нее!   И   зубами!   Красные
протуберанцы. Ложатся. Синие катаклизмы. Встают.  Болван!  Не  надо  читать.
Надо чувствовать. Брюши-ной. Стихи: Ландыш. Рифма - Гадыш. Неба нет.  Вместо
него серая портянка. И жуешь ее, и жуешь! "Кого? Портянку?" -  "Это  уж  кто
как понимает".
   - Александр Михайлович, что это?
   Видите ли, весь фокус  в  том,  что  у  меня  два  конспекта  в  тетрадях
совершенно  одинакового  цвета.  В   одной   я   пишу   настоящий   конспект
первоисточников, а в другой - свои мысли и всякую белиберду из  прочитанного
и храню все это вместе с секретными документами, потому что у  нас  же  свои
мысли просто так не сохранить: обязательно  через  плечо  влезет  чья-нибудь
рожа. Поэтому над мыслями я писал наиболее удачные заголовки работ классиков
марксизма. Писал крупно и красиво. Влезет  кто-нибудь:  "Что  пишешь?"  -  и
ударит ему в глаза красный заголовок, после чего он морщится и гаснет.  А  с
замом осечка произошла: сунулся и вчитался. Просто непруха какая-то!
   - Что-о де-лать! - по  складам  прочитал  зам  осевшим  голосом.-  Полное
собрание сочинений... так... что делать...
   "И встал! И тут во  всей  своей  безобразной  наготе  встал  вопрос:  что
делать? Потом он взял и сел".
   "Ради Бога! Ради Бога, не надо ничего делать! Ради Бога! Сидите тихо и не
шевелитесь..."
   "Что-то тупое и наглое глядело  из  каждой  строчки  этого  коллективного
труда..."
   "Члены моего кружка - кружки моего члена",
   "Кавказ: "Слушай-а! Па иному пути найдем! Не иада нам этой парнаграфии  -
"Горе от ума",,.Ревизор", Гоголи-моголи!"
   " - Ах, не могу я, Рюрик Львович, ах, не могу..." " -  Увы  вам,  Агнесса
Сидоровна..." Я закатил глаза и приготовился к худшему, а зам  тем  временем
читал, все убыстряясь: "Материализм и эмпириокритицизм". "Тысячи  вспугнутых
ослов простирались за  горизонты.  Произошло  массовое  отпадение  верующих.
Множество их лежало там и сям в  самых  непотребных  позах.  Остальные  были
ввергнуты в блуд и паскудство. Сучизм процветал. И повинны в том  были  сами
попы, дискредитировавшие в лоск не только себя, но  и  свет  истинной  веры.
Мрак сочился. Тени неслись. Мерзость липла. Пора! Мама, роди меня  обратно".
"Великий почин".
   "Панданусы стояли колючей стеной. Цвели  агавы.  Царица  ночи  распустила
повсюду свои мясистые, сахарные  лепестки.  Удушливо  пахли  рододендроны  и
орхидеи. Свисали розалии.  Кричали  тапиры.  Тарахтели  коростели.  Кряхтели
обезьяны-носачи.  Со  стороны  неторопливо  несло  амброзией.  Жаба,  скрипя
сердцем, наползала на жабу. Наползала и брякала. Наползала и брякала. Рай да
и только. Ну как в таких условиях, я вас спрашиваю, схватить на себя  бревно
и потащить его неведомо куда? Совершенно невозможно  даже  помыслить,  чтобы
схватить..."
   Дальше сдавленный зам лихорадочно  выхватывал  из-под  заголовков  только
первые строчки. "Три источника - три составные части марксизма". "Только  не
надо трогать могилы..." "Карл Маркс".
   "Он открыл свой рот и отшатнулся и весь вспыхнул в луче!.. Нет. Нет  слов
для описания черного бюста  этого  чудовища,  поставленного  перед  Думой  в
обрамлении арки. Сын погибели. Отец мрака. Брат отца сына безумства. Изы-ди!
