Нет такого пожара,  чтоб  не  нашлось у  тебя  пары  секунд, во  время
истечения которых можно было бы поправить себе галстук и кое-что на роже и в
душе.
     И  если  уж вырвало клапан  на пятнадцать  кило по  забортной  воде  на
глубине четыреста метров, если  улетел он, как снаряд, и в кого-то по дороге
врезался так,  что и смотреть  потом  на беднягу не хочется, так будь же  ты
человеком, сукин ты кот, потому  что ты все же  заместитель командира, а  не
дерьмо  собачье  и смотрят на  тебя, паскуда,  десятки глаз и ждут, когда ты
скомандуешь: "Аварийная  тревога! Поступление забортной воды в отсек!" -  и,
может быть, даже возглавишь борьбу за живучесть.
     Конечно, найдется  кому  все это сделать и без тебя,  но тогда  хоть не
сразу  превращайся в вез-де-с-су-щее существо наиподлейшего  вида,  а если и
случилось с тобой такое, то уж будь любезен, как только с аварией справятся,
возьми на  выбор  или серп,  или молот и отхвати себе тот постыдный кусочек,
тот  сраный окраинок, обтянутый  кожей,  тот вялопровод  трясучий, который в
результате воспитания оставили тебе вышестоящие органы.
     И будет это называться - "замовское харакири".
     Хотя кажется мне, что до харакири нашим замам еще расти и расти.
     Не будут они его делать ни при каких обстоятельствах.
     Потому что ущербны они. Прищипнуты, как мы уже  выше говорили, на манер
восточного   обрезания.  Клиртованы  (а  клиртование  -  это  когда   клитор
последовательно  удаляют всему  гарему; от клитора к  клитору, от  клитора к
клитору).
     Безусловно, и  на этот раз  все мои размышления  метафизичны, вероятнее
всего, полностью  и приложимы не  к замовской конечной плоти, а скорее к его
уму, чести и достоинству.
     Кстати,  весь предыдущий  пассаж, посвященный  заму,  его  члену  и его
мировоззрению, целиком относится и к командирам, старпомам, помам  и прочая,
прочая, прочая.
     И   пусть  выражение  "Береги   член   смолоду",  принадлежащее  нашему
корабельному  доктору, сослужит им в деле повышения  уровня нашей боевитости
свою посильную службу.
     О нашем докторе здесь тоже можно порассказать.
     Конечно, у нас доктором на корабле был не тот орел, который в автономке
сам  себе  вырезал  аппендицит, чем привел  все командование в изумление,  а
потом  и  в состояние  слабой  истерий,  вялого  шока,  мелкой  комы,  тихой
рефлексии  и  многих  сделал  интровертами  (перевертышами то есть, в смысле
всяких  безобразий). После чего его с  корабля  убрали, наградив за доблесть
орденом Красной Звезды.  Правда, потом у  него все подряд спрашивали: "Толя!
Если  уж  ты  вырвал  сам себе  аппендицит,  то  где  же он?", -  на  что он
обстоятельно отвечал, что  аппендицит  он  положил  в  банку  со  спиртом  в
качестве вещественного доказательства,  но крысы (я так  и знал, что  в дело
замешаются крысы) проникли в банку (поди ж ты), выпили спирт (экие бестии) и
червячком закусили. А ему опять говорили: "Толя! Ты  бы хоть сфотографировал
его на память для  зрения", - на  что  он отвечал, что  фотографирование  он
производил  с помощью матроса,  по фотографии получились  только  до входа в
брюшину, а потом  у матроса пленка кончилась.  И еще его долго расспрашивали
всякие  дотошные  негодяи,  которых на  корабле  и вокруг  него всегда много
бродит  и которым всегда  интересно узнать, как же  это люди в  мирное время
ордена зарабатывают, вследствие чего он стал ужасно нервным  и в дальнейшем,
когда рядом с ним заговаривали об аппендиците, всегда вздрагивал и внутренне
выл, поскребывая себя визуально и мысленно в нескромных местах.
     Нет, конечно!  Таких  врачей,  которые себе  чего-нибудь с удивительным
проворством во время службы отхватили, у нас не было.
     Вот другим что-нибудь оттяпать - это пожалуйста.
     Был  у  нас  врач  Петя,  который,  спасая  командира  БЧ-5  то  ли  от
перитонита, то  ли от  гангрены, то ли  еще  от  чего-то позорного, вместе с
гниющей  частью  от  восторга  и  облегчения,  что  так у него  все  здорово
получилось, ему яйца оторвал.
