ФОКУС

     ...Под дверью:
     - Товарищ Батонкин!!!
     - Да я не Батонкин, а Буханкин!
     - Вот я и говорю, товарищ Батонкин, это безобразие!..
     .............................................................................................................................................
     Дима Буханкин был здоров и годен только на подводную лодку. Только туда
и больше  никуда,  и подводная  лодка, вцепившись  в  него, как любовница  в
оступившегося мужа, как мышеловка в шакала, всегда  висела  на хвосте. Можно
было бежать, бежать  целый день, но  она  всегда  оставалась. Не  хотела его
отпускать. Уже десять лет. Какое глупое железо! Но однажды  хочется сказать:
"Нет!  Хватит!"  - хочется сказать!  А  что делает  подводник,  если  его не
пускают, а ему хочется сказать? Он пишет в рапорте все, что ему хочется.
     Хотеть не  вредно и, главное, не больно. Но заразительно. Заразительное
это дело - рапорты.
     Дима Буханкин писал. Долго, красиво, мучительно.  Старательно высовывая
язык: "Прошу меня тогда де-мо-би-ли-зо-вать!"
     Его рапорт прочитали быстро. Быстрей, чем он его изобразил. Прочитали и
расхохотались  ему в лицо. Дима никогда прежде  не видел, чтоб  кусок бумаги
мог так  развеселить. Подброшенный,  пополам порванный рапорт  он  еле успел
подхватить.
     В  таких   случаях,  прежде  чем  хохотать,  хорошо  бы  убрать  из-под
подводника всякие тяжелые,  тупые  предметы. Но  Дима,  как это ни  странно,
сдержался и сказал только: "Ну, есть!"...
     Как только  вечернее  солнце легло на воду  на Северном  флоте  и залив
добавил в прохладу запах гниющих водорослей, дежурный  по лодке офицер  Дима
собрал в центральном вахту  на отработку по борьбе  за  живучесть (чтоб  они
вспомнили, куда бежать). Собрал, проинструктировал  и, распустив по отсекам,
объявил начало отработки. Объявил, а сам  отправился к заместителю командира
по  политической  части, зачем-то ночующему на корабле. Перед  дверью  замка
Дима  надел   на   шею  дыхательный  аппарат,   вымазал  себе  рожу  заранее
заготовленным углем и попрыгал для пота.
     Отработка вахты разгоралась стремительно: "А-ва-рий-на-я тревога! Пожар
в восьмом!.." Дима подождал, чтоб разгорелось посильнее, попрыгал еще,  чтоб
получилось попотнее, и вломился в заму в каюту.
     Сан  Саныч Глоба,  боевой замполит, спал, свернувшись на  подушке,  как
бедный козленок, оставленный мамой.
     "Даже жаль гада", - подумал Дима и встряхнул зама, как варвар мумию.
     - Сан Саныч!
     - Га?!
     - Сан Саныч?
     Зам некоторое время сохранял форму подушки.
     - Пожар!
     Дима задышал горелым.
     -  Там пожар! В восьмом! Там люди не идут в огонь! Там горит! Я один! Я
побежал! - крикнул он уже на бегу и швырнул зама обратно на подушку.
     Зама тут же с нее сдуло. Возможность быстрого конца сделала его с  лица
зеленым.
     В центральный зам вбежал в трусах, волосато задрыгал, босоного зашлепал
и заорал болотной выпью так, будто сзади его ели вилкой:
     -  Встать!  Немедленно  в  огонь!  Все  в огонь! За мной!  Я приказываю
встать!
     Пока он бежал  до  центрального, Дима уже успел умыться и собрать вахту
для разбора учения. Вахта вытянула физиономии: учились, учились - на тебе!
     - Встать!
     Дима опомнился первым:
     - Так, трое, вот вы, взять его - он у нас глобнулся!
     Зама схватили и головой по ступенькам, как неразумную гориллу, потащили
в каюту. Там его связали и уложили.
