вам поясню то,  что  я  знаю  на  конкретных
примерах. Но перед этим скажу: нашему брату русскому  моряку  -  только  дай
подраться, и чтоб за матушку Россию, чтоб за Святую Русь, за  веру,  царя  и
Отечество.
   И даже если в руках ничего не наблюдается, колами будут крошить,  колами,
камнями, зубами, клыками, копытами. Уйдя чуть в сторону от  основного  русла
нашего рассказа, скажем, что когда  в  исторический  период  нашей  флотской
истории  нашему  историческому  главному  принесли   карту   обстановки   на
Средиземном море, то там огромный американский авианосец обеспечивался нашей
малюсенькой единицей.
   - Что это такое?! - воскликнул главком.- Что это? Что?! все тыкал и тыкал
он в нашу малюсенькую единицу, а штабисты его все не понимали и не понимали.
   Наконец,  поняли:  наша  единица  очень  маленького  размера   на   карте
получилась.
   И переделали: нарисовали маленький авианосец, а рядом изобразили огромную
русскую единицу; нарисовали и тем удовлетворили главкома по самую плешь.
   Так вот, вернувшись  в  основное  русло  нашего  рассказа,  скажем:  "Да,
товарищи! Да! Воздушное пространство нашей  с  вами  горячо  любимой  Родины
нарушается всеми, кому не лень. Да!"
   Есть у нас,  конечно,  кое-что,  можем  мы,  конечно,  кое-чем  ахнуть  и
устроить им там всем птичкин базар, но связаны мы по рукам и ногам, связаны,
перепоясаны, скованы и перебинтованы. И в таком вот  запакованном  состоянии
мы еще не просто должны передвигаться, как пингвины в стаде, мы еще  обязаны
предотвращать их вражеское поползновение.
   - Наши Вооруженные Силы должны! - орут на всех углах  те,  кто  из  всего
многообразия лучше всего запомнили то, что им должны Вооруженные Силы.
   Должны-должны, кто  же  против?  Конечно,  должны.  Мы  всем  должны.  Ну
конечно. А вот вы скажите: а бодаться нам можно? Нет, нельзя.  Не  дают  нам
бодаться. Не разрешают. Вот если б нам  разрешили  бодаться,  то  мы  бы  им
показали. Ежедневно б бодали.
   А как мы недавно безо  всякого  разрешения  америкосов  боданули?  Это  ж
просто праздник души.
   Было так: на Черном море ввалился в наши террводы их крейсер -  тысяч  на
тридцать водоизмещением, и тут же наш СКР,  старый,  как  причальная  стенка
Графской пристани, пошел ему наперехват.
   Это ж просто песня лебединая, когда наш древний дедушка СКР  идет  ему  -
современному, толстому, сытому - наперехват. При этом внутри у  дедушки  все
пыхтит, скрипит, визжит и пахнет мерзко. И дрожит в  нем  все  в  преддверии
схватки.
   - Ну, блин! - сказал командир СКРа, которому велели пойти,  но  при  этом
даже гавкать запретили, и который должен был пойти и сделать  что-то  такое,
но при этом ни-ни, ничего международного не нарушить.
   - Ну, блин! - сказал командир СКРа.- Сейчас я ему дам! И  он  ему  дал  -
въехал в крейсер носом. Просто тупо взял и въехал.  Америкос  вздрогнул.  Не
ожидал он, оторопел. А наш не успокоился, отошел и опять - трах!
   - Ага! - орал командир СКРа в полном счастье.- Ага! Не нравится?!  Звезда
с ушами! Не нравится?!
   СКР все отходил и бросался, отходил и бросался, а америкос все торопел  и
торопел. Это был миг нашего торжества.
   В конце концов американец решил (пока ему дырку  насквозь  не  проделали)
слинять из наших вод. Развернулся он и рванул изо всех сил, а наш  махонький
СКР, совершенно искалеченный, напрягая здоровье, провожал его  до  нейтрали,
умудряясь догонять и бодать в попку.
   В следующий раз следующий американский крейсер в совершенно другом  месте
снова вторгся в наши священные рубежи.
