легион! Ходячие междометия.
   Кислород ему рожай! Понаберут на флот! Сейчас встану в  позу  генератора,
лузой кверху, и буду рожать!
   Вдохнув в себя воздух и успокоившись, я оказал мичману:
   - Ладно, давай, пройдись по отсекам. Подкрути там газоанализаторы.  Много
не надо. Сделаешь по двадцать с половиной.
   - Товарищ командир,- доложил я через полчаса,- везде стало по двадцать  с
половиной процентов кислорода.
   - Ну вот! - - сказал командир весело.- И дышится, сразу полегчало.  Я  же
каждый процент шкуркой чувствую. Химик!  Вот  вас  пока  не  напялишь...  на
глобус... вы же работать не будете...
   - Есть,- сказал я,- прошу разрешения.- Повернулся и вышел.
   А выходя, подумал: "Полегчало ему. Хе-х, птеродактиль!"

   КАЮТ-КОМПАНИЯ
   Северная  Атлантика.  Четыре   часа   утра   по   корабельному   времени.
Кают-компания второго отсека  подводной  лодки,  которая  за  исключительные
акустические достижения прозвана  "ревущей  коровой".  Подводное  положение.
Завтрак первой боевой  смены  самое  веселое  время  на  корабле:  анекдоты,
флотские истории, что называется "травля". Смех в это время способен поднять
с койки даже объевшегося таблеток зама (его дверь выходит в  кают-компанию),
и тогда в дверном проеме появляется лохматая голова: "Неужели потише нельзя?
люди же спят!" "Люди" - это он и есть, замполит, остальные на вахте, правда,
в каюте рядом еще спит  торпедист,  но,  во-первых,  торпедиста  никогда  не
добудишься, и, во-вторых, торпедист - это еще не "люди".
   Смех в кают-компании. Акустики жалуются, что смех в кают-компании  мешает
им слушать горизонт.
   Флотский смех. Флот можно лишить спирта, но флот нельзя лишить смеха.
   - Видишь ли, Шура,- Яснов, старый капитан третьего ранга,  делает  паузу,
для  того  чтобы  вручить  вестовому  стакан,  показать  знаком  -  "Налей",
возвращается к молодому лейтенанту. (Кроме лейтенанта за столом еще четверо.
Все уже кашляют от смеха и шикают друг  на  друга:  "Зама  не  разбуди".)  -
Кстати, однажды вот так даю вестовому стакан, был  у  нас  такой  Ведров,  и
говорю ему: "Плесни водички". Я имел в виду чай, разумеется; ну,  он  мне  и
плеснул... воды из-под крана. Конкретней выражайте свои желания в общении  с
нашим любимым личным составом! Хорошо еще, что не сказал:  "Плесни  помои",-
кофе, разумеется.
   Личный  состав  должен  быть  тупой  и  решительный,  исполнительный   до
безобразия и доведенный в этом безобразии до автоматизма.
   Жизнь наша, Шура, коротка и обкакана, как  детская  распашонка,  основной
лозунг  момента  -  спешите  жить,  Шура,  спешите  чувствовать,   смеяться.
Смешливые  встречаются  только  на  флоте,  в  остальных   местах   их   уже
перестреляли. Но если нас на флоте  перестрелять,  то  кто  же  тогда  будет
служить в  антисанитарных  условиях?  Как  вам  уже  известно,  Шура,  чтобы
смеяться на флоте, надо прежде всего знать, что же  предусмотрено  по  этому
поводу в правилах хорошего тона. А в правилах  хорошего  тона  предусмотрены
анекдоты о начальстве. О том самом начальстве,  что  ближе  к  твоему  телу,
естественно. Но! О  командирах  и  покойниках  плохо  не  говорят.  Старпом?
Анатолий Иванович - Божий человек. То есть человек, уже обиженный  Богом,  а
это тема печальная. Помощник - мелочь скользкая, лишенная  с  детства  лица,
недостойная ни юмора, ни аллегорий. Остается, сам понимаешь,  только  зам  -
боевой замполит.