     Зам сначала обомлел, а потом, даже связанный, хрипло плевался, сражался
и кричал:
     - Скотина!  Я  тебе покажу "глобнулся"! - но  потом  он затих и  обещал
вести себя хорошо. Утром Диму поволокли к начпо.
     - Товарищ Батонкин...
     - Я не Батонкин, а Буханкин.
     - Понятно. Ну, так объяснитесь. Что это такое? В чем дело?
     -  Шутка это, -  сказал  Дима. - Фокус. Пошутил я. А он и  обиделся. Но
ведь без шутки нельзя, понимаете? Вот если б я над  вами пошутил, вы бы тоже
обиделись?  А в войну?  Без  шуток на  передовой трудно было. Я читал. И над
замполитами шутили. И ничего. Все понимали. А как я добежал  раньше него, а?
И уже умыться успел. Вот, хотите, я вам сюда воду напущу? Хотите?
     Начпо невольно оглядел каюту: ниоткуда даже не капало.
     - При чем здесь вода?!
     - Это просто фокус такой, - Дима умоляющими глазами смотрел на начпо, -
понимаете,  фокус.  Закройте  глаза,  сосчитаете:   "И-раз,  и-два,  и-три",
откроете глаза  - и кругом вода. Вот по этот стол. Даже брюки замочите. Хотя
не замочите.  Просто  сядете повыше.  А  закроете опять глаза, сосчитаете до
трех - и воды  как не бывало. И сухо везде. Вот хотите? Вот если я вам такой
фокус покажу, вы меня простите?
     Вообще-то  авантюризм   не  свойственен   нашему   политотделу,  нашему
политотделу свойственно, скорее всего, любопытство.
     Начпо свернул свой коврик, положил его повыше, взял в руки нижние ящики
стола  и,  чтоб  не  замочить  штаны  и  бумаги,  сел  на  стол,  по-турецки
скрестившись,  закатил  глаза  и, покачиваясь, как мулла  па закат, затянул:
"И-и-и-раз!"
     При счете  "и-раз" Дима  пропал  из каюты со  скоростью вихря и  в одно
дыхание, с аварийным до пояса лицом, влетел к командиру дивизии.
     - Скорей! - завопил он дурным голосом. - Там начпо! Совсем уже! А то не
успеем!
     Командир  дивизии  выпрыгивал  из-за  стола  и  мчался  к  начпо  ровно
полсекунды.
     За это время Дима успел натараторить ему в спину:
     -  Вызвал меня  для беседы и вдруг  наклоняется ко мне, глаза вот такие
бешеные,  и говорит  шепотом,  сейчас,  говорит,  вода  здесь  будет,  надо,
говорит, спасаться. Влез на  стол и сидит там, а сам  все считает и считает.
Чего-то.
     Когда они ввалились к начпо, тот все еще сидел на столе в позе  лотоса,
обняв ящики, и, закатив глаза, занудно бредил: "И-и-и-три!"
     - Даниил Аркадьевич!
     - А?
     Есть на флоте минуты, когда тебя  удивляет вот это волосатое колченогое
напротив.
     - Что с вами?
     На начпо еще не сошло Божье озарение.
     - Так... ведь вода-а... должна... пойти... - потерянно тянул он.
     - Какая вода? Очнитесь!
     Начпо очнулся и захлебнулся хлынувшей злобой.
     Прямо со стола он позвонил начпо флотилии.
     - Этот Батонкин! - выл он в трубку. - То есть Буханкин!
     Диму уволили в запас через месяц.

ЧУДОВИЩЕ

     В мичмане Саахове  было  шестьдесят килограмм живого веса при росте  от
пола один метр тридцать четыре сантиметра.
     Были люди в экипаже, которые мечтали его или  убить, или сдать живьем в
кунсткамеру Петра Первого.
