заполняется водой соседний отсек, а в центральном все еще  дифферентуют
лодку, все дифферентуют и никак не могут отдифферентовать...

   Воскресенье
   Воскресенье. Сегодня воскресенье. А чем оно  отличается  от  других  дней
недели? Все равно с корабля схода нет. И сидят все по  углам,  а  в  кубрике
идет фильм, а завтра понедельник, и опять все затянется на Неделю.  Вот  так
вот, лейтенант Петрухин. Стук в дверь.
   - Да.
   Входит рассыльный:
   - Товарищ лейтенант, вас к старпому. По дороге он думал: за  что?  Сосало
под ложечкой.
   Вроде бы не за что. Хотя кто его знает. Он уже год на корабле, а  старпом
только и делает, что дерет его нещадно  за  всякую  ерунду,  а  при  встрече
смотрит, как удав на кролика. Может, он опять в кубрике побывал и нашел  там
что-нибудь?
   - Разрешите?
   Старпом сидел за столом, но,  несмотря  на  массивный  взгляд,  лейтенант
понял: драть не будут. Сразу отпустило.
   Старпом пихнул через стол бумагу:
   - На, лейтенант, читай и подписывай, ты у нас член комиссии.
   Интересно, что это за комиссия? Акт на списание сорока литров спирта.  За
квартал. Из них три литра и ему, лейтенанту Петрухину, лично выдавали. Он их
в глаза не видел. Ясно. Все сожрано без нас.
   Стараясь не смотреть на тяжкое лицо старпома, он подписал этот акт. После
этого ему подсунули еще один. О наличии продовольствия. Краем уха  доходило:
недостача девяноста килограммов масла, а здесь все гладко, как в  сказке;  а
на дежурстве в прошлый раз видел: интендант в несколько  заходов  выносил  с
корабля в вещмешках что-то до боли похожее на консервы. Выносил и  укладывал
в "уазик". Да черт с ними! Пусть подавятся. В конце концов, что  творится  в
службе снабжения - не нашего ума дело. По акту все сходится. Правда, матросы
вторую неделю жрут только комбижир, а утренние порции масла тают, родимые; а
вместо мяса давно в бачке какие-то волосатые лохмотья плавают,  но  на  этом
долбанем корабле  есть,  в  конце  концов,  командир,  зам  и  комсомольский
работник (вот, кстати, и его подпись). Тебе что, больше всех надо? Да катись
оно... закатись. Что там еще? Акт  о  списании  боезапаса.  За  полгода  сто
пятьдесят сигнальных ракет! Вот это бабахнули! Куда ж столько? Друг в друга,
что ли, стреляли? Старпом проявляет нетерпение:
   - Давай, лейтенант, подписывай быстрей. Чего читаешь по  десять  раз?  Не
боись, я сам  проверил.  Сам  понимаешь,  времени  нет  вас  всех  собирать.
Время-то горячее.
   Ладно. Оружие?  Так  его  же  каждый  день  считают.  Куда  оно  денется?
Боезапас? Так стрельбы же были. Любой подтвердит. А  случись  что  -  всегда
можно сказать, что проверяли и тогда все было на месте. Ладно.
   Старпом кладет бумаги в стол и достает оттуда еще одну.
   - На еще.
   Нужно  списать  один  из  двух  новеньких  морских  биноклей,   позавчера
полученных. По этому поводу и составлен этот акт. А вот  и  административное
расследование, приложенное  к  акту:  матрос  Кукин,  вахтенный  сигнальщик,
уронил его за борт. Лопнул  ремешок,  и  все  усилия  по  спасению  военного
имущества .оказались тщетны. Вахтенному офицеру - "строго  указать",  Кукину
воткнуть по самые уши, остальным  -  по  выговору,  а  бинокль  предлагается
списать, так как условия  были,  прямо  скажем,  штормовые,  приближенные  к
боевым, и вообще, спасибо, что никого при этом не смыло.
