али мне родны и понятны.
   После того как я сдал все зачеты, я долгое время  не  мог  отделаться  от
мысли, что ткни нашу лодочку в бок - и она тихо утонет.
   Нет, конечно мы будем бороться за живучесть,  будем  бегать  по  отсекам,
загерметизируемся,   дадим   внутрь   сжатый   воздух,    всплывем    и    -
тыр-пыр-Мойдодыр, но все равно она утонет; не сразу - так потом.
   Не знаю почему, но после сдачи экзаменов по устройству корабля эти  мысли
преследуют  тебя  особенно  сильно.  Правда,  со  временем  впечатление   от
устройства слабеет, но сначала от полученных знаний просто кожа пузырится. Я
не буду больше говорить о том, что подводная  лодка  может  утонуть.  Я  тут
несколько раз уже сказал об этом, но сказал я об этом только для того, чтобы
больше не говорить.
   Тем более что не так уж часто мы и тонем, как могли бы.

   Ну, как там?
   Меня часто спрашивают:
   - Ну, а все-таки, как там?
   - Где? - спрашиваю я.
   - Ну, в автономке, под водой...
   - Да нормально вроде: вахта -  сон,  вахта  -  сон,  а  в  промежутках  -
командир и зам; если им  некогда,  то  -  старпом  и  пом.  Так  и  плывешь,
окруженный постоянной заботой. Пришли в район - устроили митинг и  заступили
в дежурство и при этом шли по отсекам с чем-то заменяющим вечный огонь.
   Женщин обычно интересует,  видно  ли  в  иллюминаторы  рыбок.  Они  очень
удивляются, когда узнают, что на подводной лодке нет иллюминаторов.
   - А как же вы плывете без иллюминаторов, не видно же?!
   - А так  и  плывем,  зажмурясь,  периодически  вытаскиваются  специальные
выдвижные устройства, с помощью которых лодка себя ощущает  в  пространстве.
Ощутили - спрятали; и поехали дальше.
   - Да-а?..- говорят женщины задумчиво,  и  со  стороны  заметно,  что  они
полностью  находятся  во  власти  внезапно  возникших  ассоциаций.   Немного
подумав, они  многозначительно  замолкают.  Только  самые  коварные  из  них
интересуются:
   - А как же вы справляетесь там со своим естеством...  так  долго?  -  при
этом они делают себе такие глаза, что невозможно  не  догадаться,  какое  из
всех наших естеств они имеют в виду.
   - Видите ли,- говорю им я,- чтоб  однозначно  дать  выход  естеству,  для
подводника  регулярно  устраиваются  политинформации,  тематические  вечера,
диспуты,  утренники,  лекции,  лирические  шарады,   прослушивание   голосов
классиков, наконец, первоисточники можно конспектировать.
   Обычно после этого от меня отстают, и я,  оставленный,  всегда  вспоминаю
своего старпома.  На  двадцать  третьи  сутки  похода  он  всегда  входил  в
кают-компанию и говорил медлительно:
   - Женщина... женщина... женщина... она же - баба... после чего он садился
в кресло и требовал, чтоб ему показали фильм с бабой.
   Старпом относится к самым  любимым  моим  литературным  героям.  Когда  я
смотрю на старпома пристально, я всегда вспоминаю, что и  у  стада  павианов
есть свой отдельный вождь.
   Своего старпома в этой автономке я периодически сажал на  газоанализатор.
У меня газоанализатор напротив двери, а  дверь  моего  боевого  поста  такой
величины, что ею мамонта уложишь и не заметишь, не то что старпома.
   Стоит развод, зам его инструктирует, а мимо в центральный  протискивается
старпом, и тут я дверь зачем-то открываю,  и  она  как  щитом,  безо  всяких
усилий, трахает старпома. Старпом улетает бездымно в  газоанализатор  и  там
садится на специальный штырь солнечным сплетением и замирает там, как жук на
булавке. Висит старпом, булькает, воздуха у него нет, слезы из глаз.
   Потом зам командовал разводу: "На защиту интересов Родины заступить!",  а
старпом, сползая добавлял тонко: "Ой, бля!.." Ну и влетало мне!
   Кстати, некоторые считают, что старпом - это заповедный корабельный  хам;
хам в законе; хам по должности, по природе и по вдохновению.
   Я с этим -не согласен. Просто хамство экономит время: через хамство лежит
самый краткий путь к человеческой душе. А когда у тебя этих душ целых сто  и
общаться с ними надо ежедневно по три раза на  построениях,  где  приходится
доводить до каждого решение вышестоящего командования, то тут, простите, без
хамства никак не обойтись.