   Сколько их было, Шура, пузатых и ответственных,  за  мои  пятнадцать  лет
безупречной службы. За это время я  вообще  поменял  кучу  начальства:  пять
командиров, двух старпомов, семь замов и помощников без числа,
   Кстати говоря, Шура, сейчас как раз не вредно  проверить,  закатилось  ли
наше "солнце" (кивок на дверь зама), греет ли оно в этот  момент  о  подушку
свой юфтевый затылок, не прилипло ли  оно  ушами  к  переборке?  А  то,  сам
понимаешь, как бы не оболгать себя! Не хочется потом стоять под  этой  самой
дверью и сжимать до пота  конспект  первоисточников.  "Солнце"  вообще-то  с
вечера  должно  было  нажраться  таблеток,  но  на  всякий   случай   глянь,
пожалуйста.
   (Лейтенант поднимается, бесшумно подходит к замовской двери, нагибается и
смотрит в замочную  скважину,  потом  он  осторожненько  открывает  дверь  и
заглядывает внутрь. Зам спит на коечке не раздеваясь.)
   Умер? Я так и думал. Свершилось! Я  присутствовал,  когда  он  клянчил  у
доктора эти таблетки.  Выклянчил  и  съел  сразу  пять  штук.  Док  чуть  не
рехнулся. Одна такая таблетка находит в  организме  мозг  и  убивает  его  в
секунду. А впятером они найдут мозг, даже если он провалился в жопу.  Ох  уж
эти замполиты! Заявление зама в "каштан" вахтенному офицеру:  "Передайте  по
кораблю: на политинформацию опаздывает только офицерье!" Замполиты! Люблю  я
это сословие.
   Кстати о бабочках: нельзя, Шура, подглядывать в дырочку. Один зам жил  на
корабле через переборку с  командиром  БЧ-5  и  все  время  за  ним  следил:
просверлил в переборочке дырочку и  все  время  подглядывал.  Интересовался,
кулема, пьет бэчэпятый или не пьет. А бэчэпятый тот был  старый-старый  и  с
лица тупой. И вот однажды, выпив стакан и крякнув, заметил тот  бэчэпятый  в
той дырочке глазик. Взял он со стола карандашик и ткнул его в дырочку.
   Говорят, зам выл до конца автономки. Партийно-" политическая работа  была
завалена на корню, а глаз ему не вставил даже Филатов.
   Так вот, Шура, у нас сейчас будет не просто  мелкий  треп,  у  нас  будет
рассказ. А у каждого рассказа должен быть свой маленький эпиграф.
   Не будем,  конечно,  в  качестве  эпиграфа  использовать  изречение  того
командира БЧ-5. Он сказал: "Был бы человек, а то зам!" Его уволили  в  запас
за дискредитацию высокого офицерского звания. Кстати, отгадай  загадку:  чем
те комиссары отличаются от этих замполитов? Сдаешься? Те получали  в  первую
очередь пулю, пулю, Шура, а эти - квартиру.
   А надводники говорят: "Корабль без зама  -  все  равно  что  деревня  без
дурачка".
   Люблю я это сословие. Пусть эта фраза и будет нашим эпиграфом. Итак...
   Пришел к нам молодой, цветущий зам. В замах всего семь лет,  из  них  три
года в каких-то комсомольцах, где его  никто  не  видел.  (Я  как-то  говорю
нашему дивизионному дурню комсомольскому вожаку: дай, говорю, твое  фото,  я
тебя в кубрике повешу, чтоб народ знал, кто его официально зовет  и  ведет.)
Ну так вот, пришел к нам этот зам,  и  на  груди  у  него  горит  "бухарская
звезда" - орден "За службу Родине".
   Мы с рыжим штурманом сразу же заметили у нашего юного  зама  этот  орден.
