жизнью на берегу.
     - Почему сбежали с  погрузки? Почему, я спрашиваю?! Так, в трюм его,  и
чтоб только уши торчали!..
     - Боль-ша-я-при-бор-ка!
     - Внимание по кораблю! Пришла машина за мусором! Вынести мусор!
     - "Вы-ни-ма-пие, вы-ни-ма-ние", эй, страшилище, вынеси мусор...
     - Говорят, за пять автономок теперь орден дают.
     - Это уже пять лет говорят, пусть они его себе на жопу повесят, а моя и
так блестит...
     ...Ночью матросы  напились и подрались. Утром пришел командир. Он вчера
тоже  успел  -  пьян  капитан.  Кэп  у  нас  с  недавних   времен  инициатор
соцсоревнования. И  вот теперь инициатива попала в  руки  инициатору.  Повел
моряков  на  гауптвахту. Как бы их там на губе вместе не оставили - еле лыко
вяжет. Прямо  из  отличников БП  и  ПП** БП и  ПП -  боевая  и  политическая
подготовка. - в алкоголики; из алкоголиков - в отличники. Такое у нас бывает
- флотская метаморфоза. А что делать? Не придумали еще средства для быстрого
снятия автономки  с организма, Спирт - самое надежное дело. Командир не спал
всю автономку -  вот теперь и отходит,  нервы. Долго сжимало - теперь  резко
отпустило, обычное дело...
     Вечером наука прибыла - целых три орла.
     Этих будем катать.
     Почему-то  пьяная  наша  наука.  Но  языком,  язва  владеет;  ишь   ты,
"научно-ис-седовательский", выговорил.
     Красавец мужчина.
     Исседователь!
     Нансен-Амундсен.
     Ис-седовать нас сейчас будет.
     Покоритель Арктики.
     Не упал бы по  трапу, хороняка. На палубе скользко -  говяжий жир, - не
упал бы.  Умрет еще на  боевом  научном  посту,  не доделает труд всей своей
жизни.
     Наш благополучно вернувшийся с губы в меру пьяный капитан встретился  в
центральном с в меру пьяным ученым.
     - Выкиньте его наверх, только пьяниц нам не хватало... выкиньте...
     -  Па-чу-мууу?  Я  прибыл  с науч-ными целями...  свяжите... меня  с...
этим... как его... ну, этим...
     - Сейчас  свяжу,  только  штаны сниму и  свяжу.  Разрешите обхезаться в
вашем высоком присутствии...
     Растащили, а то б побил капитан науку по роже... Через какое-то время в
центральном появляется никому не известный капитан:
     - Товарищи! Холодилку сделают, или мы сорвем эти мероприятия!
     - А ты кто такой? - оживает командир первого дивизиона.
     - Я из штаба.
     - Значит, только проснулись и сразу к нам?
     - Товарищи! С кем я могу здесь договориться!
     - С кем  угодно, только не со мной. Я -  пустое место, я  спать хочу...
лучше бы мы не приходили... лучше б сдохли сразу...
     Той же ночью мы ушли в море...
     Какое счастье...