     И никто этого не заметил, а когда наконец заметили, то решили: ну зачем
бэчепятому  яйца, ему  главное -  жизнь сохранили, чтоб он  по-прежнему  был
командиром  БЧ-5, - да  и  сам  пострадавший  сколько раз подходил  к  нему,
умиляясь, брал его руки  в свои и вроде бы покачивал их, улыбаясь, и говорил
высоким  голосом:  "Ну  зачем  мне  яйца?!  Главное  - жизнь!"  -  на  благо
Отечества, хочется добавить, и замполиты так считают.
     И был у  нас врач  Федя, который обожал раскроить какой-нибудь прыщик у
матроса и сделать из него незаживающую рваную рапу и который ходил за замом,
как  тундровый  охотник  за  червивым оленем, и  уговаривал  его  произвести
операцию  по  удалению  кисты,  которая  давным-давно  должна  была  у  зама
появиться, судя по тем записям, что оставил ему его предшественник.
     И был у нас врач Леха, которого я столько раз просил:
     -  Леха! Излечи от укачивания. Меня ни одна зараза не хочет излечивать.
Я  буду  всюду  за  тобой ползать.  Подползать  и  целовать  в  неосвещенных
проходах.
     А Леха отговаривался, мол, "морская болезнь... вестибулярный аппарат...
неисследованная   часть  мозга".  А  однажды  так  качало,  что  все  лежали
вперемешку  с потрохами,  а  лодка  выписывала  бешеную  восьмерку -  вверх,
вправо,  потом  зависает и, набирая скорость вниз, влево -  ужас  кромешный,
вжимает в пол так, что в глазах темно.
     Как я до него добрался - не помню. Вползаю:
     - Леха! Подыхаю...
     А он мне:
     - На. Цистамин, противорвотное.
     Только  я глотаю эту дрянь, как лодка  деревенеет где-то там наверху, и
мне на мгновение становится лучше.
     - Хорошо, - говорю, - очень хорошо...
     - Неужели сразу помогло?
     - Как рукой.
     - Ты смотри, как быстро действует,
     И тут она пошла вниз.
     Дворняжка! Сомлей в углу и уйми там свое нечистое дыхание. Именно так я
отвечаю тем, кто начинает учить меня, как справляться с укачиванием. Яйца на
очи, как говорят в солнечной  Болгарии, "Яйца на очи!"  Меня  так  вдавило в
кушетку, и  я  так высоко плюнул, что  цистамин мигом был в потолке, а я - в
собственном дерьме зеленом.
     - Интересная реакция организма! - говорит Леха и сует мне в нос  вату с
нашатырем. Миллион иголок попадает в нос, в мозг, а потом глаза вылезли, как
пьяные  улитки  из  домиков,  и,  перед  тем  как  остекленеть,  внимательно
посмотрели  на  Леху,  Именно   так  смотрели  экспериментальные  собаки  на
академика Павлова.
     -  Интересная реакция организма!  -  Леха  где-то там,  на  поверхности
сознания, и мне его не достать. - А что если нам попробовать амилнитрат?!
     После этой дряни  остатки воздуха в легких улетучились  сами, а  глаза,
про  которые я уже  сказал, что  они выкатились на  значительное расстояние,
вылезли  еще  дальше, а  тело  задергалось так,  будто  оно  веревку родает.
Секунда - и сдохну.
     Пропадает амилнитрат - появляется воздух, мысль и Леха.
     -  Интересная  реакция  организма!  -  говорит  Леха. - А что, если нам
попробовать  этот... ну как его... этот, -  Леха щелкает пальцами в  поисках
нужного слова, - ...этот ну как его...
     - Леха!!! - хриплю я в ужасе.
     - А?
     - Ле-ха!!!
     - А?
     - Хуй на! - и после этого я выпадаю с кушетки на пол и на четвереньках,
так меньше беспокоит, как раненный в жопу ящер, выползаю из амбулатории.
     Чтоб этого Леху прибило когда-нибудь!
     Поленом, бревном, коленчатым валом.
     И чтоб у него позвоночник высыпался в трусы!
     И чтоб у  него на лбу  вместо ожидаемой венской  залупы выросла  вагина
принцессы Савской.
     И чтоб у  него  там завелись тараканы, которые не  давали  б ему ни  на
минуту забыться.
     И  чтоб  амилнитрат  попробовали все  его родственники и  в особенности
родственницы, и чтоб после этого первые стали активными педофилами, а вторые
- педофобами, а третьи - если б они нашлись - запаршивели все!
