рап
его разносился по кораблю до самого обеда.

"МАЗАНДАРАНСКИЙ ТИГР"

     Командира звали "Мазандаранский тигр". Он принял нашу  курсантскую роту
как раз в тот день, когда в клубе шел фильм с таким названием.
     Угрюмое,  дырявое от  оспы лицо, серые колючие глаза. Освети такое лицо
снизу в полной темноте фонариком, и  с ним можно грабить  в подъездах. Когда
он начинал говорить, щеки и подбородок у него подергивались, брови  залезали
наверх, оловянные глаза смотрели поверх  голов, а верхняя  губа, вздрагивая,
обнажала крупные клыки. Мы обкакивались на каждом шагу.
     Голос  у  него был низкий, глубинный, говорил он медленно,  чеканно, по
слогам,  подвывая.  "Я  пят-над-цать  лет  ка-пи-тан-лей-те-нант!"  -  любил
повторять он, и мы за это его называли "Пятнадцатилетним капитаном".
     Кроме этой устная газета "Гальюн Таймс" наградила его кличками  "Саша -
тихий  ужас", Кошмар и "Маниакальный синдром"; дневальные,  оставаясь  с ним
один на  один  в  пустом  ротном помещении, когда все остальные  уходили  на
занятия, страдали внутренними  припадками  и  задержками речи. Им полагалось
встречать командира, командовать "смирно" и  в  отсутствие дежурного  (а  те
любили  смываться)  докладывать  ему:  "Товарищ  капитан-лейтенант! Во время
моего дежурства происшествий не случилось!"
     В  это время Тигр,  приложив руку к головному  убору, обшаривал стоящее
перед ним "дежурное тело" злым, кинжальным взглядом.
     Попадать ему во время доклада глазами в глаза не рекомендовалось. Могло
наступить затмение. Можно было поперхнуться, заткнуться, и надолго.
     Поперхнувшемуся было совсем плохо. Тягостное молчание друг перед другом
с поднятыми  к головам руками прерывалось  только  горловыми взбулькиваниями
растаращенного  дневального   (у  него   непрерывно   шла  слюна)  и   могло
продолжаться до обморока.
     Дневальные переносили обморок стоя, привалившись к столику. У  нас  это
называлось "отмоканием".
     С  тоской сердечной  я  ждал своего первого  дневальства и,  когда  оно
наступило,  со  страхом  прислушивался к  шорохам на лестнице.  По  лестнице
должен  был  подняться он  -  Тигр.  Вокруг  тишина и слуховые галлюцинации,
наконец  отчетливо стали слышны шаги и  покашливание,  потом  - сморкающиеся
звуки, Идет! Дверь распахнулась, и я шагнул как с пятиметровой вышки.
     - Смирно! - истошно заорал я, чуть вращая от усердия головой. - Товарищ
капитан-лейтенант...
     Тигр не слушал рапорта и, слава Богу, не смотрел в глаза.
     - Вольна-а... - и тут раздалось: - Возь-ми-те голяк... (думаю: Господи,
а что это?) и об-рез... [мама моя, а это что?) и у-бе-ри-те э-т-о го-в-но на
а-л-ле-е... (слава Богу, понятно).
     Но  дневальный  не  имеет  права  покидать  столик.  Мое   мешканье  не
ускользнуло от Тигра. Он начал медленно, с живота поднимать на меня глаза, и
пока он поднимал, у меня  внутри  все становилось на  цыпочки и  отрывалось,
становилось и отрывалось.
     Брови  у Тигра  полезли  вверх. Мои брови ему навстречу  сделали  то же
самое.  Теперь  он  смотрел  мне  в  глаза.  Не  в  силах  оторвать  от него
зачарованного взгляда, теплым от ужаса голосом я прошептал:
     - А... Х... у сто-ли-ка кто будет стоять?
     Глаза  у Мазандаранца вылезли, и  я наполнился  воздухом, а он зашипел,
заприседал головой; лопнуло! прорвалось! загрохотало!
     - С-сы-то-лик?! Мо-ли-к?! Едри его мать! Я буду стоять! Я!
     Я  бросился в дверь,  прогрохотал по лестнице и еще долго-долго носился
по инерции  по  аллеям. Без памяти, без голяка  и  без  обреза. Я  готов был
руками, руками убирать это говно!
     Только когда  аллеи  начали повторяться,  я  начал  соображать. Потом я
отправился искать то место, где успели нагадить.
     О, ужас! Я его не нашел.