   Старпом находит нужным объяснить:
   -  Нашему  адмиралу  исполняется  пятьдесят  лет.  Сам  понимаешь,  нужен
подарок. Нам эти бинокли и давались только  с  тем  условием,  что  мы  один
спишем. Ну, ты лейтенант,  службу  уже  понял.  Вопросы  есть?  Нет?  Вот  и
молодец,- бумаги в стол.- Ну, лейтенант, тащи свою бутылку.
   Он вышел от старпома и подумал: при чем здесь  бутылка?  И  тут  до  него
дошло: он хочет мне спирт налить.
   Бутылка нашлась в рундуке.
   - Разрешите? Вот, товарищ капитан второго ранга.
   Старпом берет бутылку, и начинается священнодействие: он открывает  дверъ
платяного шкафа и извлекает  оттуда  канистру.  На  двадцать  литров.  Потом
появляются: воронка и тонкий шланг. Один конец шланга исчезает  в  канистре,
другой  -  во  рту  у  старпома.  Сейчас  будет  сосать.  Морда  у  старпома
напрягается, краснеет, он зажмуривается от усердия - старпомовский засос,  и
- тьфу, зараза! - серебристая струйка чистейшего спирта побежала в бутылку.
   Старпом морщится - ему не в то горло попало,- кашляет и хрипит сифилисно:
   - Вот так и травимся... ежедневно... едри его... сука... в  самый  корень
попало,- на глазах у старпома  слезы,  он  запивает  приготовленной  заранее
водой и вздыхает с облегчением,- фу ты, блядь, подохнешь  тут  с  вами.  На,
лейтенант, в следующий раз сам будешь сосать. А теперь давай,  спрячь,  чтоб
никто не видел...
   ...Вечереет. "Звезды небесные, звезды далекие..." Город светится. Огоньки
по воде. А люди сидят сейчас в теплых квартирах... От, сука...
   Он   вызвал   рассыльного.   Прислали   молодого:    низенький,    взгляд
бессмысленный, губы отвислые, руки грязнющие,  сам  вонючий-вонючий,  шинель
прожженная в десяти местах, брюки  заплата  на  заплате,  прогары  разбитые,
дебил какой-то: вошел и молчит.
   - Чего молчишь, холера дохлая, где твое представление?
   - Матрос Кукин по вашему приказанию прибыл.
   - А-а, старый знакомый. Ты старый знакомый? А? Понаберут на флот...
   Этот и утопил бинокль, в соответствии с расследованием. А  что,  такой  и
голову свою может потерять совершенно свободно. Как нечего делать. А бинокль
завтра подарят "великому флотоводцу". "От любящих подчиненных". И он  примет
и даже не спросит, откуда что взялось. Все все знают. Курвы. Сидишь здесь, и
рядом .ни одного человека нет, все ублюдки.  И  это  еще,  чмо,  стоит.  Уши
оттопырены, рожа в прыщах. Чуча лаздренючая.
   А ресницы белесые, как у свиньи. И  бескозырка  на  два  размера  больше.
Болтается на голове, как презерватив после употребления. Разве это человек?
   - А ну, чмо болотное, подойти ближе. По сусалам хочешь?
   Матрос подходит ближе, останавливается в  нерешительности.  Боится.  Хоть
кто-то тебя на этом корабле боится. Боится значит уважает.
   - В глаза надо смотреть при получении приказания! В глаза! За  подбородок
вверх его.
   - Может, ты чем-нибудь недоволен? А? Чем ты можешь быть недоволен,  вирус
гнойный. А ну, шнурок, пулей,  разыскать  мне  комсомольца  корабельного,  и
скажешь ему, чтоб оставил на мгновение свой комсомол и зашел  ко  мне.  Пять
минут даю.
   Через пятнадцать минут в каюте рядом уже  сидел  самый  младший  и  самый
несчастный из корабельных политработников комсомолец - тот  самый,  которому
доверяют все, кроме собственной жены.