ПОРОСЯТА

     Свинья  Машка с образцового  подсобного  хозяйства,  предназначенная  в
конце концов для улучшения стола личного состава, белесо взирала на вылезших
из "газика" людей.
     Через всю  спину  у Машки  шла надпись:  "Северный флот". Надпись  была
нанесена  несмываемой  зеленой краской. Надпись  осталась  после  очередного
переназначения Машки:  в свое время Машку пометили, она должна была добавить
в дыхание прибывшей комиссии Северного флота запах перевариваемых отбивных и
помочь ей, комиссии, правильно оценить сложившуюся кругом ситуацию.
     Но в случившемся ажиотаже, среди мата и судорожных приготовлений, тогда
все   перепутали,  отловили  другую  свинью,  и   Машка  отпраздновала  свое
совершеннолетие,   а   когда  пришло   время   доложить;   ""Северный  флот"
опоросился", -  присутствующим  не  нужно  было  объяснять,  где  искать эти
сладкие попочки.
     Солнце весело играло на вершине навозного холма. Машка втянула воздух и
хрюкнула навстречу  очередной комиссии.  Этот волшебный звук  в  переводе со
свинячьего  означал  "Становись",  и рядом с Машкой  мгновенно  обозначились
двенадцать нетерпеливых поросячьих хвостиков.
     В один момент  Машка оказалась на земле, и поросята, завизжав и на ходу
перестроившись в две шеренги, бросились к ее соскам.
     После небольшой  трехсекундной  давки, которую можно было  бы  сравнить
только  с  вбрасыванием  в  общественный   транспорт,  обе   шеренги  упрямо
трудились.
     Перед  начпо  и  комбригом,  прибывшими обозреть  образцовое  подсобное
хозяйство, открылась широкая, мирная сосательная картина.
     Комбриг   улыбнулся.  Начпо   улыбнулся  вслед  за   комбригом.  Улыбка
начальства  передалась  по эстафете и  украсила  полусогнутый личный  состав
подсобного хозяйства.
     - Хороши! - сказал комбриг и ткнул пальцем. - Этого.
     - Да, - сказал начпо и тоже ткнул. - И этого.
     Светлее  майского дня сделалось  лицо заведующего,  когда он оторвал  и
поднес   начальству   двух  визжащих  поросят   для  утверждения   принятого
начальством решения.
     - Самые быстрые, - неуемно расцветая, резвился заведующий.
     -  Пометить!  -  сказал он  матросу и  передал ему  двух поросят  после
утверждения принятого решения, и кисть  художника замахала вслед  убывающему
начальству. На одной розовой спинке появилась надпись "Комбриг", на другой -
"Начпо".
     Со стороны казалось, что помеченные принялись сосать  Машку - "Северный
флот" гораздо исправнее.
     Когда  через несколько дней на свинарнике появилась очередная комиссия,
на этот раз народного контроля, двенадцатисосковая Машка вновь уставилась на
посетителей. Потом она понюхала воздух, хрюкнула и рухнула  как подкошенная.
Со  всех сторон к ней бросились исполнительные  поросята. Раньше всех успели
"Комбриг" и "Начпо".
     На глазах у изумленной комиссии поросята "Комбриг" и "Начпо", а за ними
и все остальные мощно и взахлеб сосали Машку - "Северный флот".