     Своими  малюсенькими руками он  мог совершить  на лодке любую доступную
человечеству аварию. К  работе  он допускался  только  под наблюдением.  Без
наблюдения что-нибудь происходило.
     С начала  межпоходового ремонта  он брал в руки  гнутую трубу и ходил с
нею везде и всюду до конца ремонта,
     Так он был безопасен.
     - Где сейчас чудовище?
     - В первом. Там редуктор ВВД травит.
     - Он что, там один, что ли?
     - Да...
     - С ума все посходили. Он же сейчас убьется или пол-лодки разнесет.
     - Да что он, совсем дурной?..
     Чудовище отловили в тот момент, когда оно, прикусив язык, с вожделением
откручивало предохранительный клапан редуктора высокого давления - редуктора
ВВД; осторожное, как на минном  поле, миллиметр за  миллиметром оно крутило,
останавливалось, прислушивалось  ухом и опять  крутило, внимательно наблюдая
за всем этим своими малюсенькими, остренькими человеческими глазенками.
     С той стороны его караулило четыреста килограмм.
     - ПАРАЗИТИНА!!!
     Так никто из  людей еще  не орал.  Старшина команды дал ему грандиозную
затрещину и тут же влет, как по футбольному мячу, стукнул ногой по заду.
     Любому другому затрещина такой величины оторвала бы  голову, а удар  по
заду оторвал бы зад.
     - Убить меня хочешь?! - орал старшина. - Зарезать?! В тюрьму посадить?!
Мозги захотел на переборку?! Ну,  ладно тебя, дурака, убьет, черт с  ним, но
я-то за что страдаю?!
     Через минуту старшина уже сделал редуктор и успокоился.
     - Слушай, Серега, - сказал он, - лучше б тебя убило. Я вот так подумал,
честное  слово,  ну  сдал  бы  я  эту  несчастную десятку  на  погребение  и
успокоился навсегда. Сидел бы дома и знал, что все на свете хорошо: лодка не
утонула, ты - в гробу...
     Серега в этот момент сокрушался. В  этом он был большой мастер, большой
специалист. Вешал голову и сокрушался. Лучше него никто не сокрушался.
     Но иногда... иногда в  нем, как болезнь,  просыпалась первобытная жажда
труда, и тогда он  удирал  от всех, он исчезал из поля зрения  и приходил  в
свой отсек.  Он ходил  по пустому  отсеку  хозяином, человеком,  властелином
металла;  он ходил по отсеку и подходил к работе;  он подходил к работе, как
скрипач к скрипке перед извлечением из нее божественных звуков; он брался за
работу, делал ее и... взрывался.
     Однажды  взорвался компрессор: блок осушки веером разнесло в мелочь; на
палубе выгородки  на  каждом квадратном сантиметре  лежал  маленький  рваный
осколок.
     Блок  осушки  рванул у  Сереги  в руках,  но на нем  не было  ни единой
царапины: Серега был целенький, как в свой первый день.
     Лодку встряхнуло. Из  центрального и из других отсеков в первый  бежали
все кто мог.
     - Где чудовище? - спрашивали на бегу.
     -  В  первом!  -  отвечали  и  молотили  сильнее.  Навстречу  им  через
переборку,  как слоненок  из  слона, вылезал  Серега.  Он  встал  наконец  и
затрясся курдючным задом.
     Когда Серега отошел от потрясения, он  рассказал, как это все произошло
в его ловких ручонках. При этом он пользовался только  тремя  словами - "я",
"оно" и "вот".
     - Я - вот, - говорил он, и глаза его вылезали из орбит от пережитого, -
а оно - вот! Я - вот! А оно - вот!!!
     В конце концов его продали на берег.
     Ходили  продавать  всем  экипажем. Сначала предлагали  всем  подряд  за
бутылку спирта, но из-за  такой маленькой посуды его никто не брал.  В конце
концов сговорились за ведро, А потом еще добавили.