   Каюта заперта, иллюминатор задраен и  занавешен;  на  столе  бутылка  (та
самая), хлеб, пара консервов, тяжелый чугунный чайник  с  камбуза  с  темным
горячим чаем (на камбузе тоже свои люди есть).
   - Откуда? - комсомолец покосился на бутылку.
   Небрежно:
   - На протирку выдают. Положено.
   - Хорошо живешь,- комсомолец вздыхает,- а вот мне  не  выдают,  протирать
нечего.
   - Ничего, ты у нас вырастешь, станешь замом, и тебе  будут  выдавать.  На
протирку. Протирать будешь... подчиненным...
   После первых  полстакана  комсомолец  расчувствовался  и  рассказал,  как
сегодня утром зам  орал  на  него  при  матросах  за  незаполненные  учетные
карточки. Помолчали,  поковыряли  консервы.  Потом  пошло  про  службу,  про
службу...
   А старпом сегодня какой ласковый. С актами. Бинокль им нужен  был.  Когда
им нужно, они все сладкие...
   Допили. Потом был чай, а потом комсомолец ушел спать.
   Он вызвал рассыльного. Подождал - не идет. Где он, спрашивается, шляется?
Он позвонил еще раз, ему ответили: уже ушел.
   - Как это "ушел"? А куда он ушел? Да что вы мне там мозги пачкаете?  Ушел
- давно бы был. Вошел рассыльный.
   - Кукин, сука, ты где ходишь, скот? Как ты смеешь заходить  к  офицеру  в
таком виде зачуханном? Тобой что, заняться некому?  Что  ты  там  бормочешь?
Ближе подойди. Где шлялся?
   Матрос молчит. Подходит робко. Голову он держит  так,  чтоб  легко  можно
было отшатнуться.
   Его испуг бесит, просто бесит.
   - Закрой дверь! Закрыл.
   - И снимай ремень. Снял. Штаны падают, и он их пытается подхватить.
   - Дай сюда! - он сам сдергивает с него  бескозырку,  нагибает  за  плечи,
сует его стриженую, дохлую голову себе между  ног  и  с  остервенением  бьет
ремнем по оттопыренным ягодицам. Тот не  сопротивляется.  Скот  потому  что,
скот!
   - А теперь сделаешь здесь приборку!
   Ползает, делает. Проходит минут десять. "- Сделал?
   - Так точно.
   - Пошел вон отсюда...

   Святее всех святых
   После того как перестройка  началась,  у  нас  замов  в  единицу  времени
прибавилось.
   Правда,  они  и  до  этого  на  экипажах  особенно  не  задерживались   -
чехардились, как всадники на лошади, а с перестройкой ну просто как перчатки
стали меняться: полтора года - новый зам, еще полтора года - еще  один  зам,
так и замелькали. Не успеваешь к нему привыкнуть, а уже замена.
   Как-то дают нам очередного зама из академии. Дали нам зама, и начал он  у
нас бороться. В основном, конечно,  с  пьянством  на  экипаже.  До  того  он
здорово боролся, что скоро всех нас подмял.
   - Перестройка,- говорил он нам,- ну что не понятно?
   И мы свою пайку вина,  военно-морскую  -  пятьдесят  граммов  в  море  на
человека,- пили и помнили о перестройке.
   И вот выходим мы в море на задачу. Зам с нами в первый раз в море  пошел.
Во всех  отсеках,  как  в  картинной  галерее,  развесил  плакаты,  лозунги,
призывы, графики, экраны соревнования. А  мы  комдива  вывозили,  а  комдива
нашего, контр-адмирала Батракова, по кличке "Джон - вырви  глаз",  на  флоте
все знают. Народ его иногда Петровичем называет.
   Петрович без вина в море не мог. Терять ему было нечего  адмирал,  пенсия
есть, и автономок штук двадцать,- так что употреблял.
   Это у них в центре там перестройка, а у Петровича все было строго -  чтоб
три раза в день по графину. Иначе он на выходе всех забодает.