     Ох, врачи, врачи! Не было бы в вас нужды, давно бы вас истребили.
     Между прочим, у Вересаева в случае холеры врачей забивали насмерть.
     А у  Чехова  -  заставляли высасывать  дифтерийную  пленку у ребенка. И
детки потом ладошками насыпали ему могильный курган.
     А врачи  Куприна? Он идет и в  слякоть, и в холод ночью от  больного  к
больному, он не  берет  денег за лекарства, и  в темноте передней ему целуют
руки. А вам в темноте передней целовали когда-нибудь руки?
     А Леха бинты  домой воровал,  сука. Сейчас живет где-нибудь, обложенный
катастрофическим количеством бинтов.
     Его потом перевели флагманским  бригады  утонувших кораблей, где  кроме
всего прочего он должен был  еще учитывать крыс, убиваемых  личным составом.
75 крыс равнялось 10 суткам отпуска.
     У него в отпуске побывала вся бригада. Они месяц подсовывали ему одну и
ту же крысу.
     Леха  аккуратненько отмечал принесшего и крысу  в  специальном  журнале
учета, а потом она летела я  иллюминатор. И тут начинались чудеса:  крыса не
тонула, она плавала по  поверхности,  потому  что матросики  перед тем,  как
потащить ее к Лехе, надували ее, вставив ей тростинку в задницу.
     Они ее вылавливали, сушили феном  и снова тащили к Лехе, а ночевала она
в  бригадном  холодильнике  вместе  с колбасой для комбрига, а комбриг потом
жаловался па бурление и газоотделение.
     Леха что-то неладное  почувствовал только тогда, когда крыса истлела  у
него на руках, после чего он стал фиксировать в журнале не крысу целиком,  а
только ее хвост.
     Принесут  ему  хвост -  он  его  зафиксирует и  сам проследит, как  тот
утонет.
     Тогда  матросики  в недрах этого  плавающего флагманского караван-сарая
завели подпольную  крысоферму: отловили двух производителей, посадили  их  в
клетку - и давай кормить,  и развелось у них море крыс, среди которых велась
селекционная,  племенная  результативная  работа,  в  результате  которой  у
молодняка вырастали ужасающие хвосты.
     Хвосты доставались Лехе, и он их самолично топил.
     Удивительно радостной и спокойной сделалась жизнь на этой бригаде. Люди
трудились с утра  до вечера с небывалым энтузиазмом. Люди точно знали, когда
они отправятся в отпуск.
     И  бригада числилась  самой  крысоловящей.  В этом показателе она  всех
облапошила. К  ним по  данному факту  даже приезжала комиссия,  председатель
которой говорил Лехе:
     - Не может быть, чтоб у вас столько ловили.
     - Ну почему же, может, -  говорил Леха и через рассыльного передавал: -
Принесите свеженьких.
     И  ему  немедленно   доставляли  пучок  хвостов.   И   он  вручал   его
проверяющему.  Вы  бы  видели  глаза  того  проверяющего. То  были  не глаза
Ньютона, которому  в  голову грянуло яблоко,  то  были  даже  не глаза Карла
Линнея,  увлеченного  своей  паршивой систематизацией видов, - то были глаза
стадного павиана, раньше всех обнаружившего в кустах патефон.
     Так и отстали от Лехи с этими крысами. Ничего не могли с ним поделать.
     А тот доктор, что советовал всем беречь свой  член, пробыл у нас совсем
недолго,  потому  что  спал со всякой блядью, в том числе  и с женой  такого
высокого командира и начальника, что я из  почтения даже выговорить  его  не
могу, потому что только намереваюсь это сделать, как во  рту сейчас же будто
ментол раздавили.
     И со всеми  своими  бабами  этот доктор проверял различные  положения и
позиции, изложенные в русских народных пословицах и поговорках.
     Но когда он с той женой начальника проверил положение  "солнце за щеку"
и "всем  вам  по  лбу",  то она него  так окрысилась, просто  неприлично,  я
полагаю,  себя повела, что пожаловалась  мужу, и он  его услал куда-то туда,
где прививки от дифтерита можно делать только моржам.