Антрациты! Помоечные блики ложатся. Пляшут гиганты!"
   "Кто такие "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов". " -
Приветливо запахло шашлыком.
   - Это жареным запахло.
   - Вы ошибаетесь. Пахнет шашлыком. Шашлык обладает огромной притягательной
силой",
   "Очередные задачи советской власти". "Умоляю! Только не это! Что  угодно,
но только не это! Только не трепет новой жизни.
   - Гесь! - крикнул кучер во сне.- Сарынь на кичку! - и лошади в  струпяных
пятнах понесли, и полторы версты голова мертвеца колотилась о ступени.
   Приехали! Поле чудес в Стране Дураков, Выбирай себе любую лупку, садись и
кидай в нее золотой. Наутро вырастет дерево, и  на  нем  будет  полным-полно
золотых для Папы Карло. Просто полно.
   Сто миллионов буратин! Столько же миллионов пап карл!"
   "Как  нам  реорганизовать  Рабкрин".  "А-На-Хе-Ра?!  И  так  полная  жопа
амариллисов! Робеспьеры! Ну, решительно все Робсспьеры!" "Все  на  борьбу  с
Деникиным!"
   "Увесистый мой! Ну, зачем нам такой примитив. Не будем падать от него  на
спину вверх ногами". "О соцсоревновании".
   - Вип-рос-са-лий!!! Шампанского сюда! Я буду мочить в нем свою печаль.
   - Звезда души моей, временно не ложьте грудь ко мне в тарелку,  я  в  ней
мясо режу".
   Хлоп! Это зам захлопнул  мой  конспект,  тяжело  дыша.  Тут  же  потянуло
гнилью. Кошмар что было после. Но все вскоре обошлось. Все мои замы рано или
поздно приходили к мысли, что я слегка не в себе.

   Погрузка
   Подводнейший крейсер. Идет погрузка продуктов. Людей не хватает. Спешка.
   В рубке, у верхнего рубочного люка, на подаче находятся боцман и  молодой
матрос Алиев. Алиев одной рукой придерживает в пазах толстую железную  балку
(постоянно выскакивает, собака).  Через  балку  перекинута  веревка.  Другой
рукой Алиев спускает на веревке в чрево лодки мешки, паки,  ящики,  все  это
"Давай, Давай!", а третьей рукой...
   - Задержаться наверху! - кричат снизу. Это командир. Он уже сунул  голову
в шахту люка, и хорошо, что посмотрел наверх: от  его  крика  "Задержаться!"
мешок у Алиева срывается и летит  вниз.  Командир  едва  успевает  выдернуть
голову. Мешок трахается, и сахар разлетается по палубе.
   - Боцман! - орет командир, опять сунув голову в шахту люка.-  Что  у  вас
там происходит?!
   - Ты че эта?! - говорит боцман, ощерившись, матросу Алиеву и приближается
к нему.- Бол-тя-ра конская...- но не успевает  закончить.  Матрос  Алиев  от
страха делает "руки по  швам",  и  железная  балка,  которую  уже  ничто  не
удерживает, выскакивает из пазов и бьет боцмана в лоб - тук!
   - Боцман! - орет снизу командир. Боцман, закатив глаза, постояв  секунду,
молча падает в люк вниз головой, в один миг пролетает десять метров,  огибая
всякие препятствия, и на  последних  метрах,  придя  в  себя,  хватается  за
вертикальный трап и, ободравшись, головой вниз сползает по  нему,  появляясь
перед носом у  командира.  Он  видит  командирское  изумление  и,  продолжая
движение, говорит:
   - Вызывали... Товарищ командир?

   НЕ ДЛЯ ДАМ
   Тема...
   Тема дерьма на флоте неисчерпаема...