ЗА СУПОМ

     Лодка, всплыв, легла в  дрейф. В центральном посту в креслах полулежали
вахтенные, и наслаждались эти вахтенные свежим и вкусным морским воздухом.
     Тем, кто никогда не лежал  в креслах  в  центральном посту,  никогда не
узнать настоящий вкус свежего морского воздуха.
     Лодка вентилировалась в атмосферу, а значит, все лежали и нюхали.
     Время было послеобеденное, а  в это время,  предварительно нанюхавшись,
все мечтают только лечь и уснуть впрок.
     Был полный штиль,  а  это самое приятное,  что может быть для всплывшей
дизельной подводной лодки,
     В  штиль  никто  не  лежит  рядом с раковиной, не  стонет  в  каюте, не
обнимает полупорожнюю банку из-под сухарей.
     Штиль  -  это   блаженство,   если  блаженство   вообще   возможно   на
военно-морском флоте.
     На мостике стояли командир  и старпом.  Командир и  старпом  курили.  У
командира на лице висело  президентское презрение ко всему непрезидентскому.
Старпом курил с недоделанным видом. То есть  я хотел сказать, что он курил с
видом  недоделанной работы,  а вокруг стоял жаркий летний  полдень;  морскую
поверхность  то  и дело вспарывали  стаи летучих рыб,  которые  стремглав от
кого-то удирали, и все было хорошо и спокойно, и тут вдруг...
     -  Это   что  за  чудище?!  -  воскликнул  командир:  из  глубины  пять
полутораметровых акулят выгнали громадную  черепаху,  покрытую водорослями и
прилипалами.
     Они погнали ее прямо на лодку, на ходу покусывая за ласты.
     Командир  почувствовал в черепахе  черепаховый суп,  и  это  его сильно
взволновало. Он толкнул старпома в плечо и закричал:
     - Быстро! Там, быстро!
     Такую удивительно содержательную команду нельзя было не понять. Старпом
бросился и там нашел автомат и связку "противодиверсантских" гранат.
     - Давай! Давай быстро! - орал командир.
     Старпом размахнулся и "дал быстро" - бросил в воду гранаты.
     Акулята на секунду оставили  черепаху  в  покое и кинулись  к гранатам.
Проглотить  они их не успели  - раздался  взрыв,  и, сверкнув брюхами,  пять
рыбин стали медленно оседать в глубину.
     Черепаха скреблась окровавленными ластами о  корпус лодки. Я бы сказал,
что о корпус лодки скребся черепаховый суп.
     - Давай! Давай! Давай! - подпрыгнул командир от нетерпения обращаться к
старпому, и  старпом  "дал"  еще  раз:  обвязавшись страховочным  концом, он
бросился в воду.
     На  противоположном  конце   этого  конца  как  по-волшебному  возникла
швартовная команда. Швартов-щики готовы были тянуть в любую секунду.
     Старпом подплыл к черепахе  и, вцепившись ей в панцирь, принялся ногами
отрабатывать задний ход. Зрелище было чудесное.
     - Тя-ни-те! - крикнул он, повернув покрасневшее от натуги лицо.
     Неизвестно, кто услышал команду первым,  только старпом, дрыгнув ногами
в  последний раз, погрузился в  воду вместе с нырнувшей двухсоткилограммовой
черепахой. Необычная прилипала ей совсем не мешала.
     Швартовщики  дружно потянули. Они готовы были порвать старпома пополам,
но не уступить.
     Казалось,  старпома   тянули   бесконечно   долго.   Вахтенный  офицер,
засекавший  время для  истории, потом клялся,  что  старпом пробыл под водой
целых четыре минуты.
     Когда  швартовщики  достали  старпома непорванным  на борт, в  руках он
судорожно сжимал обрывки черепаховых водорослей.
     Старпом очень сильно таращился и широко разевал рот. Его спросили:
     - Ну как там ?
     На это он только слабо махнул рукой.
     Жаль, жаль,  что супа не получилось,  но зато хоть старпома  достали, а
это по нынешним временам уже немало.