   И тогда на него пошел кто? Правильно - пограничный катер. Катер подошел и
сказал крейсеру, что если тот сейчас же не уберется ко всем чертям,  то  он,
катер, откроет огонь.
   На катере даже развернули в сторону  крейсера  свою  пукалку,  которая  в
безветренную погоду даже бронежилет не пробивает, и изготовились.
   - Вой с ней, с карьерой,- сказал тогда командир катера, напялив  поглубже
свой головной убор,- сей" час я им устрою  симпозиум  по  разоружению,  хоть
душа отдохнет.
   Но душа у него не отдохнула. Крейсер, передав  по  трансляции:  "Восхищен
мужеством советского командира!", развернулся и убыл ко всем чертям.
   А еще, дорогие граждане, корабли наши, надводные и подводные, в  открытом
море облетают самолеты вероятного противника  прямо  через  верхнюю  палубу;
объезжают, гады, как хотят, да  так  здорово  объезжают,  что  зубы  наши  в
бессильной злобе скрипят о зубы, а руки сами  ищут  что-нибудь,  что  сможет
заменить автомат,- гайку, например.
   Знаете ли вы, что палуба нашего корабля - это святая святых и наша с вами
родная территория? А воздушное пространство над ней вверх до  ионосферы,  не
помню на сколько километров,- это наше с вами воздушное пространство. А враг
лезет в наше воздушное пространство и зависает над нашей родной территорией,
да так близко зависает, что может нам по морде надавать.
   И зависает он, как мы уже говорили, не только над  надводными  кораблями,
но и над подводными лодками, идущими в надводном положении.
   Раз завис над нашим атомоходом иноземный  вертолет,  прямо  над  ракетной
палубой завис, открылась у вертолета дверь, и вылез какой-то тип.  Сел  этот
тип в дверях, свесил свои ножки, достал "лейку" и давай нас фотоаппаратить.
   - Дайте мне автомат! - кричал командир.- Я его сниму.  Он  у  меня  рыбок
покормит.
   Долго искали автомат, потом рожок к нему, потом ключи от патронов,  потом
открыли - оказалось, там нет патронов, потом патроны нашли, а рожок  куда-то
дели.
   Кэп выл. Наконец кто-то сбегал и принес ему банку сгущенки и кэп запустил
в него этой банкой.
   Вертолет рванул в сторону, фотограф чуть не выпал. Он орал потом, улетая,
благим голландским матом и грозил  кулаком,  а  наши  непристойно  смеялись,
показывали ему банку и кричали:
   - Эй! Еще хочешь?
   А что, запустить мы  можем.  Особенно  если  пас  пытаются  так  нахально
увековечить.
   Однажды наш противолодочный корабль шел вдоль чуждого нам берега, и вдруг
катер их береговой  охраны  отделился  от  береговой  черты  -  и  к  нашим.
Пристроился и идет рядом. И на палубе у него сразу  же  появляется  тренога,
неторопливо, без суеты эта тренога налаживается,  фотоаппарат  появляется  с
метровым хлеблом, и фотограф уже начинает по палубе ходить,  как  в  театре,
примеряясь, чтоб изобразить наших в полный рост.
   Пока он готовился, на верхнюю палубу наш кок выполз, некто  мичман  Попов
удручающих размеров.
   - Ишь ты, насекомое,- сказал мичман Попов, наблюдая противника.
   Потом он сходил на камбуз и принес оттуда картофелину  размером  со  шлем
хоккеиста,
   - Ну, держи свои линзы,- сказал кок и, не целясь, запустил картофелину.
   До катера было метров тридцать-сорок. Картофелина летела как из  пушки  и
разбилась она точно об затылок фотографа.
   Тот рухнул носом в палубу и лежал на ней долгодолго, а катерок быстренько
развернулся и помчался к берегу. Повез своей маме наше изображение.
   У кока потом очень интересовались, где это он так кидаться научился.
   - В городки надо играть,- сказал кок, авторитетно пожевав,- и тогда  сами
будете за версту лани в глаз попадать.