Для рыжего это был вообще большой удар. Он  как  уставился  заму  на  грудь,
вылупился, задышал. Чувствую, назревает у него  неприличный  вопрос.  Сейчас
ляпнет. Решаю разрядить обстановку и говорю: "Александр Сергеич! (Зама звали
-как Пушкина.) Я вас бесконечно уважаю, но вот  штурман  (рыжий  смотрит  на
меня изумленно) интересуется, как это надо так служить Родине, чтоб получить
от нее вот такую красивую звезду? А то у нас с ним на  двоих  тридцать  семь
календарей на "железе" и только тридцать неснятых дисциплинарных  взысканий!
И все! Больше никаких наград".
   Зам чего-то жует и  исчезает.  А  потом  он  нам  рассказал,  как  такими
орденами награждают. Я, говорит, служил на "дизелях", и был у нас там мичман
Дед. И служил тот Дед на "дизелях" еще с войны, лет тридцать календарных.  И
решили мы его перед уходом  на  пенсию  орденом  Красной  Звезды  наградить.
Десять раз нам представление возвращали: то вставьте, что  он  конспектирует
первоисточники, то укажите, как он относится  к  пьянству.  (А  как  человек
может относиться к пьянству, етишкин водопровод, тридцать лет  на  "железе":
конечно же, положительно, то есть отрицательно.) Потом возвращают: вставьте,
как он изучает пленум.  В  общем,  родили  мы,  говорит,  то  представление,
послали, вздохнули - и ни гу-гу! Я, говорит,  справлялся  потом  перехватили
орден.
   "Как это "перехватили"?" - спрашиваем мы, глупые.
   "А  так,-  говорит,-  выделяют  по  разнарядке   пять   орденов,   ну   и
политуправление их все себе  перехватывает.  У  них  пять  лет  прослужил  -
Красная Звезда, еще пять лет - Боевого Красного Знамени, а если еще пять лет
протянул и не выгнали - орден Ленина".
   Все наши онемели. "Александр Сергеич,-  говорю  я  тут,  потому  что  мне
терять нечего,- что же вы тут такое говорите? Вы же только что сказали,  что
политуправление, которое у нас висит отнюдь не в гальюне, ордена  ворует!  А
ваша "бухарская звезда" из той же кучи?"
   Зам, бедный, становится медный, потеет я пахнет противно.  Он  мне  потом
все пытался прошить политически незрелые высказывания. А чего тут незрелого,
не понимаю? Что вижу, то пою.
   Моя жена как-то тоже увидела на заме то ритуальное украшение,  увидела  и
говорит мне: "А почему у тебя нет такого ордена?" Ну, чисто женский  вопрос!
Я ей терпеливо объяснил, что замы служат Родине неизмеримо лучше. Ближе они.
К Родине. Вот если пред" ставить Родину в виде огромного холма,  то  она  со
всех сторон будет окружена замами. А потом  думаю:  вот  ужас-то!  Родина-то
окружена замами! Отечество-то в опасности!
   И еще нашего зама раздражали  мои  выступления  на  партсобрании.  Я  как
выступлю! Ярко! Так партсобрание меняет тему и начинает мне отвечать. Сочно.
Особенно зам с командиром. Так и рвут друг у друга трибуну. Так  и  рвут.  И
сплошные синюшные слюни кругом. А потом я замолкаю года на полтора. Сижу  на
партсобрании тихо, мирно, как все нормальные люди, сплю, никуда не  лезу,  а
зама одинаково  раздражала  и  моя  болтливость,  и  моя  молчаливость.  Все
угадывал в ней многозначительность. "А почему вы  не  выступаете?  Вас  что,
тема собрания  не  волнует?"  А  я  ему  на  это:  "У  нас,-  говорю,-  темы
повторяются с удручающей периодичностью. Это она вам интересна,  потому  что
рассчитана  на  сменность  личного  состава.  А  я  -  бессменный,  поймите,
бес-смен-ный! Вы у нас пятый зам, а я  на  "железе"  торчу  больше,  чем  вы
прожили в сумме в льготном исчислении,  и  скоро  совсем  здесь  подохну  от
повышения ответственности и слышал ее, вашу тему, уже пять раз, и  пять  раз
она волновала меня до истерики, а потом - все, как отрезало, отхохотались!"