   На корабле старпом отвечает за то, чего  нам  постоянно  не  хватает:  он
отвечает за организацию. Старпом - это страж организации.  Исчез  старпом  с
корабля - через секунду вслед за ним пропадает организация. Организация  без
старпома долго на корабле не задерживается.
   Так они и живут: старпом и его организация; сидят, уставясь,  и  караулят
друг друга. Ну, как тут не озвереть!
   Но всему бывает конец. Я имею в виду не старпома с  его  организацией,  я
имею в виду автономку: автономка кончается, как все в этом мире.
   Время - великий пешеход. Подводное  время  -  это  тоже  пешеход.  Только
сначала оно тянется медленно, а потом уже несется не разбирая дороги.
   Так вот, чтоб этот пешеход с самого начала легче перебирал  лапками,  для
подводника кроме служебных чудес придумывают всякие развлечения.
   Ну, отработку по борьбе за живучесть (когда ты, подтянув адамовы яблоки к
глазницам, как нашатыренный носишься по отсекам с этим ярмом пудовым на  шее
- с изолирующим дыхательным аппаратом  1959  года  рождения)  очень  условно
можно   отнести   к   развлечениям,   а    вот    концерты    художественной
самодеятельности, викторины, стенгазеты, вечера вопросов и ответов,  загадок
и разгадок, дни специалиста, праздники Нептуна  и  пение  песни  "Варяг"  на
разводах, а также прочую дребедень, превращающую боевой  корабль  в  плавдом
кочующих балбесов,- можно отнести к развлечениям с легким сердцем.
   И придумывает все это зам. Наш веселый. Массовик с затейником. Мальчик  с
пальчиком. Это он веселит один народ руками другого народа.
   Мой стародавний приятель, большой специалист  по  стенгазетам,  стихам  и
дням Нептуна, отзывался обо всем этом так:
   - Боже! Сохрани нас от инициативных замов! Огради нас, Господи,  от  этих
мучеников великой идеи! Дай нам, Господи, зама ленивого, сонного дуралея, но
и его лиши, Господи, активных вспышек разума, а лучше сделай  так,  чтоб  он
впал в летаргический сон или подцепил какую другую заразу! Вы бы видели  при
этом его лицо.
   - Саня,- говорил он мне,  слегка  успокоенный,-  отгадай  загадку:  какая
наука изучает поведение зама на корабле? Я отвечал, что не знаю.
   - Паразитология! Господи,- причитал он,- и чего я пошел в  механики.  Вот
дурак. Пошел бы в замы и сидел бы сейчас где-нибудь... мебелью...
   Знаете, я не стал его осуждать. Просто устал человек от веселья.
   К этому времени Иван Трофимович, самый наш светлый, уже  ушел  от  нас  в
страну вечного солнца перевелся служить в большой город, на  большую  землю,
чуть ли не в районный центр,- а нам на автономку дали нового зама.  Это  был
такой тритон, от общения с которым молоко скисает даже в семенниках.
   Этот родственник царя Гороха обожал развлечения, и мы его развлекали  как
могли: пели, плясали, отгадывали загадки - так время и летело.

   Наконец!
   Наконец наступил конец. Я имею в виду конец автономки.  Я  уже  один  раз
имел это в виду несколько выше, но теперь, как говорил наш  зам,  я  имею  в
виду это непосредственно.

   Домой!
   Только повернули к дому - и сразу же расхотелось идти домой. Странное это
чувство, но объяснимое. В море, несмотря на  обязательный  кретинизм  боевой
подготовки и развлечения, все-таки день налажен, и ты в принципе знаешь, что
будет сегодня, завтра и послезавтра, а в базе ты не знаешь,  что  ты  будешь
делать  вечером  и  куда  ты   побежишь   через   минуту.   Отсюда   уныние,
примешивающееся к радости прихода.
   Но радость побеждает, и особенно последние метры ею полны.
   - По местам стоять к всплытию! - подаются команда, и вот уже  по  отсекам
загулял горький морской воздух.
   К пирсу лодка швартуется с помощью буксиров. Они волокут ее под  локотки,
как внуки - нагулявшуюся слепую старушку. А на пирсе - оркестр,  начальство,
а за забором - жены, целой толпой.
   Мы еще не ошвартовались, а оркестр уже отыграл и ушел, повернувшись к нам
задом, и создалось такое ощущение, что он играл лодке в целом, а не людям  в
отдельности. На пирсе осталось начальство.