КОМБАТ И ДИМА

     Лейтенант   Каблуков   Дима   был   редкая   сволочь  в   сочетании   с
политработником.
     Его только что назначили в роту отдельного  батальона воинов-строителей
замполитом, но майор-комбат его ни в грош не ставил и в упор не видел.
     Вот и в этот понедельник он отменил Димины политзанятия и погнал личный
состав  на хозработы,  нелестно выразившись насчет  Димы лично, и всяких там
попов обалдевших, и их отупевшей от безделья поповщины.
     - Надо  работать, а  не  языками чесать! - орал  майор.  - Задолбали  в
смерть! Ля-ля-ля,  ля-ля-ля! Чего  вылупился, прыщ на теле  государства,  ты
думаешь, мы на твоей болтовне в светлое будущее попадем? Прислали тут на мою
голову, выучили...
     Дима не стал  дальше  слушать, кто там и  на чью голову выучился, и тут
же,  при  нем и при дежурном  по  части, покрутил  ручку телефона и попросил
соединить его с начпо.
     Обычно  это трудно  сделать:  дозвониться  во Владивосток,  там пять  с
половиной часов езды по нашей железной дороге, но тут соединили на удивление
быстро, и Дима сказанул в трубку буквально следующее:
     -  Товарищ  адмирал!  Здравия желаю!  Докладывает  лейтенант  Каблуков,
замполит  роты. Товарищ адмирал, тут у меня комбат совсем чокнулся.  Отменил
политзанятия и погнал людей на работы. Нехорошо отзывался о политработниках,
товарищ адмирал. Но партия  и политотдел для  того и  существуют, чтоб таких
вот Чапаевых ставить в строй. Вы нам сами об этом говорили, товарищ адмирал.
Комбата к вам?  На беседу? Завтра в пятнадцать часов? Есть, товарищ адмирал!
Разрешите положить трубку!
     Дима  с  видимым  удовольствием положил трубку, Повернулся к комбату  и
вежливо сказал:
     -  Свистуйте в политотдел,  товарищ  майор. Начпо вас вызывает завтра к
пятнадцати часам.
     После этого он ушел проводить политзанятия.
     Дежурный по  части  окобурел. Майор-комбат -  тоже.  Такого  подлежа от
этого щенка он не ожидал.
     Майор  напрягся, пытаясь  извлечь  из себя  что-либо приличное моменту,
зверски расковырял себе ум, но ничего не придумал - так силен был удар, - он
сказал только:
     - Ах ты, погань! - и пошел готовить себя к начпо.
     Весь день у комбата все валилось из  рук.  Ночью он  не сомкнул глаз. В
шесть  утра  комбат сел  в утренний поезд. Пять с  половиной часов  езды  до
города Владивостока он посвятил  напряженным  думам:  как  вывернуться,  что
врать? О лютости и человеконенавистничестве начпо он  был наслышан  и хорошо
знал, что чем ничтожнее повод, тем тяжелее могут быть последствия.
     Выйдя  из  поезда, комбат окончательно  пал  духом. Не  помня  как,  он
добрался до штаба и три часа болтался под окнами.
     В пятнадцать  часов он прошел в приемную начпо.  Выждав длинную очередь
различных просителей, он зашел в кабинет и представился:
     - Товарищ контр-адмирал, майор такой-то по вашему приказанию прибыл.
     Начпо  оторвал  от  бумаг  злые  глаза  и  взглянул  на  комбата  своим
знаменитым пронизывающим взглядом, под которым человек  сразу  же вспоминает
все свои грязные делишки, вплоть до первого  класса средней школы, и холодно
промолвил:
     - А  я  вас и не вызывал, товарищ майор. Пятясь задом, комбат  исчез из
кабинета  и несколько минут  в приемной думал только одну думу:  как все это
понимать?
     Скоро до него дошло.
     - У, сукин кот! Убью, гадом буду, убью!.. - и  далее комбат, обратясь к
египетской мифологии, снабдил Диму  такими родственниками, что и в кошмарном
сне не привидятся.
     Всю обратную дорогу комбат посвятил идиотизму сложившейся ситуации.
     Он  собрал весь свой лоб  в  горсть  и  принялся  думать: как при  всем
идиотизме сохранить себе лицо.
     Через пять  с половиной  часов  он вышел из  вагона с болью. От сильных
раздумий он вывихнул себе разум. Он ничего не  придумал, И  не сохранил себе
лицо; вся часть ржала неделю, стоя на ушах.

