ра-но-го ко-тааа!!! Этот пидор  македонский!  Этот
перестройщик ушастый! ГАНДОН ШТОПАНЫЙ!!! И-я-я-я! Дни и ночи-ии! Напролет...
как проститутка-ааа! В одной и той  же  позе-еее!  ...Не  ме-ня-я  бе-ль-яя!
Насиловали все кому не лень! Брали за уши и... Я не  спал...  не  жрал...  У
меня кожа на роже стала, как на жжжжо-пе у кррроко-дила! Откуда он взялся на
мою лысую голову?! Откуда?! Где нашли это чудо природы?! Где он был, когда я
автономил? Где?! Я ВАМ ЧТО!!!
   После этого два дня было тихо. Потом от нас зама убрали.

   Черный песец
   Есть такой на флоте зверь - "черный песец", и водится он  в  удивительных
количествах. Появляется он всегда внезапно, и тогда  говорят:  "Это  "черный
песец" - военно-морской зверь".
   ...Первый час ночи; лодка только с контрольного выхода, еще не успели как
следует приткнуться, привязаться, принять концы  питания  с  берега,  а  уже
звонками всех вызвали на пирс, построили и объявили, что завтра,  а  вернее,
уже  сегодня,  в  десять  утра,  на  корабль  прибывает  не  просто  так,  а
вице-президент Академии наук СССР вместе с командующим, а посему -  прибытие
личного состава на корабль в пять утра, большая приборка до девяти часов,  а
затем на корабле должны остаться: вахта, командиры отсеков и боевых  частей,
для предъявления. В общем, смотрины, и поэтому кто-то сразу отправился домой
к женам, кто-то остался на вахте и на выводе  нашей  главной  энергетической
установки, а кто-то, с тоски, лег в каюте в коечку и тут  же...  кто  сказал
"подох"? - тут же уснул, чтоб далеко не ходить.
   К девяти утра сделали приборку, и  корабль  обезлюдел;  в  центральном  в
кресле уселся командир, рядом - механик, комдив три, и  остальные-прочие  из
табеля комплектации центрального  поста;  весь  этот  человеческий  материал
разместился   по-штатному   и   предался   ожиданию.   Волнение,    поначалу
способствующее оживлению рецепторов  кожи,  потихоньку  улеглось,  состояние
устоялось, и сознание из сплошного сделалось проблесковым.
   Вице-президента  не  было  ни  в  десять,  ни  в  одиннадцать,  где-то  в
полдвенадцатого обстановку оживил вызов "каштана", резкий, как зубная боль,-
все подскочили. Матрос Аллахвердиев Тимуртаз запросил "добро" на  продувание
гальюна третьего отсека.
   - Комдив три! - сказал командир с раздражением.
   - Есть!
   - Уймите свой личный состав, уймите, ведь до инфаркта доведут!
   - Есть!
   - И научите их обращаться с "каштаном"! Это боевая  трансляция.  Научите,
проинструктируйте, наконец, а то ведь утопят когда-нибудь нас, запросят  вот
так "добро" и утопят!
   - Есть!
   Трюмный Аллахвердиев Тимуртаз был в свое время послан  на  корабль  самим
небом. Проинструктировали его не только по поводу обращения с "каштаном", но
и по поводу продувания гальюна. Происходило это так:
   - Эй, там внизу, "баш уста", ты где там?
   - Я здэс, таш мычман!
   - Ты знаешь, где там чего открывать-то, ходячее недоразумение?
   - Так точно!
   - Смотри мне, сын великого народа, бортовые клапана  не  забудь  открыть!
Да, и крышку унитаза прижми, а то там заходка не пашет, так обделаешься - до
ДМБ не отмоешься, мама не узнает!
   - Ест...
   - А ну, докладывай, каким давлением давить будешь?
   - Э-э.. все нормально будет.
   - Я те дам "все нормально", знаем мы: смотри, если будет, как  в  прошлый
раз, обрез из тебя сделаю.
