жалок, мелок.  Воон морщинка у  него  побежала, вот еще
одна. Ваше лицо  примет выражение участия, живейшего  интереса.  Вот  теперь
самое время ему отказать.

ШИШКА

     Север-лето-сопки-залив-утренняя-свежесть.
     И  не  просто  свежесть,  а четыре  утра,  солнце  светит где-то сбоку,
розовые блики, вода.
     К плавпирсу подползает подводная лодка - привезла комдива. Вообще-то он
сегодня  не  ожидался, поэтому на  пирсе  суетится полуразбуженный  дежурный
(только лег, только уснул, его тут же подняли за шиворот, поставили на ноги.
испугали: крикнули в ухо: "Комдив!" - и пошел встречать начальство).
     Швартовщики с заторможенным лейтенантом: этих еле откопали, уже заводят
концы, сейчас будет  подаваться  трап.  Швартовщики  -  шесть  человек  плюс
лейтенант  -  с сомнением берутся за трап, за эту тяжкую  железяку, и  долго
тужатся, кряхтят, что называется "отрывают себе попку", - трап даже от пирса
не  отделяется. Никаких  надежд.  Только крутится  на  месте  под  надсадное
кряхтенье: "Осторожно! Ноги! Ноги!"
     Комдив с папкой  под  мышкой,  стоя на верхней палубе почти прилипшей к
пирсу лодки,  наполняется нетерпением,  распирает  его, как надувную резину.
Потом с непередаваемо презрительной гримасой он тянет:
     - Ну-у?!
     Это его "ну" бьет дежурного по лопаткам, как плеткой: он вгоняет голову
в плечи и бормочет, может, швартовщикам, может, себе:
     - Давайте, давайте, ну давайте...
     - Дайте мне палку! - чеканит комдив с неописуемым лицом.
     Ему  подают "палку"  - узенький деревянный трапик без поручней, по нему
прокладывают концы  питания с берега. Комдив ступает на него брезгливо, но с
первым же качком, изменив лицо, осторожно, не загреметь  бы, лезет, и тут...
трапик неожиданно так...  наклоняется... и комдив  руками  и  чем  попало...
балансирует-балансирует на  самой  кромке...  сохраняет,  можно  сказать,  с
папкой...  Те, что  на пирсе, ртами-руками на цыпочках невольно повторяют за
ним  каждое  дурацкое  движение:  взмах  - комдив  взмахнул  - еще  взмах  -
туда-сюда,  туда-сюда - тысяча легкомысленных движений  тазом па жердочке...
Потом  он медленно  начинает валиться, и  матрос-швартовщик  не выдерживает,
непроизвольно дергает рукой,  чтоб как-то помочь, и легость (это штука такая
на веревочке, ее привязывают к швартову, потом бросают на пирс, там ловят  и
вытягивают швартов) ...и легость  - она свинцовая, в оплеточке, - сорвавшись
у него с руки, летит в зависшего над водой комдива и бьет его по макушке, по
самой башке - бах!
     - Ax! - ахает комдив и летит в воду.
     На лету он все-таки хватается за убившую его легость  и за веревку, его
об пирс, как лягушку, - бямс! - еще раз - бямс!
     И тут все очнулись, набежали-затоптались, "держи-тащи!" - дернули, чуть
руку ему не оторвали, и вытащили на пирс.
     С комдива льет ручьями: успел водичку черпануть. Ему подают фуражку: ее
уже  выловили.  Он  задумчиво  ее надевает.  Из-за  огромной  шишки  фуражка
вертится на голове, как сомбреро на колу. Перед ним зачем-то ставят убившего
его матроса. У  того в  глазах страх в  сочетании  с  готовностью умереть за
Отечество.  Комдив делает  рукой  "уберите", матроса убирают. Только  теперь
комдиву  становится больно, и он, схватившись за голову,  сморщившись, сосет
сквозь зубы:
     - Ууууу-й! Ссссс-у-ка!
     Дежурный,  встрепенувшись, будто комдивское "сука" относится  именно  к
нему, в готовности к немедленному действию бодро произносит:
     - Разрешите доложить план на сегодня!
     - А что, на сегодня еще что-нибудь есть?..
     - Есть...
     -  Потом,  - говорит  комдив,  лаская  свое уродство, -  у меня  сейчас
личность не в порядке...
     Комдив отъезжает. На пирсе остаются: дежурный, заторможенный лейтенант,
свора матросов и заспанное солнце.