ГЛУХОНЕМОЙ

     Начальству  иногда  становится  нечего делать, и тогда оно, начальство,
идет  гулять,  чтоб, скорее всего, послушать свой внутренний голос.  Древние
полководцы  гуляли только  поэтому.  И  если  во  время  прогулки начальству
встретится  подчиненный,  оно будет  мучиться  и  вспоминать:  что же оно до
подчиненного еще не довело.
     И даже если оно не будет мучиться, все равно  встречаться с начальством
вредно.
     Адмирал шел и думал о том, как все-таки мало осталось служить.
     - А жаль, - буркнул он вслух, - сколько бы еще... наворотил.
     "А впрочем, жить осталось еще меньше", - продолжал мыслить адмирал.
     И в  этот момент он увидел матроса, тот глотал слюну и готовился отдать
честь.
     Чужое волнение всегда бодрит. Адмирал  почувствовал бодрость  и захотел
поговорить с народом.
     -  Почему  не  стрижен?  -  громко  спросил  адмирал  и  добавил  почти
по-человечески: - Как фамилия? Из какой части?
     Матрос скривил запотевший рот, вытаращил глаза, судорожно повел руками,
сунул палец в рот, зачем-то облизал его и загукал - глухонемой.
     - О Господи! Кого только не присылают на флот! - огорчился адмирал.
     Ему как-то  не хотелось  сразу  смириться с мыслью,  что человек  может
потерять дар речи не от встречи с ним, а просто так - от рождения.
     Он начал вспоминать, что ему известно из азбуки глухонемых, и ничего не
вспомнил.
     - Ну-ка, голубь, пойдем-ка, - сказал адмирал.
     Он взял матроса за руку и повел за собой.
     Адмирал привел его к себе в кабинет и усадил напротив. Помолчали.
     "Интересно, чей он? - думал адмирал. - Нужно собрать всех".
     И собрал  всех своих  подчиненных.  Когда все расселись,  он  спросил у
всех:
     - Чей это матрос? - и ткнул пальцем в глухонемого,
     Матрос тупо смотрел  перед собой,  чему-то  улыбался и время от времени
гукал.
     Молчание подчиненных  потихоньку надоело адмиралу. Он поднял  каждого и
спросил:
     - Твой?!
     - Нет, - ответил каждый.
     - Посидим, - предложил адмирал, - может, вспомним?
     Других предложений не поступило. Вспоминали до полуночи. С каждым часом
все напряженней. Подчиненные ерзали на стульях.
     "А-а, сволочи! - злорадствовал про себя адмирал. - Не нравится?"
     Ровно в полночь матрос гукнул в последний раз, встал и сказал;
     - Я из кочегарки. Мне на вахту пора.
     Адмирал открыл  свой  самый зловещий  глаз  и сначала  пригвоздил им, а
затем поднял съежившегося начальника тыла.
     -  Врет! Он  все врет! Своих  всех  знаю, -  зачастил  начальник тыла и
прижал для чего-то руки к груди.
     -  А  может,  это диверсант?  - предположили бдительные. Бдительные  не
спали - бдили.
     "Идиоты", - покосился на бдительных адмирал, а вслух сказал:
     - Очень может быть.
     - Я ночью в кочегарке, а днем  - сплю,  поэтому меня никто не знает,  -
затараторил матрос.
     - Понятно, - вздохнул адмирал, - поэтому-то ты и не стрижен. Всем ясно,
почему он не стрижен?
     - Ясно, - ответили все и как-то сразу поднялись.
     - Сидите-сидите, - ядовито улыбнулся адмирал, - я еще не кончил.
     Кончил  он  глубоко за полночь, когда прочно  всадил в  каждого чувство
вины. Кончать в таких случаях особенно приятно.
     -  Ну и рожи у  них были, - хмыкнул  адмирал  уже  под одеялом, -  о-от
сволочи...