   Я, когда услышал эту историю, подумал: может, действительно научить  весь
флот играть в городки - и дело с концом. И будем попадать лани в глаз. Хотя,
наверное, в глаз попадать совсем не обязательно. Нужно попасть по затылку, и
от этого глаза сами выскочат.

   Путь в философию
   Адмиралов почему-то всегда тянет туда, где грязь. Именно там устраиваются
диспуты,   переходящие   в   монологи   о   дисциплине,   воинском    долге,
ответственности.
   В училище, в маленьком скверике, в углу, там, где всегда  курилась  банка
из-под мусора, адмиралы любили  собраться  в  перерыве  вместе  с  "черными"
полковниками с кафедры морской пехоты и за сигаретой непринужденно предаться
своим сиюсекундным мыслям вслух о воинском долге, ответственности и порядке.
   Полковники,  рефлекторно  стоящие  "руки  по  швам",   почему-то   всегда
оказывались в той стороне, куда шел дым,  и  всегда  смотрели  на  адмиралов
преданными, слезящимися от дыма и старости глазами добрых боевых волкодавов.
   Одна из таких бесед была прервана как раз в тот  момент,  когда  один  из
адмиралов почти нащупал нужное слово,  по-новому  оттеняющее  его  ."личное,
адмиральское отношение к воинскому долгу,
   Из-за забора, со свистом разрезая воздух, прилетел и шлепнулся в пыль, не
долетев пяти шагов до полковничьей  шеренги,  портфель,  затем  через  забор
перелетел курсант и, приземлившись, на секунду обалдел от  обилия  зрителей;
еще через секунду он уже решительно бежал прямо на  полковников.  Полковники
тут же пришли в движение и  ощетинились.  Наверное,  каждый  из  них  мечтал
закрыть собой адмирала.
   Курсант, не добежав  до  полковников  каких-нибудь  пяти  шагов,  схватил
портфель и, круто развернувшись, бросился назад к забору.
   Дружный стадный гам  подхватил  старую  гвардию  и  бросил  ее  вслед  за
беглецом. Тот перебросил портфель и одним прыжком вскочил  на  забор,  но  в
последний  момент  он  был  пойман  за  ногу  самым  удачливым  и  проворным
полковником, визжавшим от  удовольствия.  Удовольствие  закончилось  быстро:
курсант, размахнувшись. лягнул полковника в голову - точь-в-точь как мустанг
шакала - и потряс многое из того, что находилось в тот момент в той  голове.
Полковника - как срубили.
   Почему-то курсанта потом так  и  не  нашли,  а  вот  полковника  пришлось
безвременно проводить на  пенсию.  Говорят,  после  этого  он  стал  большим
философом.

   Муки Коровина
   Старпом Коровин был известен как существо дикое,  грубое  и  неотесанное.
Огромный, сильный как мамонт, к офицерам он обращался только  по  фамилии  и
только с добавлением слов "козел вонючий".
   - Ну ты,- говорил  он,-  козел  вонючий!  -  И  офицер  понимал,  что  он
провинился.
   Когда у офицерского состава терпение все вышло, он  офицерский  состав  -
поплакался замполиту.
   - Владим Сергеич! -  начал  замполит,-  народ...  то  есть  люди  вас  не
понимают, то ли вы их оскорбляете, ТО ли что? И что это вы  за  слова  такие
находите? У нас на флоте давно сложилась практика обращения Друг к другу  по
имени-отчеству. Вот и общайтесь...
   Старпом ушел черный и обиженный. Двое  суток  он  ломал  себя,  ходил  по
притихшему кораблю и, наконец, доломав, упал в  центральном  в  командирское
кресло. Обида все еще покусывала его за ласты,  но  в  общем  он  был  готов
начать новую жизнь.
   Вняв внушениям зама, старпом принял решение пообщаться. Он сел  в  кресло
поудобней, оглянулся на сразу уткнувшиеся  головы  и  бодро  схватил  график
нарядов.
   Первой фамилией, попавшейся ему на глаза, была фамилия Петрова.  Рядом  с
фамилией гнездились инициалы - В. И.