   - Ну-у,- сказало начальство нам, когда мы вышли и построились,-  пока  вы
там отдыхали, мы здесь служили, а  теперь  вам  предстоит...-  и  дальше  мы
узнали, что нам предстоит: погрузка запасов до полных норм, перегрузка ракет
и выход в море -на торпедную стрельбу,  так  что  сегодня  не  выводимся,  а
становимся к стацпирсу, грузим ракеты и далее,  далее,  далее...  и  прочая,
прочая, прочая куча удовольствий.
   Самые глупые спросили: "А домой?" - на что им  хамски  расхохотались,  но
жен поцеловать у забора разрешили.

   Жена
   Ежедневные постоянные общения с собственной женой можно сравнить только с
моросящим дождичком, который капает тебе за  воротник.  Ты  приходишь  домой
ежедневно, а оно капает: в 20 часов - капает, в 22 - капает, и в 24  -  тоже
капает; ложишься в постель - капает в постели.
   Можно, конечно, научиться и не  слышать,  как  оно  капает.  Но  пока  ты
научишься, сколько придется себя истерзать.
   Другое дело, если тебя не бывает дома. Другое  дело,  если  ты  ходишь  в
море. Женщины море не выдерживают. Ты приходишь, а  тебя  встречает  любовь;
реки любви; потоки любви огромных размеров; и глаза газели, а в них - слезы;
а голос ласковый, нежный, как полевой колокольчик;  а  руки  теплые,  и  уже
припала к груди, положила головку, затихла, как мышка, и молчит, молчит...
   За это можно отдать жизнь... А как они бегут навстречу...
   Я стоял и смотрел, как они бегут. В тот период  я  мог  только  стоять  и
смотреть, потому что в тот период я был холостой; а когда  ты  холостой,  ты
стоишь на ветру  на  пирсе,  как  собака;  обдуваем  и  бездомен,  бездомен,
бездомен...
   Но, слава Богу, есть друзья, и, слава Богу, друзей много.
   Когда наши мучения поручили временную передышку и мы все-таки ощутили под
ногами земную твердь, мои друзья сказали мне:
   - Бери, Саня, свои манатки и иди к нам жить. И я забрал то, что не успели
еще украсть из моей каюты на ПКЗ, и пошел к друзьям, несмотря на  то  что  у
них были жены и дети. И ночевал я "по друзьям" в  течение  многих  и  многих
лет. Положишь ночью чемоданчик свой на саночки  и  переезжаешь  от  друга  к
другу.
   В те времена можно было получить ключ  от  чьейнибудь  квартиры,  хозяева
которой находились в отпуске, и жить там месяц-другой, несмотря  на  то  что
хозяева эти тебе совершенно неизвестны. Так было принято, и я, когда получил
квартиру, я тоже устраивал к себе жить порой совсем незнакомых людей.
   - Чего загрустил, лейтенант? - спрашивал  я,  когда  видел  лейтенанта  с
женой и ребенком, сидящих часами на чемоданах в ДОФе.
   Отзовешь его в сторону, и лейтенант говорит, говорит, а потом ты ведешь к
себе это семейство и не знаешь, куда себя девать от благодарных глаз.
   Свою квартиру я получил лет  через  шесть.  Как  ни  странно  холостяком.
Одиннадцать квадратных метров.
   - Слушай! Пусти пожить,- говорили мне,- ты же все  равно  в  море,-  и  я
отдавал ключи.
   - Слушай! - говорили мне потом, когда я приходил с автономки.-  Не  гони.
Ты же сейчас в отпуск, так?  А  я...  куда  я  по  морозу  с  дитем,  поживи
где-нибудь еще, а? - и я шел жить еще где-нибудь.
   Офицерское братство, такое ли ты сейчас, как в дни моей юности?
   Эта квартира была у меня полтора года, и я не жил в ней ни одного дня;  а
когда мне намекнули, что я холостяк и в  то  же  время  имею  жилье,  а  это
несправедливо, и что надо иметь совесть, когда в экипаже есть  бесквартирные
женатые люди, я почувство.вал угрызения совести и отдал ее женатым людям.

   Отпуск!