     Чудовище,  покорно сменив хозяев,  вздохнуло и,  обмякшее, осталось  на
берегу.
     А все остальные вздохнули и ушли в автономку.

ОЗОН

     Науку  теперь  в   одиночку  не   делают.   Ее  теперь  делают  большим
количеством.  Вот  лежим мы  с Вовой  в каюте: он  на нижней полке,  я  - на
верхней, - а исследования наши продолжаются.  Мы с ним озон  посланы искать.
Померещилось  некоторым  линзоглазым, что  на подводных  лодках  этой  дряни
навалом, из-за чего они  и горят, сирые. Дебилизм,  конечно,  но что делать:
лучше меня на эту затею  никого  не нашлось. Как  только автономкой запахло,
так  у всех в нашей чудной  конторе, знаете ли, уши  завяли,  из  носа чернь
закапала, и гайморовы пазухи сейчас же протекли.  Вот я и корячусь теперь за
всех цитрусом. Это у меня двенадцатая автономка.
     Когда я в первую свою собирался, с нами тоже наука мечтала отправиться.
Прибыл какой-то хрен светозарный, влез он решительно в рубку, встрепенулся и
еще  чего-то  руками  хотел  сделать, но  как  только  он  прорубь  верхнего
рубочного люка  узрел, так ему сразу же как-то плохо стало: чуть в отверстие
не выпал - и  за сердце,  и на носилки, и с пирса  долой. Передал  мне через
кого-то чемодан со своими стеклянными глупостями - индикаторными  трубками -
и инструкцию на 127 листах, чтоб я не спал, не жрал, а только ходил и мерил.
По телефону проинструктировал меня и отъехал.
     Я  немедленно  вызвал своего мичмана Червякова,  который всегда потел в
преддверии работы, и назначил при нем себя  старшим научным сотрудником, его
-  младшим,  после  чего  поручил   ему  спустить  чемодан  с  этим  дерьмом
драгоценным внутрь прочного корпуса. Червяков отправился наверх, обвязал там
чемодан  веревками и  только  собирался его  в дырку  окунуть,  как  веревки
соскочили, чемодан вывалился, пролетел с веселым свистом метров двенадцать и
рассыпался по палубе. Трубок уцелело только три - и все, что удивительно, на
аммиак. Мы решили их на гальюне 3-го отсека  испытать. Там от аммиака просто
глаза  резало.  Зашли внутрь, дверь для приличия  прикрыли и  по  инструкции
через трубку все прососали,  а она показала, что аммиака нет. Мы тогда так в
отчете и отразили - аммиака нет!
     Вова,  между  прочим,  конструктор  подводных кораблей. Правда,  он  их
живьем  никогда не видел, только  на бумаге, а тут зашел  и обомлел - теперь
лежит и боится  за свою жизнь малоприятную, а мы  уже  в море  далеко. Часов
шесть как от пирса оторвались.
     Я ему говорю:
     -  Вова,  ты  за  свое тело волосатое  не  беспокойся.  Если эта лохань
Крузенштерна  тонуть начнет,  лежи  и  не  дергайся -  все  равно ничего  не
успеешь,  только  пукнуть: раздавит и свернет  в  трубочку,  а аппараты наши
индивидуально-спасательные,  вами,  между  прочим, изобретенные,  рассчитаны
только на то, что эта железная сипидра, утонув и не расколовшись, тихо ляжет
на грунт на глубине 100 метров, так что и искать его в отсеке не следует.
     Чувствую, Вова подо мной заерзал,  койка так и застонала жалобно. А для
меня это как ветерок для прокаженного. Я вдохновился и продолжаю.