   А как я ему зачет по гимну сдавал? Это была моя лебединая песня. Я  потом
когда рассказывал людям, у меня люди заходились в икоте. Решил  однажды  зам
принять у нас зачет по гимну.
   (Он у нас, у командиров боевых  частей,  еще  ежедневно  носки  проверял,
сукин кот. "Командирам боевых частей построиться в малом коридоре! Командиры
боевых частей, ногу на носок ставь! Показать носки!" И я знал,  что  если  у
меня носки черные или. синие, значит я служу хорошо  и  в  тумбочке  у  меня
порядок, а если у меня носки красные  или  белые,  то  служу  я  плохо  и  в
тумбочке у меня бардак. То есть критериально мог в любой момент оценить свою
службу.)
   И тут - гимн! Напросился я первым сдавать. Зашел к заму, встал по  стойке
"смирно" и запел,  а  зам  сидит,  утомленный,  и  говорит:  петь  не  надо,
расскажите словами. Не могу, говорю, это ж гимн! Могу только петь  и  только
по стойке "смирно". Пою дальше - зам сидит. Спел  я  куплет  и  говорю  ему:
"Александр Сергеич, это гимн, а не "Растаял в дурацком  тумане  Рыбачий...",
неудобно, я пою - вы  сидите".  Пришлось  заму  встать  и  принять  строевую
стойку. Он слегка подзабыл это дело, но мы ему напомнили.
   А одно время у нас в замах прозябал один такой старый-старый и  плешивый.
Он все ходил по подводной лодке  и  боялся  за  свое  драгоценное  здоровье.
Однажды он меня до того утомил  своим  внешним  видом,  что  я  сказал  ему:
"Сергей Сергеич, да на вас лица нет! Что с вами? Как вы себя чувствуете?" (Я
не стал ему, конечно, говорить, что у него своего лица никогда и не было.)
   "Да?!" - сказал он и заковылял к доктору. Надо вам сказать, что этот  зам
родился у нас только с одним полушарием головного мозга, и причем сделал  он
это в тот переломный период Второй мировой войны, когда еще было не ясно, то
ли мы отступаем, то ли уже победили. Он  был  такой  маленький,  высохший  и
воспринимал только девизы соцсоревнования, да и те с  какой-то  мазохистской
радостью. Ну и какойнибудь не очень крупный лозунг мог уцепиться у  него  за
извилину. Вползает он к доку и с  пришибленной  улыбкой  объясняет:  что-то,
мол, плохо себя чувствую.
   А доктор у нас в то время служил глупый-преглупый. Бывало, посмотришь  на
него, и становится ясно, что еще в зародыше, еще в  эмбриональном  состоянии
было рассчитано,  что  родится  дурак,  с  пролежнем  вместо  мозга.  Мысль,
зародившись,  бежала  у   него   по   позвоночному   столбу   резво   вверх,
бежала-торопилась со скоростью шесть метров в секунду  и,  добежав  до  того
места, где у  всех  остальных  начинается  мозг  и  личность,  стряхивалась,
запыхавшись, с последнего нервного окончания в кромешную темень.
   Какой-то период он даже подвизался  на  ниве  урологии  дергал  камни  из
почек. Это когда  с  помощью  такой  тоненькой  проволочки  делается  таская
маленькая петелечка. Потом эта петелечка просовывается в мочевой канал, там,
как лассо, накидывается на камень, я  с  криком  -  ки-ия!  -  выдирается...
камень. Испанские сапоги по сравнению  с  этим  делом  выглядят  как  мягкие
домашние тапочки.