"ВОЛГА" ГЛАВКОМА

     "Волга" главкома,  а  за ней еще штук  пять со свитой окружили крыльцо,
как стая акул зеленую черепаху.
     Главком  выполз.  Его  встретили,  проорали;  "Смирна  -  и  повели  по
лестнице.
     Кронштадтский  центр  подготовки  молодого  пополнения  лизали  неделю.
Теперь  всех  разогнали  по  углам.  Перед каждой  дверью  в  каждое  ротное
помещение поставили задерганных начальников курсов, чтоб они открывали двери
и  представлялись.  Они  открывали  и  представлялись  деревянными  языками,
сдерживаясь, чтоб  от  страха  что-нибудь такое  не заорать, соответствующее
моменту.
     Громадный  Федя  Кудякип  по кличке  Шкаф,  начальник  курса  и капитан
третьего  ранга, стоял на  втором этаже  перед  дверью  в ротное  помещение,
расположенное как раз над тем крыльцом, где высадился главком.
     Федю трясло от нетерпения: у  него дрожали  губы,  руки, ноги, а мысли,
совершив небольшую пробежку, как собаки на цепи, возвращались в голову.
     Вот сейчас должен появиться главком, вот сейчас!
     Федя в полуобмороке прислонился к двери, за которой все блестело, как у
кота соответствующее место.
     В   лестничном  пролете  показалась  голова  в   фуражке,   послышалось
старческое кряхтенье и шелест свиты:
     - Идет!!!
     Судорожный  вдох - и Федя мгновенно  рванул  Дверь, распахнул ее и  уже
собирался  вспомнить  свою фамилию, как за дверью он увидел  ее; гирю...  32
кило!
     "Ччче-ерт! Носили по  кубрику, обняв как маму, не знали, куда сунуть, и
оставили. Ну, Петров, пицунда мохнатая, я тебе сделаю!"
     Федя схватил гирю одной рукой, надломился в спине со слезой, поднял  ее
и... выкинул в открытое окошко. Внизу что-то квакнуло - ладно, потом!
     Федя успел-таки обернуться и представиться главкому. Главком  ничего не
заметил. Вот что значит быстрота!
     Главком уже прошел мимо Феди, когда  раздался этот вой. Выли из окошка.
Выли так, будто скальп снимали. Некстати, черт! Федя поморщился.
     Главком удивился, повернулся и посмотрел на Федю. Началось адмиральское
разглядывание. Только наши адмиралы так рассматривают офицеров  - запрокинув
голову, как редкое насекомое.
     Они лупоглазили друг друга до тех пор, пока Федя не выдержал:
     -  Товарищ  адмирал флота  Советского Союза, - пропел  он, -  разрешите
разобраться?
     - Разберитесь, - кивнул главком.
     Федя чуть не выпал со всего маху, до того перегнулся через подоконник.
     Гиря  попала  на "Волгу" главкома и прошла ее насквозь, а в  ней  сидел
матрос-водитель и в состоянии хамского расслабления мечтал о демобилизации.
     Гиря прошла у него перед носом, не задев ни капли. Матрос  обгадил себя
и все вокруг  в радиусе пяти  метров, выплеснув в  окна. Потом он выполз  из
машины на карачках и, осознав, что жив, заорал как ненормальный.

ПО СТЕНОЧКЕ

     Это был дым. Едкий, залезающий во все дыры, заполняющий  и человеческий
рот, если он встречается на пути.
     Это дым.  Точено. Он почуял его. По первой связке молекул, достигнувших
тех бугорков, которые отвечают за обоняние.
     В  отсеке  -  пожар. Но  почему он  не слышал тревоги? Почему  никто не
бежал, не хлопал дверьми, не кричал? При пожаре всегда так кричат. Не мог же
он проспать все это?
     Мог,  Но  только в  одном случае:  пожар  возник так внезапно,  что все
слиняли  без тревоги. Растворились в  один  миг.  Так  бывает  при  объемном
возгорании.
     Глупости,  при таком возгорании в отсеке съедается сразу весь кислород.
И никуда ты не убежишь.
     Что же тогда? Непонятно.
     Пока ясно одно - центральный пуст. Он один, и нужно выбираться.
     Все это пронеслось в голове за четверть  секунды, еще через четверть он
был на ногах.
     Спокойно.  Тихо. Только без  дерготни.  Значит,  так:  нужно  отступить
вглубь каюты - дым  уже лезет  в щели, но вдыхать еще  можно, - там вдохнуть
поглубже,  и  вперед.  Есть  еще  время.  А  вот  ПДУ**  ПДУ  -  портативное
дыхательное устройство. в каюте нет - уволокли, сволочи.
     И тут он  увидел,  что  на  дерматиновом  покрытии  двери  есть узоры -
красивые цветы, - раньше не замечал, а теперь он вдруг захотел запомнить эти
узоры. Запомнить, запомнить.
     Ерунда! Нужно взять себя в руки. Нужно так: вдох - и дверь в сторону; и
посмотреть - есть пламя сразу за дверью или нет, а то с закрытыми глазами не
очень-то в него сунешься. Потом зажмурился, если все хорошо, и  шагай в дым,
справа по борту дотянул до поручней перемычки ВВД, а там - и до переборочной
двери: и  посмотрим, что у нас с дверью. В запасе - минута. Ровно на столько
хватит воздуха в легких. Все! Полезли!
     Ручка двери каюты холодная  - значит,  за  дверью пламени  нет.  Только
сейчас сообразил.  Лишь бы дверь не заклинила. Рывок - поехала в сторону. За
дверью стояло молоко -  ни черта не  видно, - и он, зажмурившись,  шагнул  в
него. Дыхание он задержал уже вечность назад.
     Ощупью до поручня, по нему дополз до двери. Вот она. Кремальера внизу -
задраились. Он  постучал по ней рукой - ему сразу ответили, - есть там люди,
есть! Теперь вверх ее.  Он нажал, но она не поддалась, мало того - обжалась,
опустилась  вниз. Не пускают,  гады, не пускают. Ну, конечно,  дым полезет к
ним. Ну,  теперь можно  молотить в  дверь  руками и  ногами,  можно кричать,
выпуская в этом бе