   - Ест... Бортовые клапана Тимуртаз перепутал: он открыл, конечно,  но  не
те. Потом он тщательно закрыл крышку унитаза, встал на нее сверху и  вдул  в
баллон гальюна сорок пять кило вместо двух:  он  подумал,  что  так  быстрее
будет. Поскольку "идти" баллону гальюна было некуда, а Тимуртаз все давил  и
давил, то баллон потужился:- потужился, а  потом  труба  по  шву  лопнула  и
содержимое  баллона  гальюна  -  двести  килограммов  смешных  какашек   ---
принялись сифонить в отсек, по дороге под  давлением  превращаясь  в  едучий
туман. Наконец  баллон  облегченно  вздохнул.  Туман  лениво  затопил  трюм.
Тимуртаз, наблюдая по манометрам за процессом, решил,  наконец,  что  все  у
него из  баллона  вышло,  перекрыл  воздух,  спрыгнул  с  крышки  унитаза  и
отправился в трюм, чтоб перекрыть бортовые  клапана.  При  подходе  к  люку,
ведущему в трюм, Тимуртаз что-то  почувствовал,  он  подбежал  к  отверстию,
встал на четвереньки, свесил туда голову и сказал только: "Вай, Аллах!"
   Прошло минут двадцать, за это время в центральном успели забыть  напрочь,
что у них когда-то продували гальюн. Туман, заполнив трюм по самые закоулки,
заполнил затем нижнюю палубу и, нерешительно постояв перед трапом, задумчиво
полез на среднюю, расположенную непосредственно под центральным постом.
   Центральный пребывал в святом неведении:
   - Что у нас с вентиляцией, дежурный?
   - Отключена, товарищ командир.
   - Включите, тянет откуда-то...
   Дежурный послал кого-то. Прошло минут пять.
   - Чем это у нас пованивает? - думал вслух командир. Комдив три!
   - Есть!
   - Пошлите кого-нибудь разобраться.
   Старшина команды трюмных нырнул из центрального головой  вниз  и  пропал.
Прошла минута - никаких докладов.
   - Комдив три!
   - Есть!
   - В чем дело?! Что происходит?!
   - Есть, товарищ командир!
   - Что "есть"? Разберитесь сначала!
   Комдив три прямо с  трапа  ведущего  вниз  исчез  и...  тишина!  Командир
ворочался в кресле. Прошла еще минута.
   - Черти что! - возмущался командир.- Черти что!
   Туман остановился перед трапом в центральный и заволновался. В нем что-то
происходило. Видно, правда, ничего не было, но жизнь чувствовалась.
   - Черт знает что! - возмущался командир.- Воняет  чем-то.  Почти  дерьмом
несет,  и  никого  не  найдешь!  -  командир  даже  встал  и   прошелся   по
центральному, потом он сел:
   - Командир БЧ-5! - обратился он к механику.
   - Есть!
   - Что "есть"?! Все мне говорят "есть", а говном продолжает нести! Где эти
трюмные, мать их уети! Разберитесь наконец!
   Командир БЧ-5 встал и вышел. Командиру не сиделось, он опять вскочил:
   - Старпом!
   - Я!!!
   - Что у вас творится в центральном?! Где организация?! Где все?! Куда все
делись?!
   Старпом сказал: "Есть!" - и тоже пропал. Наступила тишина,  которая  была
гораздо тишинее той, прошлой тишины.  Туман  полез  в  центральный,  и  тут,
опережая его, в центральный ввалился комдив три и, ни  слова  не  говоря,  с
безумным взором, вывалил к ногам командира груду  дезодорантов,  одеколонов,
лосьонов и освежителей.
   - Сейчас! - сказал он горячечно.- Сейчас, товарищ командир! Все устраним!
Все устраним!
   - Что!!! - -заорал командир, все еще не понимающий.- Что  вы  устраните?!
Что?!
   - Аллахвердиев!..
   - Что Аллахвердиев?!
   - Он...
   - Ну?!
   - Гальюн в трюм продул... зараза!..
   - А-а-а... а вытяжной... вытяжной пустили?!
   - Сейчас... сейчас пустим, товарищ командир, не волнуйтесь!..
   - Не волнуйтесь?! - и тут командир вспомнил про  Академию  наук,  правда,
несколько не в той форме: - Я тебе "пущу"  вытяжной!  Ты  у  меня  уйдешь  в
академию! Все документы вернуть! В  прочный  корпус  тебе  нужно,  академик,
гальюны продувать... вместе  с  твоим  толстожопым  механиком!  Сами  будете
продувать, пока всех своих киргизов не обучите! Всех раком поставлю! Всех! И
в этом ракообразном состоянии...- командир еще долго бы говорил и говорил  о
"киргизах" и о "ракообразном состоянии", но тут центральный вызвал на  связь
верхний вахтенный.