   В автономке она начинается всегда с гальюна: ты лег в четыре утра, а  уже
в шесть нуль-нуль, весь слипшийся, поднятый  непобедимым  утренним  гномиком
(проклятый чай), путаясь в собственных тапочках, задевая головой обо  всякие
трубопроводы, эпизодически приходя в  сознание,  ты  сползаешь  по  трапу  и
направляешься в  гальюн.  В  гальюне  располагается  унитаз.  Он  оборудован
педалью, чтобы все наделанное проваливалось по трубам -  по  трубам  -  и  в
специальный баллон, литров на двести, а потом воздухом оно  транспортируется
за борт, если, конечно, открыли забортные клапаны, а  если  их  не  открыли,
то...
   Но нет, сначала хочется рассказать о педали. Итак, сполз ты в  гальюн,  а
там - педаль. На нее нужно нажать, чтоб провалилось к  чертовой  матери  то,
что  от  прошлых  посещений  осталось  и  какой-то  сволочью  не   убралось.
Наваливаешься   на   педаль   -   м-ааа!   Подавленность,    растерзанность,
расслабленность, расстроенность, сон на ходу - все это делает  так,  что  ты
давишь, а нога соскальзывает. Педаль тоже делает: "М-ааа!" -  но  обратно  и
вверх, и если ты отращиваешь бороду, то она будет вся  в  кусках.  Глаза  на
лоб, как у кота в скипидаре, и бодрость непроходящих флотских выражений, и -
никакого сна до обеда.
   - Хорошю еще, что я зажмурился, в  глаз  не  попало,  успокаиваешь  себя,
неутомимо стирающий, но, оценив все подряд еще  раз,  добавляешь  всегда:  -
Хорошо еще, что никто ничего  не  видел,-  и  только  после  этого  мощно  и
запрокидываясь непрерывно - счастливо смеешься...

   Кордильеры
   Гальюн первого отсека - это командирский гальюн.  В  него  ходят  только:
командир, зам, старпом, пом и командиры боевых частей - отличники  боевой  и
политической подготовки, знающие, что бумажку в унитазик бросать нильзя-я!
   Старпом. Старпом - всегда орел. Но в гальюне, наедине, он превращается  в
кондора, в белоголового грифа он превращается. И все  это  потому,  что  так
сидеть приходится:  доски-то  нет!  Вернее,  есть,  но  куда-то  ее  трюмные
задевали.
   Старпом сидел, превратившись в грифа. При этом он  не  забывал  держаться
рукой за ручку-задрайку: защелка  на  двери  не  работала,  и  все,  сидя  в
гальюне, держались за эту ручку, а то у нас как? подойдут и выломают в  одну
секунду, а когда за ручку держишься, то, может быть, и не выломают.
   Старпом закряхтел и пропел: "Да-ааа, Кор-диль-еее-ры!" И вдруг!  О,  мать
прародительница! Такое бывает  только  в  Кордильерах!  Когда  старпом,  без
штанов, держась за  ручку,  совсем  уже  собирался  подвести  итоги  за  три
прошедших дня, кто-то так дернул - а ручка у  старпома  была  дожата  не  до
конца,  и  выдернулась  на  свободу  не  только   дверь,   но   и   старпом,
превратившийся в кондора,  в  белоголового  грифа  превратившийся,  вылетел,
держась за ручку, взмахнув ужасными крыльями, путаясь, ловя, не  попадая,  и
упал на четвереньки связанной птицей перед отличником боевой и  политической
подготовки. Рух! Рухнул.
   Первое, что он сделал, стоя на четвереньках и дрожа кожей,  как  лошадь,-
это надел штаны. И правильно! А то что же это за кондор, это ж не кондор,  а
чертте что...

   Об этой ручке и еще
   С этой ручкой-задрайкой у нас в  гальюне  постоянно  происходят  подобные
неприятности: вырывают, выдирают, выпадают...
   Но, сидя на насесте, все за нее все равно держатся: сами видите, народ  у
нас дикий, он в гальюн не входит, а с лязганьем вламывается, так что -  чтоб
не выдернули - все держатся за ручку, как мартышки за ветку,- изо всех сил.