ВАСЬКА

     Ваську  в  автономку  взяли  маленьким  котенком.  За  три   месяца  он
превратился в огромного  котищу: то ли поля магнитные на него подействовали,
что он. так вымахал, то ли радиация, то ли еще что-то на него повлияло.
     Во всяком случае, слухи о том, что кошки на атомных подводных лодках от
полей дохнут, на примере Васьки не подтвердились - он толстел с каждым днем,
     Крыс он ненавидел. У нас на лодке крыс было -  племенное  стадо. Раньше
на атомоходах крысы не жили, но в один прекрасный период - просто заполонили
их.
     Когда  Васька был еще совсем маленьким, его  мичманы  в  каюте вместе с
одной такой  тварью  заперли. Ужас что  было: крыса гонялась за ним  по всей
каюте, но так и не догнала.
     С тех пор Васька крыс очень не любил. Вырос и ежедневно давил.
     У нас в  автономке доклад командиров  боевых частей  и служб в  17.00 в
центральном  посту.  Васька  регулярно  в  это  время являлся  на  доклад  с
очередной своей жертвой: выложит крысу перед командиром и ждет похвалы.
     - Молодец, - скажет  командир и  добавит:  -  Вот,  товарищи, смотрите,
единственный, от  кого  я в автономке вижу ежедневную отдачу,  это  наш  кот
Васька. Учитесь у него не беречь себя ради общего дела!
     Ваську периодически запускали в отсеки на подволок кают" там крысы жили
целыми прайдами. И начиналось  убийство: Васька по неделям оттуда не слезал.
Задавленных крыс он  лично съедал и  в  конце автономки уже не  влезал ни  в
какие ворота.
     После автономки  его  вытащили на свет  Божий, но он испугался, заорал,
вырвался и убежал на лодку.
     - Васька у нас,  -  говорили мы, -  подводник.  Никакого берега ему  не
надо,
     Все хвалили Ваську и говорили, что он настоящий подводник.
     В следующую автономку мы  взяли для  Васьки молоденькую кошечку:  пусть
хоть у одного настоящего Подводника в походе баба будет.
     И на доклад они вместе являлись, и дети у них пошли...

ВИТЮ НАШЕГО...