   - Так, Петрова в центральный пост! - откинулся в кресле старпом.
   - Старший лейтенант Петров по вашему приказанию прибыл!
   Старпом разглядывал Петрова секунд пять,  начиная  с  ботинок,  потом  он
сделал себе доброе лицо и ласково, тихо спросил:
   - Ну... как жизнь... Володя?
   - Да... я вообще-то не Володя... я - Вася... вообще-то...
   В центральном стало тихо, у всех нашлись дела.  Посеревший  старпом  взял
себя в руки, втянул на лицо сбежавшую было улыбку, шепнул про  себя:  "Курва
лагерная" - и ласково продолжил:
   - Ну, а дела твои как... как дела... И-ваныч!
   - Да я вообще-то не Иваныч, я - Игнатьич... вообще-то...
   - Во-обще-то-о,- припадая грудью к коленям, зашипел  потерявший  терпенье
старпом, вытянувшись как вертишейка, коз-з-зел вонючий, пош-шел вон  отсюда,
жопа сраная...

   Патрон
   Командир быстрым шагом подошел к лодке. Ему было сорок два года, выглядел
он на пятьдесят, и лицо его сияло.
   Он сорвал с себя фуражку, украшенную великолепными дубами и шитым крабом,
и, изящно размахнувшись, бросил  ее  туда,  где  солнечные  блики  болтались
вперемежку с окурками,- в вонючую портовую воду.
   - Все! Больше не плаваю! Все! Есть приказ,- сказал командир атмосфере  и,
повернувшись к лодке, поклонился ей. Прости, "железо", больше не могу! Глаза
его засветились.
   - Прости,- прохрипел командир и согнулся еще раз.
   -  Товарищ  командир!  -  подбежал  дежурный,   перепоясанный   съехавшим
кортиком.- Товарищ командир!
   Командир, чувствуя недоброе, радикулитно замер.
   - Товарищ командир... у нас в субботу  ввод,  а...  запыхался  дежурный,-
ах... в воскресенье выход... только что звонили... х-х... просили... просили
передать,- доложил он в командирский крестец, радуясь своей расторопности.
   Командир молчал, согнувшись, две секунды.
   - Где моя фуражка? - спросил командир тихо, точно про себя.
   - Еще плавает, товарищ командир.
   - Всем доставать мою фуражку,- сказал командир и разогнулся.
   Все бросились доставать. Мучились минут сорок.  Командир  подождал,  пока
сбегут последние капли, и нахлобучил ее по самые глаза. Глаза превратились в
глазенки, потом он сказал шепотом что-то длинное.

   Миня
   Был у нас зам Минаев. Звали его Миней. Матросы его  ненавидели  страстно.
Мичмана его ненавидели ужасно, а офицеры его просто ненавидели.
   Но больше всех к заму был неравнодушен Шура Коковцев,  по  кличке  Кока,-
наш партийный секретарь: его зам неоднократно душил за горло  за  запущенную
партийную документацию.
   Шура роста маленького, и душить его удобно.  Зам  ему  говорил:  "К  утру
заполнить партийную документацию"
   А Шура ему: "Фигушки. Сами заполняйте". И тут  зам  на  него  бросался  и
душил его при народе, а Шура кричал: "Все свидетели! Меня зам душит!"
   В общем, ненавидели у нас зама, вредили ему всячески и радовались, если с
ним что-нибудь случалось.
   Матросы летом в колхоз съездили и  привезли  оттуда  щенка.  Назвали  его
Миней-младшим, чтоб не путать его с Миней-старшим.
   Зам от этого  позеленел,  но  животное  не  тронул:  щенка  командир  наш
полюбил, и тут уж зам ничего не мог поделать.
   - Миня, Миня, на, на,- звали щенка матросы,- иди грызи кость,-  и  давали
ему мосол сахарный. И он грыз, а матросы приговаривали: "Давай грызи,  Миня.
Будешь хорошо грызть - вырастешь и станешь большим Миней".