   Петрович росточка махонького, но влить в себя мог целое ведро. Как выпьет
- душа-человек.
   Сунулся интендант к командиру насчет вина для
   Петровича, но тот только руками замахал - иди к заму. Явился интендант  к
заму и говорит:
   - Разрешите комдиву графин вина налить?
   - Как это, "графин"? - зам даже обалдел. - Это что, целый графин вина  за
один раз?
   - Да,- говорит интендант и смотрит преданно. Он всегда за один раз графин
вина выдувает.
   - Как это, "выдувает"? - говорит зам возмущенно.- У нас  же  перестройка!
Ну что не понятно?
   - Да все попятно,- говорит интендант, а сам стоит перед замом и не думает
уходить,- только лучше дайте, товарищ капитан  третьего  ранга,  а  то  хуже
будет.
   У интенданта было тайное задание от командира: из зама вино для Петровича
выбить. Иначе, сами понимаете, жизни не будет.
   - Что значит "хуже  будет"?  Что  значит  "будет  хуже"?  спрашивает  зам
интенданта.
   - Ну-у, товарищ капитан третьего ранга,- заканючил интендант,-  ну  пусть
он напьется...
   - Что значит... послушайте... что вы мне тут? - "  сказал  зам  и  выгнал
интенданта.
   Но после третьего захода зам сдался - черт с ним, пусть напьется.
   Налили Петровичу - раз, налили - два, налили - три, а четыре - не налили.
   - Хватит с него,- сказал зам.
   Я вам уже говорил, что если Петрович  не  пьет,  то  всем  очень  грустно
становится.
   Сидит Петрович в центральном, в кресле командира, невыпивший и суровый, и
тут он видит, как в центральный зам вползает. А зам в  пилотке.  У  нас  зам
считал, что настоящий подводник в походе должен в пилотке ходить.  С  замами
такое бывает. Это он фильмов насмотрелся.
   В общем, крадется зам в пилотке по центральному. А Петрович замов  любил,
как ротвейлер ошейник. Он нашего прошлого зама на каждом выходе в море гноил
нещадно. А тут ему еще кто-то настучал, что это зам на  вино  лапу  наложил.
Так что увидел Петрович зама и, вы знаете, даже ликом просветлел.
   - Ну-ка ты, хмырь в пилотке,- говорит он заму,- - ну-ка, плыви сюда.
   Зам подошел и представился. Петрович посмотрел на него снизу вверх мутным
глазом, как медведь на виноград, и говорит:
   - Ты на самоуправление сдал?
   - Так точно,- говорит зам.
   - Ну-ка, доложи, это что? - ткнул Петрович  в  стяжную  ленту  замовского
ПДУ.
   Зам смотрит на ПДУ, будто первый раз его видит, и молчит.
   - А вот эта штука,- тыкает Петрович пальцем в регенерационную установку,-
как снаряжается? Зам опять - ни гугу.
   - Так! - сказал Петрович, и глаза его стали наливаться дурной  кровью,  а
голова его при этом полезла в плечи, и тут  зам  начинает  понимать,  почему
говорят, что Петрович забодать может. Приблизил он к заму лицо и говорит ему
тихо:
   - А ну, голубь лысый, пойдем-ка, по устройству корабля пробежимся.
   И пробежались. Начали бежать с первого отсека" да в нем и закончили.  Зам
явил собой полный корпус - ни черта  не  знал.  Святой  был  -  святее  всех
святых.
   В конце беседы Петрович совсем покраснел, раздулся,  как  шланг,  да  как
заорет:
   - Тебя чему учили в твоей  академии?  Вредитель!  Газеты  читать?  Девизы
рожать? Плакаты эти сссраные рисовать? А, червоточина?
   Ты чего в  море  пошел,  захребетник?  Клопа  давить?  Ты  пустое  место!