     -  Если  пожар,  -  говорю,  -  ваши   же   придурки,   сам  понимаешь,
спроектировали все так, что у нас тут как в камере внутреннего сгорания; все
рядом: и горючее, и фитилек; так вот, если пожар, тоже бежать никуда не надо
-  на  морду  пристраиваешь  тряпочку,  смоченную  в собственных сиюминутных
испражнениях, потому что из-за дыма все равно ничего похожего  на противогаз
не найдешь, хоть держи  его все время возле рта; так вот, тряпочку, чтоб  не
першило,  на  носик  -  и  через   несколько  вздохов  вся  кровь  в  легких
прореагирует с окисью углерода, и заснешь ты, как младенец, навсегда.
     Вова опять подо мной - шур-шур, а я ему:
     -  А если,  -  говорю,  -  заклинка  рулей  на погружение,  держись  за
что-нибудь  ручками,  а  то еще  забодаешь какой-нибудь ящик,  а там - очень
ценные запасные части.
     Только я открыл  свой  рот, чтоб его еще чем-нибудь ухайдакать, как тут
же из "каштана" понеслось:
     - Аварийная тревога! Пожар в четвертом! Фактически! Горит...
     И тут же все оборвалось; что горит,  непонятно, и сейчас же топот ног -
туда-сюда    побежало-закричало-упало-встало-прибежало,   назад   на   дверь
бросилось.
     Чую: Вова вытянулся как струна или как тетива, я не знаю, лука, что ли,
-  и все вытягивается и  вытягивается,  скоро ногами в переборку упрется,  а
башкой чего-нибудь наружу продавит.
     Решаю его утешить.
     - Слушай, - говорю, - давай спать, а? Ну  чему там в 4-м гореть?  Это у
них  фильтр полыхнул или на горячую плиту у кока масло вылилось. Если они не
идиоты, то через минуту отбой тревоги. Хочешь поспорим, что так оно и будет?
Вот следи за временем.
     И Вова  полез за часами. Все-таки  великое  дело в такой момент  запять
человека чем-нибудь.
     Ровно через 50 секунд: "Отбой аварийной тревоги! Пожар потушен!"
     - Ну вот, видишь, - говорю я, - и ничего особенного.
     И  тут Вова стал шумно воздух из грудной клетки выпускать. Выдыхать  то
есть. И  так долго он выдыхал, что я за него даже беспокоиться начал; что он
там, цистерну г что ли, про запас набрал?
     - Фу! - выдохнул Вова. - Закурить бы.
     - Да я ж не курю. - говорю ему.
     - А я вот теперь курю, - сказал Вова. Потом он встал и вышел.
     "Пусть  погуляет, -  подумал я и повернулся  на  другой бок. - А вот мы
спать будем. Теперь еще долго-долго ничего не случится".
     А озон мы тогда так и не нашли, чтоб их всех закапало.

ПРИШЛИ

     Лодка  пихнула  пирс.  Пришли...  В  рубке  пахнет  дохлой  рыбой.  Как
всегда... Мороз. Градусов  двадцать.  Ночь. Свежий воздух. Это вкусно, когда
свежий воздух...
     Другой мир. Не попадаешь в улыбки, в ответы... Мы не из этого мира.
     Построение без музыки и слов. Так лучше. На пирсе начпо.
     - Здр-рра-вст-вуй-те, товарищи подводники!
     - Здравия желаем...
     Мы всегда здороваемся негромко.
     - Благодарю за службу!
     - Служим...
     - Вам предстоит участвовать в учении... по загрузке продовольствия...
     Учение по... Учение тыла флотилии.  Кто только на  нас не учится, точно
мы  кролики. Интересно, по домам  сегодня отпустят  или  как? Скорее всего -
"или как", черт.
     - Учение начнется еще сегодня и продлится завтра и послезавтра...
     Очень хорошо...
     -  ...и  еще у  вас  два выхода в море на расширенные гидроакустические
испытания... для научных целей...
     Подводник   всегда  используется   расширенно,   как  некое   резиновое
изделие...
     - ...оргпериод...
     Пошли сладости.  Хочется работать в режиме  погремушки: череп толстый -
мозг   в   горошину;   идешь   и   гремишь.   Вот   были   бы   испытания...