   - Есть, центральный!
   - На корабль спускается командующий и... и (вахтенный забыл это  слово).-
Ну?! - ...и вице-президент Академии наук СССР...
   И наступил "черный песец". Командир, как  укушенный,  подскочил  к  люку,
сунул в  него  голову  и  посерел:  на  центральный  надвигалась  необъятная
задница. То была задница  Академии  наук!  Командир  задергался,  заметался,
потом остановился, и вдруг в  прыжке  он  схватил  с  палубы  дезодоранты  и
освежители и начал ими  поливать  и  поливать,  прямо  в  надвигающийся  зад
академику, и поливал он до  тех  пор,  пока  тот  не  слез.  Академик  слез,
повернулся, а за ним слез командующий, а  командир  успел  пнуть  ногой  под
пульт одеколоны и дезодоранты и представиться. Академик потянул носом воздух
и пожевал:
   - М-м... да... э-э... а у вас всегда так... м-м... Э-э... пахнет?..
   - Так точно! - отчеканил командир.
   - Э-э...  что-то  не  додумали  наши  ученые...  с  очисткой...  мда,  не
додумали...- покачал головой академик.
   Командующий  был  невозмутим.  Он  тоже   покачал   головой,   мол,   да,
действительно, что-то не додумали, и  проводил  академика  до  переборки  во
второй отсек. Командир следовал за ними, соблюдая  уставную  дистанцию,  как
верная собака. Он был застегнут, подтянут, готов к исполнению. У  переборки,
когда зад  академика  мелькнул  во  второй  раз,  командующий  повернулся  к
командиру и тихо заметил:
   - Я вам додумаю. Я вам всем додумаю. Я вам  так  додумаю,  что  месяц  на
задницу сесть будет страшно. Потому что больно будет сесть... Слезьми... все
у меня изойдете... слезьми...

   Флотская организация
   Жили-были в Севастополе два крейсера; крейсер "Крым" и крейсер  "Кавказ".
Они постоянно соревновались в организации  службы.  Подъем  флага  и  прочие
регалии происходили на них секунда в секунду, а посыльные катера отходили ну
просто тютелька в тютельку, на хорошей скорости,  пеня  носом,  по  красивой
дуге. Командиры обоих кораблей  приветствовали  друг  друга  с  той  порцией
теплоты и сердечности, которая только подчеркивала высокое различие. Команды
крейсеров, можно сказать, дружили, но во всем, даже в снимании  женщин  и  в
легком питии, хорошим тоном считалась равная скорость.
   Время было послевоенное, голодное, и отдельным  женщинам,  проще  говоря,
теткам, разрешалось забирать остатки с камбуза. Ровно в 14.00 они  вместе  с
ведрами загружались в оба катера и отправлялись забирать  на  оба  крейсера.
Катера никогда не опаздывали - 14.00 и баста. И вот однажды свезли на  берег
двух шифровальщиков. Те направились прямо в штаб  и  надолго  там  застряли.
Стрелка подползала к 14-ти часам, и командир одного из крейсеров,  дожидаясь
отправления,  жестоко  страдал.  Скоро  14.00,  а  этих   двух   лахудр   не
наблюдается. Тяжелое это  дело  ожидание  подчиненных,  просто  невыносимое.
Командир  неотрывно  смотрел  на  дорогу,  поминутно  обращаясь   к   часам.
Оставалось пять минут  до  возникновения  непредсказуемой  ситуации,  и  тут
вдалеке показались эти два урода - шифровальщики. Они шли в легком променаде
и болтали, а перед ними, шагов за десять, в том  же  направлении  шлепали  и
болтали две тетки с ведрами под камбузную баланду.
   -   И-и-из-ззза-д-ву-х-бли-иии-де-й!   -    тонко    закричал    командир
шифровальщикам, передавая в голосе все свое непростое страдание,- нарушается
флотская организация!
   Тетки,  приняв  крик  на  свой  счет,  прибавили  шагу,  а  за   ними   и
шифровальщики.
   - Быстрей! - возмутился командир.- Бегом, я сказал!