     За борт  смыло! Правда,  не то чтобы смыло,  просто перешвартовались мы
ночыо,  а  он наверху  стоял, переминался,  ждал, когда мы  упремся  в  пирс
башкой,  чтоб  соскочить.  А наша "галоша"  сначала  не спеша  так  на  пирс
наползала-наползала,  а потом на последних метрах  - КАК ДАСТ! - и все сразу
же на три  точки приседают,  а Витенька у  нас  человек мнительный, думает и
говорит  он с задержками,  с  паузами то есть, а тут он еще туфельки  надел,
поскольку к бабе душистой они  собрались, мускусом сильным себя помочив, - в
общем, поскользнулся он и, оставляя на пути свои очертания, по корпусу сполз
- и прямо, видимо, в воду между лодкой и пирсом, а иначе куда он делся?
     А ночь непроглядная, минус  тридцать, залив  парит,  то  есть  лохмотья
серые  от воды тянутся к звездам,  и  где  там  Витя среди  всей этой зимней
сказки - не  рассмотреть. Все нагнулись,  вылупились,  не дышат  - неужели в
лепешку? Все-таки наша "Маша" - 10 тысяч тонн - как прижмет, так и останется
от тебя пятно легкосмываемое.
     Осторожненько так в воздух:
     - Витя! Ви-тя!
     От воды глухо:
     - А...
     Жив, балясина, чтоб тебя! Успел-таки  под пирс нырнуть. Все  выдохнули:
"Ччччерт!" А помощник от счастья  ближайшему матросу даже в ухо  дал. Живой!
Мама моя сыромороженая, живой!!!
     Бросили  Вите шкерт,  вцепился он  в него зубами, потому  что  судорога
свела  и грудь, и  члены.  Вытянули мы его,  а  шинель на нем ледяным  колом
встала  и стоит. Старпом  в него тут же кружку спирта  влил и сухарик  в рот
воткнул, чтоб зажевал, как потеплеет.
     Стоит Витя, в себя приходит, глаза стеклянные, будто он жидкого азота с
полведра глотанул. а изо рта у него сухарик торчит.
     Старпом видит, что у него столбняк, и говорит ближайшим олухам:
     - Тело вниз! Живо! Спирт сверху - спирт снизу!
     Витю  схватили  за  плечи,  как  чучело  Тутанхамопа,  и  поволокли,  и
заволокли внутрь, и там силой согнули, посадили и давай спиртом растирать, и
вот он потеплел, потеплел, порозовел, и губы зашевелились.
     - Я... я... - видно, сказать что-то хочет, - я...
     Все к нему наклонились, стараются угодить.
     - Что, Витя... что?
     - К бабе... я хо... чу... о... бе... ща... ал...
     "Вот это да! - подумали все. - Вот это человек!"
     - Андрей Андреич! - подошли к старпому. - Витя к бабе хочет!
     - К бабе? - не удивился старпом. - Ну, пустите его к бабе.
     И Витя пошел.
     Сначала медленно так,  медленно,  а потом  все  сильнее и сильнее,  все
свободнее, и  вот  он  уже рысцой  так, рысцой, заломив  голову на  спину, и
побежал-побежал,  спотыкаясь, блея что-то по-лошадиному, и на бегу растаял в
тумане и в темноте полярной ночи совсем.

ВИНОВАТ!

     Бес  до  белых  фуражек  ходил  в шапке.  У  нас  белые  фуражки  когда
начинаются? Первого  мая? Ну  вот! Первого мая он и переходил с зимней шапки
на  белую  фуражку.  Черную  у   него   с  камбуза  увели.  Комбрига  просто
подбрасывало, когда он видел этого урода.
     - Бесовский! - орал комбриг. - Почему в таком виде?!
     - Виноват, товарищ комбриг! - таращился Бес.
     - Где ваша черная фуражка?
     - Нету, товарищ комбриг.
     - Как это "нету"?
     - Так, товарищ комбриг, с камбуза увели.
     - Вы что, не офицер?
     - Виноват, товарищ комбриг.
     - Что "виноват", что вы из себя дурака корчите? Почему не  купите новую
фуражку? Что у вас, денег нет?
     - Никак нет, товарищ комбриг, все пропил.
     - Сволочь сизая!!! - орал комбриг,
     - Виноват, товарищ комбриг.
     - А-а-а!!! - вопил  комбриг, и его вой, подхваченный ветром, носился по
Кронштадту, как прошлогодние листья.