   Вот такого дали нам доктора-орла. Если он чего и разрезал у человека,  то
одновременно изучал это дело по описаниям. Разрежет и сравнит с картинкой.
   В  то  время  когда  к  нему  вполз  зам,  док  уже  досконально   изучил
человеческое сердце: зубцы, кривые и  прочие  сердечные  рубцы.  Трезвея  от
восторга, он уложил холодеющего  зама  на  лопатки,  приспособил  картограф,
утыкал зама  мокрыми  датчиками  и  торжественно  нажал  на  клавиш,  сказав
предварительно заму: "Практика - критерий истины!"
   Зам лежал и смотрел на него, как эскимос  на  чемодан,  замерев  в  немом
крике.
   Та-та-та - вышла лента. "Видите?" - ткнул док зама  носом  в  ленту.  Зам
сунул свой нос и ничего не увидел. "Вот этот зубок",- любовался  док.  "Чего
там? - навострил уши зам, приподнимаясь на локте,- чего?  А?"  -  "А  это...
предынфарктное состояние. Все, Сергей Сергеич, финиш".
   Шлеп - и зама нет. Без сознания. Пришел в себя  через  сутки.  Неделю  не
вставал; проложив ухо к груди, слушал себя изнутри.
   А  ты  знаешь,  Шура,  что  раньше  у  замов  было  трехгодичное   высшее
образование.  На  первом  курсе  они  изучали  основы  марксистско-ленинской
философии и историю КПСС, на втором какую-то муть гальваническую  и  игры  и
танцы народов мира, с практической  отработкой  и  зачетом  (представь  себе
зама, танцующего на столе  зачетный  танец  индийских  танцовщиц:  на  ногах
обручи, и та-та-та - босыми ножками), а на третьем курсе -  плакаты,  боевые
листки и шестнадцатимиллиметровый проекционный аппарат. Целый год - аппарат,
потом - госэкзамекы.
   Кстати  об  экзамене;  в  учебном  центре  является  такой   замполит   с
укороченным  образованием  на  экзамен.  Раньше  они  сдавали  экзамены   по
устройству корабля наравне со всеми. Это теперь не поймешь что, а раньше зам
должен был знать "железо". Может, замучились их обучать?
   И вот попадается ему устройство первого контура: название, состав  и  так
далее. А он уставился на преподавателя, как бык на молоток. По  роже  видно,
что в мозгу один косинус фи, да и тот вдоль линии нулевого меридиана.
   Взял он билет и забубнил: "Я знаю устройство клапана".
   "Очень хорошо,- говорит преподаватель,- отвечайте первый контур".  А  тот
ему: "Я знаю  устройство  клапана".-  "Ну  при  чем  здесь  клапан?!"  -  не
выдерживает преподаватель.
   В общем, зама  выгоняют,  ставят  ему  два  шара,  а  на  следующий  день
преподавателя вызывают в политотдел. Там он психует, орет,  бегает,  полощет
руками по кустам: "Да! Он! Вообще! Ничего! Не знает!"
   "Как это,- говорят в политотделе,- он же знает устройство клапана?!"
   И вот такие ребята-октябрята, Шура, нами руководят и ведут  нас,  и  куда
они нас приведут со своим трехклассным образованием - одному Богу известно.
   Запускают к  нам  как-то  на  экипаж  очередного  зама.  Чудо  очередное.