   Этот щенок даже в автономии с нами ходил. Говорят, что собаки на лодке не
выживают, но этот чувствовал себя великолепно.
   Зам от собаки просто дурел и всю злобу срывал на матросах, а те, когда он
их сильно допекал, бегали и закладывали его начпо.
   Начло периодически вызывал зама на канифас и канифолил ему задницу. Так и
жили: вредили по кругу друг другу.
   Перед последней автономкой зам у нас, к общей радости, намотал на винты в
одном тифозном бараке - триппер подхватил.
   Наш врач корабельный взялся его лечить. Но корабельный Ваня у нас -  олух
царя небесного: он из простого триппера наследственный сифилис сделает.
   И получился у зама наследственный сифилис. А мы уже  в  автономке  шестые
сутки. И тут все, конечно, узнали, что у зама нашего, судя по всему,  скорее
всего конечно же сифилис. Узнали все до последнего трюмного.
   Смотришь, бывало, на партсобрании, зам скривится-скривится и боком, боком
шмыг в каюту - побежало у него. И все  понимают  что  к  чему.  И  всех  это
радовало. И все ходили и поздравляли друг друга с  замовским  наследственным
сифилисом. Особенно Шурасекретарь на счастье исходил.
   Он укарауливал зама и говорил при нем кому-нибудь что-нибудь  этакое,  ну
например:  "Целый  день  вчера  бегал,  как   трипперный   зайчик..."   Или:
"...Столько документации, столько документации, что уже  не  в  состоянии...
сил нет... просто состояние течки...- и тут  он  прерывался,  поворачивался,
смотрел заму долго в глаза и бархатно говорил: - И  вообще,  я  считаю,  что
лучше иметь твердые убеждения, чем мягкий шанкр. Правда, Александр Семеныч?"
А зам наш только стоял и кривился. По-моему, он Шуру даже  не  слышал  и  не
только Шуру. Зам вообще, по-моему, никого не слышал и не замечал с некоторых
пор, потому как с некоторых пор они жили,  можно  сказать,  и  не  в  отсеке
вовсе, а внутри самого себя - сложной внутренней жизнью: слушали они в  себе
с сомнением каждую мелкую каплю. Вот так вот.

   Комиссия
   С  утра  дивизия  была  осчастливлена  внезапной  комиссией  по  проверке
боеготовности.
   Ее председатель, вице-адмирал с непонятными полномочиями, зашел к  нашему
контр-адмиралу:
   - А мы проверять вашу боеготовность.
   - А мы всегда боеготовны.
   У нашего комдива в глазах плохо скрытое беспокойство.
   - Разрешите узнать ваш план.
   - А мы без плана. У нас теперь работают по-новому.
   В штабе - на ПКЗ (плавказарма) - свалка: приборка в  каютах;  застилаются
новые простыни, начальник штаба сам  бегает,  осунувшийся  от  страданий,  и
неумело поправляет кровати: шуршится приборка на палубах; туалет должен быть
свежим; готовится баня, чай...
   -  Кто  будет   старшим   по   бане?   Кто?   Ага,   хорошо!   Его   надо
проинструктировать, чтоб все нормально было...
   На камбузе накрыт адмиральский салон. Асфальт перед ним  помыт.  Половину
мяса от старших офицеров унести в салон. Гуляш, котлеты, рыба  "в  кляре"  и
под  маринадом,  свежий  зеленый  лук.  "Прошу  вас,   проходите".   Улыбки.
Спрятанная растерянность. Высокие фуражки. "Приятного аппетита". А внутри  -
"Чтоб вы подохли".
   После  обеда,  с  удовольствием  дыша,  проверяющий  входит  в  каюту   к
начальнику штаба:
   - Та-ак! Оперативного мне!
   Проверяющий с начштаба в равном звании, но начштаба  торопливо  хватается
за трубку, вызывает ему оперативного.
   Лицо  у  проверяющего  значительное,   целеустремленное,   ответственное,
направленное  вверх,  под  метр  восемьдесят  все  срезается.  Он   говорит,
говорит...
   У начальника штаба зрачки расширены, в них уга