   Подойдешь, бывало,  к  двери  гальюна  и  осторо-ожненько  так  за  ручку
попробуешь (она с двух сторон двери выходит), осторожненько так  надавил  ее
вверх - и чувствуешь напряжение живой плоти, оживает ручка.
   А ты опять, вежливо так, усомнился, а она опять на место тух! А ты  опять
ее вверх давишь. Тут ручка совсем с ума сходит, свирепеет и несколько раз  с
шумом            опускается-поднимается,             опускается-поднимается,
бьется-жмется-дожимается.
   Теперь самое время постучать в дверь и спросить:
   - Слушай, ты чего там, сидишь что ли?..

   Заму нашему
   Заму нашему новому сколько раз объясняли, что бывает в  трубе  остаточное
давление воздуха, что все это проверяется по манометрам: есть  там  давление
воздуха или его там нет; сколько раз ему говорили: если ты удачно  сходил  в
гальюн, так ты головку-то свою подними и посмотри на манометры: если стрелка
отклоняется, значит давление в трубе есть  и  его  надо  стравить  вот  этим
клапаном, и пока не стравил, нечего на педаль давить, как на  врага,  потому
что воздух вырвется и все это дело удачное из унитаза как даст! -  и  будешь
ты весь в... как уже говорилось, в пене морского цвета. Так нет же! Наш  зам
вечно рот свой откроет и давит на педаль, как очарованный.
   Ну и попадало ему. Ежедневно. В это отвисшее отверстие.
   А мы его утешали,  что,  мол,  тот  не  подводник,  кого  из  унитаза  не
обливало. Каждый день утешали.

   О клапанах
   Вы еще не устали о дерьме читать? Ну, если не  устали,  то  теперь  самое
время поговорить о клапанах: о клапанах  на  трубопроводе  выброса  за  борт
содержимого баллона гальюна. Обещаю, что будет интересно: тема сама по  себе
интересная. Конечно, интересная, особенно если дуешь гальюн, то  есть  -  -я
хотел сказать: сжатым воздухом  дуешь  баллон  гальюна,  а  клапана  открыть
забыл, я имею  в  виду  забортные  клапана.  Очень  интересная  ситуация.  А
переживаний в связи с этим сколько будет... Но по порядку. Сначала  заметим:
клапана - это ответственный момент. И  открывают  их  ответственные  люди  -
трюмные. А где у нас родина всех ответственных трюмных?
   Родина всех трюмных - Средняя Азия  и  Закавказье.  Именно  там  ежегодно
рождаются новые трюмные.  И  если  в  отсеке  один  гальюн,  то  они  с  ним
справляются, но, если в отсеке два гальюна, то на  каждый  гальюн  нужно  по
одному трюмному.
   В пятом отсеке у нас два гальюна: отсечный гальюн  на  верхней  палубе  и
докторский - гальюн изолятора - на средней.
   Оба они сидят на  одной  забортной  трубе  и  продувают  их  по  очереди.
Происходит это так: наверху находится Алиев Мамед,  прослуживший  два  года,
родина - Закавказье; внизу, на забортных клапанах, сидит Ходжимуратов Ходжи,
прослуживший один год,  родина  -  -  Средняя  Азия.  Ходжи  должен  открыть
забортные клапана и отсечь докторский гальюн. Для этого он и посажен в трюм.
Мамед ему сверху кричит:
   - Ходжи! Ходжи! Ходжи! Ходжи его не слышит.
   - Ходжи!!!
   - Ха-а...- Ходжи услышал.
   - Ход-жи! Чурка нерусский! Ты клапана открыла?
   - Да-а! - кричит Ходжи.- Открыла!
   - А ты доктур закрыла?
   - Да-а...
   - Сма-атри - ха-а...