Пе-хо-та ужасная! Зеленый, как три рубля. Запускают его к нам, и он в первый
же день напарывается у нас на обелиск. Ты ведь знаешь  этот  памятник  нашей
бестолковости: установили на берегу куски корпуса и  рубки,  которые  должны
были изображать монумент. (Памятники нам нужны? Нужны! Ну, вот  -  дешево  и
сердито.) Ну,  и  снегом  это  творение  отечественного  вдохновения  слегка
занесло. В общем, море, лед, мгла, рубка торчит - вот такая героика будней,-
и тут наш новый чудесный зам идет мимо и спрашивает: "А чего  это  корпус  у
лодки не обметается и вахта на ней не несется?"  С  трудом  поняли,  что  он
хочет сказать. Узнали и объяснили ему, сирому, что лодка,  она  в  пятьдесят
раз больше и так далеко она на берег не выползает.  Не  выползает  она!  Ну,
полный корпус,  Шура!  Ну,  так  же  нельзя!  Зам,  конечно  же,  нужен  для
оболванивания масс, но не с другой же планеты!
   А третий дивизион у нас в то время был полностью набран из ублюдков. Они,
собаки, повадились переключать ВВД как  раз  в  то  время,  когда  замовская
задница замаячит в переборке. Перемычка в третьем  как  раз  над  переборкой
висит.
   Ну, и звук от этого дела такой, как будто  у  тебя  гранату  над  головой
рвут. Зам падает пузом на палубу и ползет по-пластунски. А трюмные, сволочи,
кричат ему сверху: "Воздух! Воздух!"
   Раз пятнадцать ползал и каждый раз приходил  в  центральный,  и  командир
третьего дивизиона с глупым  видом  объяснял  ему,  что  ВВД  -  это  воздух
высокого давления, что засунут этот воздух в баллоны, что баллоны  соединены
перемычкой и что, если переключать ту перемычку, то нужно держаться  от  нее
подальше, чтоб штаны были посуше.
   Как-то заблудился он в пятом. Перелезает из четвертого  в  пятый  и  идет
решительно по аналогии. Он решил, что все переборки во всех  отсеках  должны
быть на одном уровне. Идет он, идет и упирается башкой недоделанной в  дверь
выгородки  преобразователей.  Открыл,  вошел,  а  там  вроде   перьспектива,
перьспектива и теряется. Зам удивляется, чего это отсек стал такой узкий, но
протискивается. Решительный был и бесповоротный.  Допротискивался.  Чуть  не
застрял. И лодка кончилась. Вот трагедия! "Как  это  кончилась?!  -  подумал
зам. А где же еще пять  отсеков?"  Выходит  он  из  выгородки  задумчивый  и
медленно движется до переборки в четвертый; садится в открытой  переборочной
двери и думает: "Не может быть!" Опять, решительный,  шмыг  в  пятый,  дверь
выгородки на себя, шась лодка кончилась, и опять медленно в четвертый, а  по
дороге думает напряженно, аж тихо тарахтит.
   А вахтенный пятого с верхней палубы через люк  свесил  голову,  наблюдает
замовские телодвижения и говорит: "Товарищ капитан третьего ранга, может, вы
в шестой хотите пройти?" Недоделанный задирает свою башку, и тут долгое -  -
"Да-а-а..." - "Так это ж наверх!"
   И они нас учат жить, конспекты  конспектировать.  А  сколько  раз  его  в
гальюне запирали? На замок. Идешь и слышишь: бьется одинокое  тело  -  опять
зама закрыли.
   В гальюне запирали, из унитаза  обливали.  Поставят  тугую  пружину,  зам
жмет-жмет ножкой - никак, жмет с наскоком - и поскользнулся, рожей в унитаз,
и уворачивается потом  от  подброшенного  навстречу  дерьма.  А  где  ж  тут
увернешься?! Пробирается потом в каюту огородами. И в этот момент его  любил
отловить старпом. "Сергей Саныч! - говорил в таких случаях  старпом,  словно
ничего не замечая.-  Эту  таблицу  подведения  итогов  соцсоревнования  надо
пересмотреть. Чего это ты за боевой листок по пять очков даешь?" Зам мнется,
как голый перед одетым. "Саныч,- говорит старпом лживо,- а чего это от  тебя
неизменно, непрерывно говнецом потягивает?" У зама рот на сторону, и в каюту
бегом, и черный хо