НЕЧТО

     Вечерняя  поверка  - нуднейшее занятие. Строй,  перед тем  как  уснуть,
стоит в  кубрике, построенный  в две  шеренги. Старшина перед  строем читает
фамилии по списку. Каждый прочитанный должен выкрикнуть; "Я!"
     В общем,  скучища страшная, поэтому самые одаренные прячутся  во второй
шеренге.
     Курсант Федя Кушкин  стоял во второй шеренге и смотрел в затылок Петьке
Бокову, по кличке Доходяга.
     Доходяга держал руки не по швам, как это положено на вечерней  поверке,
а скрестил их у себя сзади.
     Федя Кушкин от  скуки посмотрел  в  эти руки. Правая ладошка у Доходяги
была сложена так, словно просила, чтоб в нее что-нибудь вложили.
     Федя смотрел в  эту руку и думал,  что бы  в нее  вложить.  Вскоре Федя
придумал:  он  улыбнулся, расстегнул клапаны  флотских брюк, вытащил из  них
всем нам понятно что и вложил его Доходяге во влажную ладошку.
     Доходяга,  почувствовав  в  руке  нечто  большее,  чем  просто  ничего,
вытаращил глаза и оживился. Оживившись, он сжал в руке Федино нечто так, что
Федя заорал сильно.
     - В чем дело, - вскинул голову старшина, - ну?
     - Боков! - заметил старшина что-то. - Ну-ка, выйти из строя.
     И Доходяга вышел  из строя, ни слова не  говоря, мелкими шажками, но он
вышел  не  один.  Такими  же  шажками, этаким караваном, он вывел  за  собой
одареннейшую личность - Федю Кушкина. - держа его за нечто.

КОЛОКОЛЬЧИКИ-БУБЕНЧИКИ

     В совместном проживании двух военно-морских семей в одной двухкомнатной
квартире есть  свои  особенные  прелести.  Тут уже невозможно  замкнуться  в
собственной   треснутой   скорлупе;   волей-неволей   происходит    взаимное
проникновение и  обогащение и роскошь человеческого общения, которая всегда,
поставленная во главу угла, перестает быть роскошью.
     В субботу люди обычно моются.  И в  подобной квартире они тоже  моются.
Один из  военно-морских мужей  влез  в ванну, предупредив  жену относительно
своей спины: жена должна была прийти и ее потереть. Но поскольку жена должна
была еще и  приготовить обед, то вспомнила она о спине с большим опозданием.
В это время в ванне был уже другой, чужой муж, который тоже дожидался, когда
же  придут и потрут, а ее собственный  муж  в это время  уже лежал на диване
весь завернутый и наслаждался комфортом.
     Комфорт - это такое состояние вещей и хозяев, когда телевизор работает,
ты  дремлешь  на  диване,  а  на  кухне,  откуда  тянет  заманчивым,  кто-то
погромыхивает кастрюлями.
     Дверь ванной открылась сразу же, и перед женой, оторвавшейся от жареной
картошки,   предстал  намыленный   розовый   зад  изготовившегося.   Мужские
принадлежности, довольно безжизненно висели.
     - Эх  вы,  колокольчики-бубенчики, - воскликнула повеселевшая  жена  и,
просунув руку, несколько раз подбросила колокольчики и бубенчики.
     Первое, что она увидела на мохнатой от мыльной пены повернувшейся к пей
голове, был глаз. Огромный, чужой, расширенный от ужаса ненамыленный глаз.

С ЧЕГО ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ?

     Да с крика, конечно же.
     И даже не с  крика,  а с воя  какого-то.  И будто воет не одна, а сразу
триста бешеных собак.
     Тактическая обстановка;  ты с  полным  чемоданом различной формы одежды
прибыл служить, кричат  не па  тебя, но в твоем присутствии, и с  непривычки
кажется. что кричат все-таки на тебя.
     - Вас надо взять за шкирку!
     И окунуть в пиц-с-з-дууу!
     И чтоб вы там до дна достали!
     И чтоб вас сверху накрыл!!
     Всеми ее тухлыми лепестками!!!
     А чуть поодаль происходит следующий неприметный разговор:
     - Ах ты,  тля  неторопливая! Ты  что ж, думаешь, если я  здесь вот  так
хожу, то, значит,  я ничего не вижу, а?! И не  делайте, так ножкой, будто  у
вас сифилис и поэтому вам все прощается!
     После этого я подумал:
     - Все, Саня, теперь ты здесь долго жить будешь...