гидроакустические. На-у-ка, слу-шай, как мы гремим.  Подводники... Про отдых
ни слова... А, вот, есть чуть-чуть...
     - Потом у вас отпуск до 20 марта. Отпуск за 1985 год.
     В декабре, значит, гонят. А долги?
     - ...а за 1983 год вам вернут в середине года... я вам это  могу твердо
обещать...
     Ну, если  у вас твердо...  Может,  и  вернут... а может, и  простят,  У
настоящего подводника отпуск кастрирован  с обеих сторон. Воруют, прощают...
Зимой, значит, отпуск. Зимой везде хорошо.
     Жены мерзнут на КПП. Скорее бы эта бодяга кончалась...
     Жена... Непривычно как-то... Тепло. Жена. Щека к щеке... Вспомнил - моя
жена... Почему-то смотрится в сторону. Наконец-то получилось: теперь  смотри
по-человечески - в глаза. Говорим, говорим...
     Смеяться   пока  не  получается...   а   вот,  получилось...  Автономка
кончилась...
     Пошла погрузка. Пять "камазов" продовольствия. Горы коробок.  Ни спать,
ни жрать - грузить! До упора! Упор у нас раздвижной, чтоб ему...
     Давай, давай, славяне! Нада! Навалились, оно провались!
     Ящики, ящики... ящики...
     - Меш-киии!  Мешки наверх! Банки... Пакеты... Сахар по палубе... за ним
мясо - в грязь, потом пойдет па котлеты...
     - Дер-жи! Кто в ЛЮКЕ?!! Какая сука на подаче?!!
     Семь ящиков с сахаром на одной веревке.
     - Порвется же!
     - Не порвется, закидаем по-быстрому - и спать!
     Чуть не улетел вслед за ящиками.
     - Па-ра-зи-ти-на! Гробнуться захотел?!!
     Семь ящиков сахара - сто пятьдесят кило.
     - Эй, наверху, полегче!
     - Не держат, суки!
     - Перестаньте бросать!
     - Я кому-то по роже сейчас настучу!
     Сахар  по  палубе. Пачки  хрустят  под  сапогами; банки, пакеты, почки,
рыба, компот - все это летит вниз, падает, бьется.
     Наколотый компот не идет из банки - замерз.
     Черт, пить хочется. Куда его теперь, наколотый? За борт!
     - Куда бросил?! Отогреть же можно - поставил  на трас (трансформатор) -
и пей!
     - Не сообразил.
     Погрузка. Всего будет пять "камазов", закидаем - и спать!
     Спать...
     День  с  похмелья.  Он  еле открывает  свои мутные глаза.  Хоть  спички
вставляй.
     Полярная ночь. Рассвет в двенадцать, а в два уже темень.
     Небритый. Бритый - значит, выспавшийся.
     Снег  валит.  На пирсе  гора  мусора,  занесенная  снегом;  затоптанные
коробки - погрузка идет.
     - Давай! Что стоим? Навались, ребята, скоро кончим!
     - Когда кончим! Конца не видать.
     -   Наверху!  Заснули,  что  ли?  Сволочи,  там  же  нет   никого!  Все
разбежались. Петров, ядрена корень!
     - Да что  я, один,  что ли, здесь буду, чуть что -  сразу Петров, а все
спят в каютах, как сурки.
     - Михалыч!  Играй большой  сбор!  Нужно пройтись  по  каютам  и шхерам!
Пинками поднимай...
     В каюте кто-то лежит; темно,  как у негра... с  пакетника клювик сняли,
сволочи, чтоб их не беспокоили. А мы их без света, за ноги - и на палубу...
     - Почему спим?!! Там люди уродуются, а у тебя здесь лежка? А ну встать!
     На пирсе  груда мусора, а завтра - в  море. Любовь к  морю  прививается
невыносимой