Балластина! Пассажир! Памятник! Пыль прикажете с вас сдувать? Пыль?! Влажной
ветошью, может, тебя протирать? А, бестолочь?
   На хрена ты здесь жрешь, гнида конская, чтоб потом в гальюн все  отнести?
Чтоб нагадить там? А кто за тебя унитаз промоет? Кто? Я  тебя  спрашиваю?  У
него ведь тоже устройство есть, у унитаза! Здесь знать надо, знать!
   Ты на лодке или в почетном президиуме, пидорясина? А при пожаре прикажете
вас в первую очередь выносить? Спасать вас прикажете? Разрешите целовать вас
при этом в попку? Ты в глаза мне смотри, куль с говном!
   Как ты людей за собой поведешь? Куда ты их приведешь? А если в огонь надо
будет пойти? А если жизнь отдать надо будет? Ты ведь свою жизнь  не  отдашь,
не-еет. Ты других людей заставишь  за  тебя  жизнь  отдавать!  В  глаза  мне
смотреть!
   Зачем  ты  форму  носишь,  тютя  вонючая!  Погоны  тебе  зачем?   Нашивки
плавсостава тебе кто дал? Какая... тебе их дала?!! Пилотку он одел! Пилотку!
   В батальон тебя надо! В эскадрон! Коням! Коням яйца крутить! Комиссары...
   Зам вышел из отсека без пилотки и мокрый  -  хоть  выжимай.  Отвык  он  в
академии от флотского языка. А впрочем, может, и не знал он его вовсе.
   Вечером Петровичу налили. Петрович выпил и стал душа-человек.

   Как твоя фамилия?
   Чего наш советский офицер боится? Он боится жену:  она  навредить  может;
тещу;  соседей;  милицию;  советских  граждан  на  улице  и  в   транспорте;
хулиганов: они по морде могут дать; и свое начальство.
   А чего наш советский  офицер  совсем  не  боится?  Он  совсем  не  боится
мирового империализма.
   А чего он боится больше всего? Больше всего он боится своей фамилии.
   Возьмите любого офицера на улице за верхнюю пуговицу и спросите его:
   - Как ваша фамилия?
   - Мо...я?
   - Да, да, ваша, ваша, ну?
   - Этот... как его... Иванов... или нет... то есть Петров...
   - А может, Сидоров?
   - Точно! Сидоров,- от настоящего офицера его собственной фамилии на улице
никогда не дождешься.
   Первый страх у него уже прошел, теперь будьте внимательны.
   - Разрешите ваши документы.
   Документы от него вы не получите: может, вы скрытый  офицерский  патруль?
Так зачем же ему усложнять свою жизнь? Нет у него документов.
   - Дома забыл,- вот так, а вы как думали?
   - - А пропуск у вас есть?
   - Какой пропуск?
   - Ну, любой пропуск, где написана ваша фамилия.
   - Пропуск у нас есть, но в руки вам его не дам? там не написано, что  его
в руки можно давать. А сейчас он от вас убежит, вот смотрите:
   - Ой!!! - кричит он и делает испуганное лицо.- Осторожно! - и хватает вас
за рукав, увлекая за собой. При этом он смотрит вам за ухо так,  словно  вас
сзади именно в этот момент переезжает автокар.
   Вы инстинктивно оборачиваетесь; ничего там сзади нет, а офицер уже исчез.
Пуговицу себе срезал, за которую вы держались, и исчез. Можете ее  сохранить
на память
   Мой лучший друг, Саня Гудинов,- редкий интеллигент, два языка,- когда его
вот так берут на  улице,  напускает  на  себя  дурь,  начинает  заикаться  и
называет себя так:
   - Го... го... гоша... Го... го... го... лованов! Патруль тут же прошибает
слеза от жалости к несчастному офицеру-заике, и он  от  него  отстает:  грех
трогать калеку.
   - Заикой меня делает служба,- говорит в таких случаях Саня.
   Но лучше всего  действует  напористый  нахрап,  ошеломляющая  наглость  и
фантастическое хамство.