МАТЕРИАЛЬНАЯ ЧАСТЬ

ПРИЗОВОЕ ТРАЛЕНИЕ

     На  призовое  траление должна  прибывать комиссия.  И комиссия прибыла:
целая свора  вместе  с адмиралом,  И  на  полном серьезе: одни мину  ставят,
другие ее тралят, а комиссия отслеживает.
     К комиссии в  день приезда  приставили человека для  обеспечения, и она
тут  же  обпилась шила и  обожралась тут же,  конечно, консервов. Закусили и
перестали соображать. А на другой день боевое траление. На приз.
     Только где ж ее в  океане найдешь, мину-то! Командир тральщика, который
должен тралить, говорит тому, кто должен для него мины ставить:
     - Ты, слышь, хлебчик-то там привяжи, ладно?
     - Ладно.
     Хлебчик  -  это  такая  штука,  ее  из  пенопласта  можно  сделать,  ее
привязывают за  шкертик к  поставленной мине, и  он  плавает по  поверхности
океана  и  обозначает минную  связку  так, что его  в  волнах не  видно, а в
тромбон  наблюдается.  Тромбон  - он  что твой перископ с  пятнадцатикратным
увеличением: мышь не проскочит.
     Посмотрел командир  дивизиона  тральщиков  в  тромбон и вспотел;  дверь
посреди океана  плавает.  Хлебчика  у  них, у сук, не нашлось, так они дверь
где-то  оторвали и к мине присобачили. Вот... гондоны! И шкертика  еще у них
не хватило, и встала у них дверь в море раком, и волна об  нее хлопает, и на
всю округу разносится - бум! бум! Вот... гондоны, а?!
     Комдив оторвался  от тромбона  и повернулся  к  тому,  кого к  комиссии
приставили:
     - Где эта вонючая комиссия?
     - В кают-компапии.
     - Жрут?
     - Жрут.
     - Пока они ползают еще, ты им шильца-то добавь, плесни им, родной, шила
и закусочки, закусочки непременно сообрази,  -  говорит комдив и подзывает к
себе корунд - рейдовый тралец.
     На тральце командиром лейтенант.