   Все это происходит  в  7  часов  утра  при  всплытии  на  сеанс  связи  и
определение места. Орут они так, что не могут не разбудить доктора. Они  его
будят. Доктор садится на койке и спросонья говорит  только  одно  слово.  Он
говорит:
   - Су-ки...
   В это время дуется верхний гальюн,  и  так  как  Ходжи  отсек  докторский
гальюн совсем не там, где он отсекается, и забортные клапана открыл тоже  не
те, то все содержимое баллона верхнего гальюна передавливается не  за  борт,
а. подхватив с собой содержимое  гальюна  изолятора,  начинает  поступать  в
изолятор: сначала появляется коричневый туман,  а  потом  -  потоки.  Доктор
через какое-то время - начинает проявлять интерес к происходящему: он нюхает
воздух, как спаниель, а потом он спускает ноги с койки и скользит  в  чем-то
мерзостном и с криком:  "Ах,  ты...  (наверное,  жизнь  моя  молодецкая)  ",
выпадает и погружается. А потом доктор в таком виде приходит в центральный и
требует, чтоб ему нацедили крови трюмных - целое ведро...

   Творог
   Вы  еще  не  видели,  каким  творогом   питают   на   береговом   камбузе
героя-подводника, защитника святых рубежей? Если не успели до сих пор, то  и
смотреть не надо. "Оно" серого цвета,  слипшееся.  Привозится  на  камбуз  в
тридцатилитровых флягах. Открываешь крышку, а там сверху - трупная  плесень.
Разгребаешь ее немножко (сильно не надо, а то смешается), а под ней  творог.
Его и едим. Замешиваем  со  сгущенкой  (так  его  природный  серый  цвет  не
просматривается) и хрумкаем.
   В кают-компании старших офицеров у нас  те  же  отруби,  что  и  на  всем
камбузе, но только на тарелочках и со скатертями. Сейчас сядем ужинать. Я  -
дежурный по камбузу, мой старпом дежурный по дивизии.
   Лично я творог не ем. Я тут вообще ничего  не  ем.  Достаточно  простоять
сутки на камбузе, чтоб  надолго  потерять  интерес  к  творогу,  сметане,  к
первому, ко второму. На камбузе можно есть только компот. Он из сухофруктов.
Там разве что только червячок какой-нибудь сдохший плавает,  или,  на  худой
конец, вестовой рукавом в лагун залезет, но в остальном отношении в  компоте
- стерильная чистота.
   - Я буду только творог,- говорит мой старпом, потирая руки.
   Никогда не видел, чтоб на одном лице было написано столько эмоций  сразу.
У моего старпома на  лице  сейчас  и  терзающее  душу  ожидание,  и  радость
встречи, и умеренная жадность. А в движениях-то какая суетливая  готовность.
И все из-за творога. Он никогда не стоял по камбузу,  вот  и  хочет  съесть.
Может, предупредить этого носорога  помягче?  Не  враг  все-таки,  а  родной
старпом.
   - Александр Тихоныч.- говорю я с постным  лицом,  наблюдая,  как  он  все
накладывает и накладывает,- говорят, в таких количествах творог вреден.
   - Свис-тя-а-т,- радуется он, уродуя на  тарелке  только  что  возведенную
башню,- творог - это хорошо!
   - А вот я читал...
   - Че-пу-ха-а...
   Старпом поглощает творог, растянув до упора пасть. Вот обормот!  Этот  на
халяву сожрет даже то, что собака не станет есть.
   Назавтра старпом пропал. Подменился на дежурстве и пропал. Трое суток его
несло, как реактивный лайнер. Лило, как в Африке в период дождей. Пил только
чаек. Чайком они питались: выпьют глоточек - и потрусили скучать на насест.
   - Я буду только творог,- слышу я в следующее свое дежурство. Оборачиваюсь
- наш помощник. Этого только не хватало. Неужели он не знает  про  старпома?