ОРГАНИЗОВАННЫЙ ЗАЕЗД

     Организованный заезд -  это когда нужно  организованно заехать;  причем
все равно  куда: хоть - в морду,  хоть - в дом отдыха** После похода экипажу
должен предоставляться дом отдыха..
     Была  вторая  автономка в году,  и  с самого  начала  думали  только об
отпуске.  На докладах  командир  вытягивал шею по-змеиному  и шипел,  вращая
белками, как безумный мавр:
     - Шиш! Чужое горе! Шиш! Все  заедут только организованно. И чтоб  никто
не  подходил!  Послепоходовый  отдых  для   подводника  -  это  обязательное
мероприятие,  это  продолжение  службы,  служебная  командировка.   Туда  же
командировочный выписывают, а не отпускной. И передайте всем, чтоб перестали
ко  мне  лезть.  Не  успели оторваться от пирса,  а  уже подходят:  "Товарищ
командир, разрешите  на родину, можно мне вместо дома отдыха?" Шиш! Никто не
улизнет на родину. Все заедут только организованно.
     Командир Горюнов с мелкого детства, когда впервые укусил маму за палец,
имел прозвище Горыныч, или просто Змей.
     Личный  состав,  который  за  скользкость  экипажного характера  звался
"змеенышами", молчал и вздыхал.
     Дело в том, что подводник старается избежать организованного заезда. Не
любит  он  организованного  заезда.  Он  любит что-нибудь  неорганизованное,
внезапное, спонтанное, на  родину  он  любит. И всегда находятся отговорки -
жены, дети, сопли, пеленки.
     Но  теперь, но  в  этот раз -  все! Шиш в  этот раз! Все заедут  только
организованно. Сначала организованно - в дом отдыха, потом организованно - в
отпуск. И так будет всегда,
     Автономка закончилась, как и все в этом мире. Только пришли и не успели
привязаться, как тут же ушли на учение.
     Проживу ли я еще пятьдесят лет? Хочется прожить, хотя бы для того, чтоб
увидеть, как космонавты будут улетать в свой занюханный космос на заезженных
космических  кораблях, отчаливать,  закидывая  на  борт  последние  ящики  с
продовольствием, забывая скафандры на земле.
     И  только  прилетели  -  сразу  же  под руки, по  традиции, и на  стул,
бережно, как стеклянных. И корреспонденты,  бросающиеся к  ним как к родным:
"Как ваше самочувствие? Самочувствие у них хорошее, а как они соскучились по
травке? Вот  я  сейчас держу шнур микрофона и не могу! Как они сос-кучились!
Вы бы видели! Но они опять готовы..."
     А рядом уже разводит пары другой чудесный космический корабль, и камеры
стыдливо  отводят  свой  глаз  от  пронзительной сцены: один из  космонавтов
плачет  и надсадно, животно,  высоко кричит: "Неха-чу-у-у!!!" - и  старается
задержаться за кого-нибудь  руками, а его по траве, по той самой, по которой
он соскучился, вверх ножками, ко входу, и вот и перевернули, и уже под руки,
два   здоровенных  дяди,  переодетых   корреспондентами,  -   и  запихивают,
запихивают... и запихали...
     Но вернемся на пятьдесят лет назад. Сюда - туда, где подводники все еще
ходят  в  автономки, а космонавты все еще смотрят  по телевизору  у  себя на
орбите певцов и певчих и беседуют запросто с  родственниками и президентами.
У них все впереди...
     Отпуск! Мама моя, отпуск!  Ради  тебя  стоит жить! Ради  тебя подводник
готов дни и ночи целовать все равно кого, вылизывать все равно что и  кивать
все равно кому, работая в режиме жеребца, поршня, сторожа, пугала, говорить:
"Так точно, дурак!" - и предлагать себя.
     "Отпуск"  -  при  звуках этих выпадают рядами,  сердце замирает,  слезы
душат, слизь в носу,  и в горле  поперхнутость,  а  в животе нехорошо, как с
прошлогодней квашеной капусты.
     Отпуск, возьми меня к себе!
     Перед тем как убыть  в  отпуск,  а  равно как и в дом отдыха, подводник
сдает на время свой подводный корабль другому подводнику.
     После  сдачи корабля отпуск у всех  пошел с  25 декабря. Об этом  стало
известно только  29  декабря, да  и то не всем. А 12 января спланировали для
экипажа организованный заезд в дом отдыха.
     Деньги отпускные выдали только 5 января, потому что в  прошлом году они
кончились. А отпускные билеты?
     - Будут у меня! - командир завращал головой, выискивая недовольных. - Я
сам поеду в дом отдыха старшим. 9 января сбор у Дофа. Катер для нас заказан.
     Куда  же  офицер  денется  без  отпускного билета? Никуда не  денется -
покружит, поскулит да  и поедет  в  дом отдыха, и там уже, в  последний день
отдыха, его вызовут и вручат его отпускной - дуй на все четыре!
     9 января была сказочная  метель. Именно в такую метель пропал сказочный
мальчик Кей, и сказочная девочка Герда его замучилась потом разыскивать.
     В десять утра собрались у Дофа: жены, дети, коляски,  пеленки -  полный
комплект. Ждали командира, который вот-вот должен был подойти.
     Вера в будущее  падала с каждой  минутой.  Поезд  был в час ночи уже 10
января. Наконец  пришел  командир,  и через  двадцать  минут,  после  обмена
выражениями  через  телефонную  трубу,  стало известно,  что  катер, который