     - Эй, убоище, ну-ка давай, дуй сюда!
     Корунд подскочил.
     - Так, лейтенант, дверь видишь?
     Лейтенант кивнул.
     - Давай, тихо сыпь до двери и выдернешь ее, понял?
     Корунд "посыпал" до  двери. У него не винты, а такие лопухи, что сыпать
нечего - мигом был. Он тебе дернет.
     Лейтенант  заарканил  дверь   и  как   дернул!..   И   мина,  с  трудом
поставленная, всплыла. Мины у  нас старые, 1908 тире 1936 года рождения, вот
минреп-то и оторвался.
     Комдив  посмотрел  в  тромбон, увидел  все  это безобразие и говорит  с
оттяжкой:
     - Ну-у,  лей-те-нан-т...  ну-у,  лей-те-нан-т...  ну,  га-дю-ка...  ну,
козел...      ну,     туши     лампу...      ублюдок...      ну...      ну-у
(Матильда-Бартоломео-Медичи...) ну, фейсом об косяк... ну, сделал...
     - Эй, - обернулся он к тому херу, что к комиссии приставлен, - комиссия
еще не обтрескалась там?
     - Да нет еще...
     -  Ну, ты им графинчик-то еще  добавь.  Организуй им  еще  графинчик, И
закусочки еще сообрази. Пусть жрут, пока не обписаются.
     - Сделаем...
     -  Лейтенант!  -  заорал комдив, когда  лейтенант на корунде  подскочил
поближе. - Ты чего, собака, творишь? Ты чего  творишь, ухлебок! Думать надо,
лейтенант! Соображать! Вот этой самой елдой, что  у  тебя вместо  головы! Ты
чего там оторвал? Ты чего  оторвал,  вентиль тебе в грызло! Чего  у тебя там
вместе с дверью всплыло! ЖИ-ВА!!! Немедленно взять ее на борт! Понял?
     Лейтенант кивнул.
     -  Ну,  смотри,  лейтенант,  и смотри  внимательно.  Когда  мы  те  две
оставшиеся подрежем, ты зайдешь сбоку и эту тоже бросишь. Понял? Нужно, чтоб
три мины всплыло. Три. Ясно? Для комиссии. Понял?
     Лейтенант еще раз кивнул. Ему  стало все ясно. Что может быть проще? Он
заарканил всплывшую мину и втащил ее к себе на борт.
     Комиссию  вывели наверх  подышать, поддерживая за подтяжки:  только они
падать, их  за  подтяжки - паз! - и в вертикальную  сторону.  А в  это время
протралили, мины все подрезали, и они всплыли как положено. Две штуки. И тут
еще  одна всплывает. Откуда  она взялась - черт ее  знает. Район-то  старый,
может, старая какая всплыла.
     Пока эту новую мину наблюдали, лейтенант думал, бросать еще одну или не
бросать. Потом решил все же бросить, как велели. Зашел и бросил. Ставили три
мины, а выловили четыре.
     -  Убью  лейтенанта, -  сказал комдив, - убью гада безмозглого. Зарежу!
Разнесу в мелкий винегрет. Порву в клочья...
     Адмирал  из комиссии: маленький, старенький,  пьяненький, смотрит  себе
под  ножки, бровки у него вверх ползут,  а зрачки при  этом не спеша стекают
сами, направляясь к кончику носа, и еще качает его - туда-сюда, туда-сюда.
     Ему показывают на мины и говорят:
     - Товарищ  адмирал,  ставили три мины, а всплыли четыре.  Четвертую еще
захватили. Район-то старый, товарищ адмирал, вот они и всплывают...
     А адмирал как-то покорно так обмяк весь, уставясь в точку, и говорит;
     - Ну...  всплыла  и..,  всплыла...  ну,  зах-ва-ти-ли... ее...  ну... а
шило-то у тебя есть?.. еще...
     - Есть!!!
     Лейтенанта потом доставили к комдиву, естественно, когда все улеглось.
     -  Лейтенант.  -  сказал  ему  комдив  устало,  -  ну, ты  хоть  сейчас
понимаешь, что  ты  -  ублюдок? Ты хоть отдаешь себе отчет в  том, что  ты -
ублюдок? Ты хоть представляешь себе или до сих пор не представляешь? Что это
такое? Чего ты сегодня творил? Обурел в корягу?
     Лейтенант представил  себе все  это еще разочек  и "обурел  в корягу" -
пошел и назюзюкался до бесчувствия, просто штанцы спадали. Явился он на КПП,
а там его не пускают. Новенький он был, лейтенант, только из училища, к нему
на КПП еще не привыкли.
     -  А  я,  -  сказал  лейтенант кэпэпэшпикам,  - про-веряю-щий...  из...
шта-ба... базы...
     Кэпэпэшники как только это услышали, так столбняк на них и нашел, и они
пропустили лейтенанта в бригаду.
     Ночью комдива подняли с постельных принадлежностей и сказали ему, что у
него проверяющий из штаба базы два часа  уже по пирсу шляется,  и где только
он уже не был,  и чего  только он там не обнаружил - во всех мусорных ящиках
побывал. А теперь они отправились на корабль.
     - Кто это "они"? - спросил комбриг спросонья.
     - "Они" - это проверяющий, - сказали ему, издеваясь.
     Комбриг надел подштанники и помчался.
     - Где проверяющий? - налетел он на кэпэпэшников.
     - А вон там, на корабль зашел. Комдив влетел на корабль.
     - Где он?! - спросил он у вахтенного.
     - Он? - сказал вахтенный. - Вон...
     Лейтенант лежал в каюте без чувств. Не  будем говорить о том,  что орал
комбриг, когда его обнаружил; он еще бил по койке ногой. Лейтенанту было все
равно,  он  ничего  не слышал, только тело его от  этих ударов подпрыгивало.
Лейтенант был без памяти, отравившись,  зараз столько скушав, и вонючий х