Точно, он тогда в море пропадал. Я никогда не скатываюсь до  панибратства  с
начальством, но данный случай особый.
   - Виктор Николаевич,- говорю я с большим чувством,- вы  всегда  были  для
меня примером в исполнении своего служебного долга.
   - А что такое? - настораживается он.
   - Светлая память о вас навсегда останется в наших сердцах,-  говорю  я  и
горестно замолкаю. Приятно, черт побери, сознавать, что ты вызвал тень мысли
на лице начальства.
   - Об этом твороге,- замечаю я тонко,- я  могу  часами  рассказывать  одну
очень грустную историю.
   - Ну-у нет! - говорит помощник.- Только после того, как я поем. Не  порть
аппетит. Это у меня единственная положительная эмоция.
   Так я ему и не  рассказал.  Жаль  было  прерывать.  Как  все-таки  группа
командования у нас однородна. Утром он нашел меня по телефону.
   - Сво-лочь! - сказал он мне.- Звоню тебе из туалета.  Чай  пью  по  твоей
милости.
   - Роковое совпадение...- начинаю я.
   - Заткнись,- говорит он,- с утра сифоню. Мчался на  горшок,  как  раненый
олень, не разбирая дороги. И не известно еще, сколько так просижу.
   - Известно,- сказал я как можно печальней,- вот это как раз известно.  По
опыту старпома - трое суток. Сказочная жизнь.

   Деревянное зодчество
   Наше  начальство  решило  в  одно  из  летних  воскресений  одним   махом
окончательно нас просветить и облагородить.
   Для исполнения столь  высокой  цели  оно  избрало  тему,  близкую  нашему
пониманию, оно избрало  автобусную  экскурсию  в  Малые  Карелы  -  в  центр
архангельского деревянного зодчества.
   И вот рано утром все мы, празднично убранные, частично с женами, частично
с личным составом, приехали в этот музей под открытым небом.
   Матросы, одетые в белые форменки, тут же окружили нашего  экскурсовода  -
молодую, симпатичную Девушку. Легкое, летнее платьице  нашего  экскурсовода,
насквозь прозрачное, в ласковых лучах  северного  солнышка,  волновало  всех
наших трюмных,  мотористов,  турбинистов  четкими  контурами  стройных  ног.
Турбинисты пылали ушами и ходили за ней ошалевшим стадом.
   И она, раскрасневшаяся и свежая от дивного воздуха и от присутствия столь
благодарных  слушателей,  увлеченно  повествовала  им  об  избах,  избушках,
лабазах,  скотных  и  постоялых  дворах,  о  банях,  колокольнях   и   топке
по-черному.
   - А как вас зовут? - спрашивали  ее  смущающиеся  матросы  в  промежутках
между бревнами.
   - Галина,- говорила она и вновь возвращалась к лабазам.
   - Галочка, Галочка,-  шептали  наши  матросы  и  норовили  встать  к  ней
поближе, чтоб  погрузиться  в  волны  запахов,  исходивших  от  этих  волос,
падающих на спину, от этих загорелых плеч, от платьица и прочих  деталей  на
фоне общего непереносимого очарования.
   Мы с рыжим штурманом осмотрели  все  и  подошли  к  деревянному  гальюну,
который являлся,  наверное,  обязательной  частью  предложенной  экспозиции:
сквозь распахнутую дверь  в  гальюне  зияли  прорубленные  в  полу  огромные
дырищи. Они были широки даже для штурмана.
   - Хорошая девушка,- сказал я штурману, когда мы покинули гальюн.
   - Где? - сказал штурман, ища глазами.
   - Да вон, экскурсовод наш, неземное создание.
   - А-а,- сказал штурман и посмотрел в ее сторону.  Штурман  у  нас  старый
женоненавистник.
   - Представь себе, Саня,- придвинулся он к  моему  уху,  не  отрываясь  от
девушки,- что это неземное создание взяло и пошло в этот гальюн, и там, сняв
эти чудн