заказали  для экипажа давным-давно, внезапно, скоропостижно  ушел  куда-то с
какой-то комиссией.
     -  А  что  же вы  не поинтересовались? - сказала трубка на том  конце и
повесилась.
     Горыныч брякнул шапкой об пел  и, закатив глаза, покачиваясь с пятки на
носок, чуть слышно красиво завыл.
     - Найдите мне любое транспортное  средство,  - сказал он минорно, когда
закончил красиво выть.
     Некоторые из тех, что всю жизнь паслись на асфальте, скажут:
     - А чего же они не поехали на автобусе?
     -  Хи-хи, - скажем мы,  -  автобусы  в  нашей  тундре  тогда  с  трудом
водились.
     И  потом,  какие  автобусы  рядом  с военно-морской базой?  Дорог  нет,
метель, пурга, заносы, полярная ночь, северное сияние, росомахи...
     Через  часик   достали  воина-строителя   на   самосвале.   Вы   ездили
когда-нибудь  на  самосвале?  Нет,  не  в  кабине,  а  сверху,  когда  кузов
подпрыгивает подкирпиченным верблюдом, а ты стараешься  держаться  руками за
борта, приседая в остатках железобетона. Жаль, что не ездили.
     Когда воин-строитель вылез из своего самосвала, получилось незабываемое
зрелище:  капитан первого ранга и воин-самосвальщик говорили друг другу "ты"
и,  разгорячившись, пихались в  плечо с  криками: "Да  брось  ты...  Да  иди
ты...".
     Сторговались по пятерке с  носа. Он согласился  сделать только двадцать
ходок до того места, где водятся автобусы.
     - Запомнили? - спросил воин. - Только двадцать!
     Все запомнили, он повернулся к самосвалу, и началось: жены запихивались
и уминались в  кабине вместе с колясками  и детьми; двадцать первая жена зря
волновалась  -  ее   запихнули  вместе  с  двадцатой.  Кузов  самосвала  был
совершенно ни к чему не приспособлен, и мужья добирались самостоятельно.
     Через восемь километров жены  выбрасывались вместе с колясками и ждали.
Ветер и снег в несколько минут делали из  обычного  человека снежного. Мужья
бежали восемь километров бегом, и перед ними висели мокрые лица их жен.
     Автобус  пришел  ровно через  полчаса  после  того,  как  самый  дохлый
дотащился  до стаи.  И  в Кислую,  в  губу Кислую.  Вы  не  были  в  Кислой?
Прекрасная губа!
     Набитый желающими доверху портопункт влажно прел. Теплоход "Хабаров" не
хотел идти даже по туманному расписанию.
     Жаль, что  мы - подводники - никого не возим! Они б у меня  настоялись,
все  бы  толпились,  заглядывали  бы  в  глаза,  улыбались  бы  после  ночи,
проведенной  на креслах, - конфеты, шоколад, "поймите меня,  поймите", а я б
им:  "Хотите  -  плывите,  хотите -  летите, но  только сами.  Ну! Полетели,
полетели.. фанерами... холе-ры!"
     Не шел  "Хабаров".  Командир Горюнов шмякнул шапку об  пол  и застонал.
Бездомные собаки за окнами ответили ему дружным плачем, улетающим в пургу.
     Горыныча охватило бешенство. Ближайшим его  соратникам  показалось, что
он сейчас умрет,  вот здесь, на месте прямо,  подохнет: белки стали желтыми;
изо рта, утыканного зубами, с шипеньем  вылетел фонтан слюней. Народ  вокруг
расступился,  и  образовалась  смотровая  площадка, на  которой  можно  было
помахать  руками и ногами. Горыныч  тут же воспользовался и помахал, а потом
он сказал, озираясь, своим соратникам:
     - Добирайтесь как хотите, чтоб все были на вокзале! - сел в панелевоз и
уехал в метель.
     Как добирались,  неизвестно,  но двое  суток  в  вагоне  ехали  весело:
просыпались, чтобы что-нибудь выпить, и засыпали, когда заедали.
     Их встречал  полковник медицинской  службы из того  самого дома отдыха,
куда   они   собрались,  удивительно   похожий   на  любого  полковника   из
учебно-лечебного заведения.
     -  Товарищи!  - сказал  полковник,  когда все вокруг  него  сгрудились,
откашлявшись, чтоб лучше получилось.  - А  мы  вас принять не  можем,  у нас
батареи не в строю, и система разморожена. Мы же вам слали телеграммы.
     - Слали?
     Горыныч,  казалось, получил  в штаны  полную  лопату горячих углей.  Он
подпрыгнул к полковнику и сорвал с себя шапку.
     Никогда  не пуганный полковник  закрылся руками. Ему  стало нехорошо. И
даже как-то  отрыжисто ему стало.  Он  так растерялся, что с него тоже можно
было сорвать шляпу и ударить ею об пол.
     - С-С-С-ЛА-ЛИ?!! - зашипел Горыныч.
     Казалось, чуть-чуть еще - и  он начнет  откусывать у полковника все его
пуговицы. Одну за другой, одну за другой. Кошмарным усилием  воли он овладел
собой  и,  подобравшись к полковнику  снизу, уставился  ему в  нос,  в самый
кончик,
     - Но  вы на нас не  в претен-зи-и, ко-не-ч-но, - занудно, как кот перед
боем, протянул он.
     -  Нет-нет, что вы,  что  вы, - залопотал полковник  и  отгреб  от себя
воздух,
     - Все по домам! - повернулся Горыныч к своим, а когда он снова вернулся
к  на  секунду   оставленному   носу  полковника,  он  не  обнаружил  самого
полковника. Пропал полковник. Совсем пропал. Где ты, полковник? Ме-ди-ци-на,
ку-ку!