   Отпуск для подводника - это не то, что Родина ему смогла дать,  отпуск  -
это то, что он сумел у нее взять и уйти невредимым. И когда  ты  получишь  с
Родины все, что тебе причитается, ты  изойдешь  мелким  длительным  смешком,
результатом которого может  явиться  кома.  Только  не  надо  среди  отпуска
вспоминать о возвращении на службу, от этого тоже можно внезапно  неизлечимо
заболеть. Дали тебе - беги и не думай! В первый отпуск я еще съездил как все
люди, а в последующие как-то было принято оставлять меня с личным  составом:
офицеры и мичманы экипажа едут в отпуск, а  ты  остаешься  на  это  время  с
матросами. Чудесное времяпрепровождение. А потом, когда все приезжают,  тебе
дают догулять.  Не  совсем,  правда,  все,  но  кое-что;  а  потом  досрочно
втягивается  твое  тело  на  веревке,  а  ты  сопротивляешься,  не   хочешь,
дергаешься, заарканенный, но тебя  уже  волокут  по  земле,  и  ставят  тебя
вертикально, и спрашивают с тебя по всей форме.
   - Да вы что?! - спрашивают с тебя, и ты понимаешь, что  виноват,  и,  как
всякий нормальный офицер в таких случаях, говоришь; "Больше не  буду!"  -  и
делаешь себе придурковатость.
   Вообще-то придурковатость на флоте поощряется и как-то хорошо  смотрится.
Прилично как-то, со стороны. Нехорошо смотрится собственное достоинство, ум,
тонкость духовной организации и ее девичья ломкая  хрупкость.  Отвратительно
смотрится  честность,  если  только  она  не  задняя  часть   все   той   же
придурковатости.

   После отпуска
   Получили корабль  и  бодренько  так  взяли  его,  японский  городовой,  и
отремонтировали!
   А корабли у нас разовые. Это значит: один раз сделали корабль - и все.  У
нас, может, чего другого разового нет, а корабли есть! и  зип  (зап.  части)
есть - годами возим. Возим годами, но не то, и то, что мы возим, можно сразу
же выбросить и никому больше не показывать, а то, что нам надо,- это днем  с
огнем не сыщешь и не достанешь ни за какие деньги, вот разве что  за  спирт,
но в огромных количествах. А вы там,  наверное,  думали,  что  мы  сами  все
пьем,- как бы не так! И все это годами, годами, годами...
   У меня двенадцать автономок. Чаще всего по две в году. Чаще  всего  через
"бегом - стоять!", когда в "сжатые сроки", "любой ценой"; когда на  ветру  и
грузишь сначала на себя, потом - на собственном горбе, потом  с  себя  и  на
санях и голыми руками - и в мороз; когда не спишь вовсе; когда злоба трясет,
душит и пена изо рта; когда можешь упасть и не встать или можешь молотить по
твердому безо всякого для себя вреда и когда успокаиваешься только в море  и
далеко, и далеко не сразу...

   Взгрустнулось вам?
   Ну, ничего. Сейчас  я  вас  развеселю.  Сейчас  я  вам  расскажу,  как  я
переводился с лодок. Это весело.
   Помните, когда я захотел попасть в подводники,  мне  сказали,  что  нужно
рыть носом и остальными частями тела, и я рыл?
   Ну так вот, а теперь, через восемь  с  половиной  лет,  когда  я  впервые
захотел уйти с корабля на большую землю, мне сказали, что  мне  нужно  снова
рыть носом и теперь они будут наблюдать и оценивать, как я рою, и в  случае,
если я буду рыть хорошо, тогда они будут ходатайствовать  перед  вышестоящим
командованием...
   Так что флот у нас перерыт. Народ наш роет с флота и днем и ночью с диким
визгом без стыда. А такие чудаки, как я, роют дважды:  сначала  на  флот,  а
потом - с флота.
   Решение навсегда урыть с флота пришло ко мне как-то сразу. На  параде  по
случаю  Дня  Победы.  Как  сейчас  помню:  стоим  в   строю,   готовимся   к
торжественному маршу, а на трибуне стоят вожди нашего поселка.  Посмотрел  я
на них, подумал про себя: "Саня, чистое ты существо, с кем ты служишь!" -  и
решил переводиться.
   Кстати о празднике: в праздник нас  легче  всего  пересчитать.  Это  я  о
военных. Наших же сусликов никто еще не считал по-серьезному. А в праздник у
нас все в строю. Посмотришь на страну сверху - и все в  строю.  Вся  страна.
Вот и считай.- А зачем это? - Ты сначала посчитай, а там поймешь зачем.
   На следующий день после праздника было воскресенье, и командир,  прямо  в
праздничном строю, объявил нам  на  завтра  рабочий  день,  а  тут  как  раз
Зимбабве, по-моему, на днях освобождалось, ну, мы и сказали командиру:
   - Товарищ командир! Да что ж это такое? В это воскресенье  даже  негры  в
Зимбабве не работают.