   Вот мой любимый рыжий  штурман,  который  вошел  в  мое  полное  собрание
сочинений отдельной главой, тот полностью согласен с  Конецким:  с  патрулем
спорят только салаги.
   - Главное в этом деле,- любил повторять рыжий,- четко представиться. Чтоб
не было никаких дополнительных вопросов.
   - Туполев! - бросал он патрулю быстро с бодрой наглостью.- Я. Ка... ве-че
сорок ноль сорок. И патруль усердно записывает: Туполев, ЯК-40...
   Только  полные  идиоты  требовали  от  него  документы:  штурман  обладал
монументальной внешностью, и его ужасные кулаки сообщали  любому  врожденное
уважение к ВМФ!
   Должен вам заметить, что страх перед своей фамилией, или,  лучше  скажем,
бережное к ней отношение - это условный  рефлекс,  воспитываемый  в  офицере
самой жизнью с младых ногтей: начиная с курсантских будней.
   - Товарищи курсанты, стойте! -  останавливал  нас  когда-то  дежурный  по
факультету.- Почему без строя? Почему  через  плац?  Почему  в  неположенном
месте? Фамилии? Рота?
   Этот дежурный у нас был шахматист-любитель. Страсть  к  шахматам  у  него
была патологическая. Кроме шахмат он ничего не помнил  и  рассеянный  был  -
страшное дело. А все  потому,  что  он  в  уме  все  время  решал  шахматные
кроссворды. Но главное: он был начисто  лишен  фантазии,  столь  необходимой
офицеру. Полета у него не было.
   - Курсант Петросян,- прогундосил Дима, стараясь походить на армянина.
   - Курсант Таль,- поддержал его Серега.
   Мне пришлось сказать, что я - Ботвинник, чтоб не выпасть из общего  хора.
Дежурный, ни слова не говоря, нас задумчиво записал  и  отпустил.  Наверное,
перед ним в этот момент явился очередной кроссворд.
   Когда он доложил начальнику факультета,  что  у  него  Таль,  Петросян  и
Ботвинник пересекли  плац  в  неположенном  месте,  то  наш  славный  старый
волкодав воскликнул:
   - Хорошо, что не Моцарт и Сальери! Твердопятов,  ковырять  тя  некому,  я
когда на тебя смотрю, то я сразу вспоминаю, что человек -  тупиковая  ветвь,
эволюции.  Ты  со  своими  шахматами  совсем  дошел.  Очумел   окончательно.
Рехнешься скоро. Что за армейский яйцеголовизм, я тебя  спрашиваю?  Прочитай
еще раз, я еще раз эту музыку послушаю, и ты сам, когда читаешь  чегонибудь,
ты тоже слушай, чего ты  читаешь.  Это  иногда  очень  даже  интересно.  Ну,
начинай! И тот прочитал снова.
   - Понял?
   - Понял.
   - Вот до чего дошло. Видишь? Мой тебе совет: забудь ты свои шахматы.  Они
ж тебя до ручки доведут. А теперь давай иди... Знаешь куда? Тот кивнул.
   - Вот и давай, двигай с максимально-малошумной скоростью,  осторожненько,
не заезжая в кусты. И не буди во мне зверя... Ботвинник...

   Джоконда
   Когда я пришел на флот, я был такой маленький, пионер, не ругался  матом,
уступал дорогу девочкам, Помогал старшим донести сетки... И вдруг - флот.
   Я - робкое человеческое растение -  увидел  вот  это  вот  в  натуральную
величину. Ай-яй-яй! В один миг можно прожить целую  жизнь.  Пропасть!  Сразу
же, в первый же день,- на камбуз!
   Человека нельзя сразу на камбуз! Он умирает мучительно, человек;  сначала
- пионер, потом - "уступающий дорогу девочкам", потом  умирают  мультфильмы,
"Что тебе снится, крейсер "Аврора"?"; ч