ФОНТАННАЯ ЧАСТЬ

ФОНТАННАЯ ЧАСТЬ

ПОЭМА

     Ах, если б  вам  не лететь  за дикими гусями,  а сразу сбиться с пути -
так, чуть-чуть в сторону, в сторону. - то тогда, промчавшись над Мурманском,
а потом  еще над  несколькими столь же благими местами,  вы в  конце  концов
приземлитесь  на  одной  из  крыш  нашего  военного  городка  -  сухопутного
пристанища земноводных  душ -  и сейчас же с  этой  крыши, полководца  среди
крыш, все осмотрите крутом.
     Ах, какую радость для любителей плоскостопного пейзажа принесет повесть
о  том. что  для того чтобы поместить среди величавых и плешивых  от времени
сопок   сотню-другую  этих  многоглазых  многомерзких  бетонных  нашлепок  -
страшилищ домов, - понадобилось засыпать пыльным щебнем торфяные озера, вода
в  которых столь же  тиха  и  глубока, сколь  и нетороплива, будто  бы самим
существованием  окружающих  говорливых  ручейков  и  скромнейших  болот  она
убеждена в том, что вечна, как вечен сам воздух, изнемогающий от собственной
свежести  и от гула  целой  кучи  комаров - этого  вольного цеха бурильщиков
человеческой кожи.
     Сверху сразу  видно все.  Вот  и серая  дорога  - по ней  как-нибудь  с
завыванием привезут всякую дребедень: то  ли  песок,  то  ли  дополнительный
щебень - и, просыпав везде,  свалят  где-нибудь.  Но  сейчас дорога  еще  не
разбужена, лежит,  словно в обмороке, и  кажется: только  тронь ее -  и  она
тотчас же убежит еще дальше за сопки и, возможно, там уже заденет за небеса,
такие низкие порой, порой такие голубые.
     На этом  лирическая часть нашего повествования  заканчивается;  хватит,
пожалуй, а то еще подумают обо мне не Бог весть что, - и начинается

     прозаическая ее часть.
      А я знаю, где вы  находитесь. Вы на  крыше  48-го дома:  он  стоит  на
пригорке нашего поселка, и с него начинается здесь цивилизация, если идти со
службы,  и  им же она заканчивается; если  двигаться  назад: стекла  выбиты,
двери вынуты, кое-где на этажах кое-кто еще живет,  а в подвале течет, а при
входе в парадное  -  электрический щит,  весь  растерзанный  и в  середине -
ослепительная дуга и днем, и  ночью, потому  что как же, холодно, батареи-то
не  работают,  вот  и  обогреваются  электронагревателями,  вот  щиты  и  не
выдерживают, и  вот  кто-то нашел  рельс и  его там  пришмандорил, и  теперь
автомат не вышибает  от перегрузок - его просто нет,  этого автомата, а есть
дуга в 48-м доме, где обитают, как уже говорилось, подводники, или их семьи,
или то, что осталось от их семей, или бомжи, или калики перехожие.
     Вызовут,  бывало,  из  комендатуры  патруль  в тот дом  усмирять  мужа,
пытавшегося  кортиком  к  новогоднему  столу  заколоть жену,  -  и входишь в
подъезд  с опаской: все-то мнится тебе, что сейчас  по  башке трубой треснут
или  крыса,   находящаяся  в  интересном  положении,  на   ногах,  завизжав,
разродится.

     Сколько мыслей
      при этом появляется.
     И все о ней, о жизни.
     "Сюда я больше не ездец!" -  как, я думаю, воскликнули бы классики, или
"не ездун", как сказали бы мои друзья.
     А жаль, черт  побери! Походил  бы по разным дорожкам - они так и кружат
по волнам моей памяти - вокруг Госпиталя, магазина, домов, а вот и площадь с
лозунгами, плакатами  и  всякой  ерундой,  и  Доф  с  библиотекой,  буфетом,
вечерним   университетом   марксизма-ленинизма,   зимним   садом  и   прочей
невероятной глупостью.
     А  в центре -  озеро с искусственными  деревянными лебедями и такими же
сказочными богатырями, выходящими из воды, по  которым пьяные жители столько
раз  из ружей  палили по ночам, а вокруг  него дорожка, чтобы в трезвом виде
люди там гуляли или бегали бегом.

Про начпо

     Наш начпо  каждое  утро  выбегал  и  галопировал  вокруг этого  озера с
высоким  подниманием  бедра  под музыку Брамса,  конечно,  звучавшую в  моем
сердце тогда, когда я всю эту  патефонию из окошка наблюдал, или нет - лучше
под музыку  Грига  - та-та-татарам!  - названия, конечно,  не  помню, дивная
музыка,  или  все-таки под  музыку Дунаевского, ну  конечно, Дунаевского, из
фильма "Дети капитана  Гранта"  - там-там-тарарам-тарарарам-тарарарарарарам!
(хорошо!);  в  общем,  он  бегал,  а  потом  приезжал  на  камбуз  в  полном
одиночестве,  потому  что  к тому  времени  все уже  на  лодке  вовсю заняты
проворотом оружия и технических  средств, сжирал на  столах все буквально, и
еще ему  заворачивали с собой  в  газету кусок  колбасы,  очень напоминающий
сушеный ф