   - Это почему?
   - Освободили их... от белых колонизаторов...
   - Вот черт! - сказал командир и объявил на завтра выходной.
   К начальнику отдела кадров я пошел в понедельник. Я пошел и  сказал  ему,
что со вчерашнего дня мечтаю перевестись.
   - Неужели?! - обрадовался он.- И куда же это? Я сказал, что знать  "куда"
я не должен. Это он должен знать "куда",  а  меня  он  должен  встретить  на
пороге, извиниться за то, что я до сих  пор  капитан  третьего  ранга  и,  с
благоговением, предложить мне то место, где  я,  приняв  грушевидную  форму,
целых десять лет буду думать о своем воинском долге  с  девяти  до  пяти,  с
перерывом на обед. Целых пять дней в неделю.
   - Это безумно интересно! - сказал он.- Жаль только, что вы до сих пор  не
знаете, как у нас переводят офицера.
   - Знаю,- сказал я,- его никак не переводят.
   - Верно,- сказал он,- все-то вы правильно понимаете.  Неизвестно  только,
откуда у вас берутся  такие  дикие  мысли:  "с  благоговением",  "должны"...
Восемь тысяч офицеров Северного флота выслужили установленные сроки  службы.
И все они  подлежат  переводу.  Восемь  тысяч!  А  вы  будете  восемь  тысяч
первым...
   И тут я снова начал говорить, поскольку чуть-чуть вышел из себя; я сказал
этой древесной лягушке, что в его "восемь тысяч" я охотно верю  и  что  если
переводить офицеров так, как их сейчас переводят,- по одному офицеру в год,-
то это восемь тысяч лет, а если  переводить  по  одному  в  день  -  то  это
двадцать лет... Расстались мы  холодно.  Шлепнув  дверью...  Конечно,  лучше
иметь в стране не двадцать лодок, а двести, а еще лучше - две тысячи. И чтоб
они плавали, плавали, плавали в мировом океане,  как  клецки  в  бульоне.  И
ничего, что они по старости еле ходят. И ничего, что они ревут на весь белый
свет, как раненые; их у нас столько... и мы к а к выйдем все, к а к заревем!
- и америкосы оглохнут; уши у них отвалятся, у америкосов... обомлеют они...
и в этом акустическом бардаке нас никто не отыщет, а мы подберемся к ним  да
как ахнем в нужный момент - и снесем все до Скалистых гор...
   А кстати, а чего это они у нас ревут как раненые, эти наши лодки? - А они
не могут не реветь! Должны реветь, кстати потому, что их раненые  делали.  У
нас все раненые. У нас же нормальных  нет.  И  различаемся  только  степенью
ранения: легкораненые и тяжело-... Чем выше, тем тяжелее...
   И боятся нас только потому, что  мы  раненые.  Сильны  мы  своей  раненой
непредсказуемостью. Непосредственностью своей. Походкой пьяного исполина...
   А чтоб это подводное дерьмо еще и плавало, в нем еще и  подводник  внутри
должен сидеть. А чем дольше он сидит, тем лучше. Так приковать  его  там  на
десять календарных лет - и пусть сидит.
   И сидим... И мы же это дерьмо спасать  будем  голыми  руками,  когда  оно
тонуть начнет. Единственный флот, который спасает дерьмо... Заканчивая  этот
этюд о дерьме, я бы вернулся  к  дерьму  изначальному  -  начальнику  отдела
кадров. Эта тыловая, деревянная жаба перед  моим  его  покиданием  объяснила
мне, что для того чтобы перевестись с флота, нужно иметь как минимум  десять
подводных календарных лет ("а у вас  только  восемь  с  копейками").  Только
после этого с тобой как-то разговаривают.  Только  после  этого  ты  подаешь
рапорт по команде о включении  тебя  в  списки  для  перемещения.  Приказ  о
включении в списки появляется на свет только раз в год,  в  декабре,  а  это
значит, что ты служишь уже одиннадцать лет, но можно в первый же год  подачи
рапорта по разным причинам (улыбнулся, гад) не попасть в  приказ  -  значит,
уже двенадцать лет... и потом ты здоров, а это не  основание  для  перевода;
вот если ты болен, тогда... тогда существует специальный перечень  болезней,
например болезнь мозга, но чтоб получить  подтверждение  на  такую  болезнь,
нужно взять пункцию