     "Пидор" - это слово меня всегда взбадривает и  возвращает к энергичному
повествованию. И никто не говорил  мне его, просто вроде бы само прозвучало,
он  столько  раз  прозвучало  со  стороны,  что  почему бы ему  еще  раз  не
прозвучать, и я  сейчас  же  вспомнил  одно устное  исследование,  которое я
провел вместе с  одной моей  знакомой  девушкой, когда вовремя заметил в ней
проснувшийся интерес к гомосексуализму. Я ей заявил, что на военном  корабле
нет  места  гомосексуализму,  а  потом  я  вдохновился,  зашагал  туда-сюда,
остановился  и исзложил ей все, что  я знал по данному вопросу, а также все,
что я  вроде бы  знал, а также то, что я вовсе не знал, но мог бы знать. А в
ней интерес все распалялся и  распалялся, и  глаза у  нее  все открывались и
открывались, что заставило меня еще неоднократно возвращаться  к мужеложству
как наисладчайщей теме нашей современности.
     Я говорил долго, ярко,  красочно, сочно,  дополняя руками,  манипулируя
свободно ими и терминами. Я  вдохновился так, что,  казалось, не остановлюсь
никогда. Я промчался по лесбиянству, геронто-, педо-, зоо-  и фитофилии, как
по милым тропинкам, исхоженным с  детства  местам, и остановился,  по-моему,
только тогда,  когда обнаружил,  что  говорю  о задержках  менструальности у
норок  и смене  полов у  домовых  мышей. И остановился я  только потому, что
обнаружил, как собеседницу хватил кондратий.
     А  что делать?  Нельзя у  писателя настойчиво  интересоваться,  что  он
думает  по тому или иному вопросу; он вам такого наговорит - рады не будете.
Ведь он же  писатель, он  живет в мире иллюзий и проснувшихся чувств. Ну как
же его  можно  воспринимать всерьез? И как у него можно спрашивать совета  о
том о сем?
     - Шмара! Профура! Прошмандовка!
     Вы не знаете, какое отношение ко мне лично имеют эти  выражения? И я не
знаю,  но  командование так  часто  ими  пользовалось,  что я уже думал: ну,
может, внешне я им что-то напоминаю?
     - Подберите свои  титьки!  -  говорили  мне на  построении  на  подъеме
Военно-морского флага  нашей  Родины, и я  подбирал, поворачивался  к  своим
людям и говорил:
     -  Слышали, что сказал старший помощник командира? Пятки вместе - носки
врозь! Попку  сжать и грудь вперед! Все  нам в рот! Смотреть озорней в глаза
свирепой флотской действительности!
     И люди меня понимали. И смотрели озорней. И  правильно!  (Клитор коровы
вам  всем  на  завтрак!) Во взгляде настоящего флотского офицера должна быть
дуринка-смешинка-соринка-чертовинка! (Бигуди  на яйцах!)  И она там  у  него
потому, что в любой обстановке он сохраняет присутствие духа.
     Вот упал с пирса  "уазик" комдива с двумя пьяными матросами, и  утонули
они тут  же, и распорядительный  дежурный, лейтенант, описывая полукруг, как
кот с банкой на хвосте, вбегает к комдиву, сильно картавя:
     - Там люди... с пирса... утонули!..
     - Лейтенант! - говорит комдив. - Выйдите и зайдите как положено.
     Лейтенант вышел, зашел и говорит отрывисто, потому что губы пляшут:
     - Люди! Утонули! Товарищ! Комдив!
     - Последний раз говорю: выйдите и зайдите как положено!
     Лейтенант вышел  и  зашел как положено  (стук в  дверь: "Разрешите?"  -
"Да-да"):
     - Товарищ адмирал! (Руки по швам. "Разрешите доложить? Распорядительный
дежурный такой-то".) С пирса упала ваша машина! Два шофера утонули!
     После этого адмирал - будто только этого и ждал - вскочил и заорал:
     - Так! Какого ж хуя ты молчишь? (Енот твою мать!)

Вот оно!

     Великую  оздоровительную  силу  русского  мата  нельзя  разменивать  по
мелочам!
     -  Так, старпом! -  говорит командир на совещании.  -  И  последнее. На
корабле много мата! Мат прекратить! Развернуть работу!
     Старпом, который слушал мат  еще через мамину плаценту, а  потому был в
этом деле не последний человек.  настоящий  специалист и  ценитель,  вначале
выглядит смущенным, но потом делает себе озабоченное лицо и говорит:
     - И начать, я считаю, нужно с офицеров, товарищ командир!
     - И начните! - Поворачивается  к замполиту: - И вам, Антон Себастьяныч,
тут непаханое поле  деятельности. Всех  блядей  к  ногтю!  (Увидел замовское
удивление.) Кстати,  "блядь" - литературное слово. И если я говорю  офицеру,
что он блядь, значит, так оно  и есть. И офицер  должен  работать, искореняя
этот недостаток.
     А  через  пять  минут  старпом  со  стапель-палубы  уже кричит матросу,
полусонному   дурню,   который   наверху    шагпул    мимо    ограждения   и
покатился-покатился и  если не зацепится за что-нибудь сейчас, то ляпнется с
высоты семнадцати метров.
     - Прособаченый  карась! Ты  куда, блядь  паскудная,  пополз?!  Когтями!
Когтями цепляйся, кака синяя!
     И матрос (кака синяя) цепляется за что-то когтями.
     А  без мата как бы он зацепился? Как  бы  он собрал свою волю в кулак и
почувствовал, что  жизнь прекрасна? Как бы он вспомнил о  Родине, о долге, о
личной ответственности за каждого?
     Этот старпом прослужил  на  корабле двадцать  лет, а потом как-то очень
быстро  собрался  в  один  день  и  списался с  плавсостава  с  диагнозом  -
"мгновенная потеря памяти". Правда, врачи ему сначала сказали, что  с такими
штуками, как "тараканы в голове", "моментальное размягчение ума", "временная
глупость", "взрывы в кишечнике" и "что-то гнусное внутри", они не списывают,
но  он предоставил какие-то послеродовые метрики, где было написано, что еще
при рождении "стрельцом" он вышел у мамы боком.
     - А как же вы на флот попали? - спросили его,  и  он заявил, что проник
через форточку и затер пальцем то место, где было описано его детство.
     После чего его уволили в запас, взяв у  него на  всякий  случай пункцию
спинного  мозга, и теперь  у  него  при  ходьбе не только память, но  и ноги
отстегиваются, и голос у него стал такой певучий-певучий, истинное кантабиле
получается при разговоре, слово кабальеро, никак не остановить.

     Просто - член на планширь!
      Я считаю, что именно  так эту ситуацию и можно прокомментировать: член
на планширь!
     Так командовал нам капитан первого ранга Сыромятин, когда мы - молодые,
в пушке, с зеленью на ушах, первокурсники - проходили шлюпочную практику.
     - Всем член на планширь с правого борта! - командовал он нам, когда мы,
сидя  в  шлюпке   в   десяти  метрах  от  берега,  отвечали  ему  устройство
шестивесельного яла и тут  кто-то не выдержал его громового голоса  и писать
попросился.
     И все вытащили тогда  свои члены и положили их с правого борта. И вдруг
он истошным голосом, сжимая кулаки и наклоняясь от усердия, как заорет:
     - Всем  с-сссать!!! - и  все  сейчас же ссут сидя, и ты, ссущий так же,
как и все, неторопливо замечаешь, что у кого-то член с родинкой, у кого-то -
в пятнышках и в таких  трогательных мелких пупырышках, а раньше ты этого  не
замечал; а  в  пятнадцати метрах -  пляж  с  людьми. А если кто замешкался с
ответом или устройства шлюпки не помнит, то он ему: "Пешком из шлюпки марш!"
- и он в одежде в воду - бух! - и бредет к берегу.
     Говорят, этого бешеного капитана  первого ранга представили  когда-то к
"герою  Советского  Союза"  и к званию "адмирал",  но когда он прикатил в то
место, где у нас  все это вручают,  то  вошел в помещение вразвалочку, а ему
сказали:  "Выйдите  и  войдите  за  наградами  как  подобает".  И  тогда  он
повернулся  и  врубил такой строевой шаг, что люстра жалобно затренькала, а,
выходя, он  еще дверью  шлепнул  так,  что все  ковры побелкой  запорошил, и
больше  ни  за наградой,  ни за званием  не явился, а отправился в ближайшую
пивную горло промочить, там его в конце дня и обнаружили, и получил он тогда
назначение не в "герои"  и не в "адмиралы", а к нам в училище,  на шлюпочную
практику.
     Вот  в присутствии  каких  людей,  положив  свой член  на  планширь,  в
окружении друзей, пузырясь от страха через жопу, я ссал с правого борта.
     А  вокруг  -  солнце,  тишина  и   безмятежное   море,  совершенно   не
подозревающее  о растущей  мощи нашего  родного  военно-морского флота и его
великом грядущем, в котором я лично  совершенно убежден неоднократно, и даже
очень.
     А мне еще говорят, что я не люблю флот