   Тетки побежали, а за ними и шифровальщики. Их скорость не  влезала  ни  в
какие ворота, стрелка подкрадывалась к 14- ти часам.
   - Антилопистей, суки, антилопистей!!! - заорал командир, время отхода мог
спасти только отборнейший мат.
   - Вы-де-ру! - бесновался командир.- Всех выдеру!
   Громыхая  ведрами,  высоко  вскидывая  коленями  юбки,  мчались,  мчались
несчастные тетки, а за  ними  и  шифровальщики,  тяжело  дыша.  "Кавалькада"
неслась наперегонки с секундной стрелкой. В эту гонку вмешались все:  кто-то
смотрел на бегущих, кто-то на стрелку, кто-то шептал: "Давай!  Давай!"  Все!
Первыми свалились с причала тетки, за ними загремели шифровальщики -  каждый
в свой катер, и ровно а 14.00, тютелька в тютельку,  катера  отвалили  и  на
хорошей скорости, пеня носом, разошлись, направляясь к крейсерам по красивой
дуге.

   Я ВСЕ ЕЩЕ МОГУ...
   Я все еще могу...
   Я все еще могу отравить колодец, напустить на врага зараженных  сусликов,
надеть противогаз за две секунды.
   Я могу запустить установку, вырабатывающую  ядовитые  дымы,  отличить  по
виду и запаху адамсит от фосгена, иприт от зомана, Си-Эс от хлорацетофенона.
   Я знаю "свойства", "поражающие факторы" и "способы".
   Я могу не спать трое суток, или просыпаться через каждый час,  или  спать
сидя, стоя; могу так суток десять.
   Могу не пить, столько  же  не  есть,  столько  же  бежать  или  следовать
марш-бросками по двадцать четыре  километра,  в  полной  выкладке,  выполнив
команду "Газы!", то есть в противогазе, в защитной одежде; вот только иногда
нужно  будет  сливать  из-под  маски  противогаза  пот  -  наши   маски   не
приспособлены к тому, чтоб он сливался  автоматически,-  особенно  если  его
наберется столько, что он начинает хлюпать под маской и лезть в ноздри.
   Я хорошо вижу ночью, переношу обмерзание и жару. Я не пугаюсь, если  зубы
начинают шататься, а десны болеть и из-под  них,  при  надавливании  языком,
появляется кровь. Я знаю, что делать.
   Я знаю съедобные травы,  листья;  я  знаю,  что  если  долго  жевать,  то
усваивается даже ягель.
   Я могу плыть - в штиль или в шторм, по течению или против, в ластах и  не
в ластах, в костюме с подогревом или вовсе без костюма.  Я  долго  так  могу
плыть. Я могу на несколько месяцев разлучаться с семьей, могу выступить  "на
защиту интересов", собраться, бросив все, и вылететь черт-те куда. Могу жить
по десять человек в одной комнате, в мороз,  могу  вместе  с  женами  своей,
чужими - отогреваясь под одеялами  собственным  дыханием,  надев  водолазные
свитера.
   Могу стрелять - в жару, когда ствол  раскаляется,  и  -  в  холод,  когда
пальцы приклеиваются к металлу.
   Могу разместить на крыше дома пулеметы так,  чтобы  простреливался  целый
квартал, могу разработать план захвата или нападения, могу  бросить  гранату
или убить человека с одного удара - человека так легко убить. Я все это  еще
могу...

   Пиджак
   Его взяли на флот из торпедного института; из того самого института,  где
создаются наши военно-морские торпеды. Его взяли и сделали из него  офицера.
На три года. Не знаю, зачем.
   Юный ученый-торпедист; вот такая огромная, в смысле мозгов, башка, очки с
толстыми линзами, беспомощное лицо и взгляд потусторонний. Он был и в  самом
деле не от мира сего, он был от мира того, от мира науки.
   Он читал электронные схемы, потом паял, опять читал и опять паял,  вместо
того чтобы взять прибор и потрясти его, чтоб он заработал.
   И профессия у него была секретная, а кроме нее, он ничего не знал, ничего
не любил и ни о чем не говорил.
   И с женщинами ему не везло. Он не умел смешить женщину, а  женщину  нужно
постоянно смешить, иначе она тебя бросит.
   Женщины его бросали, и он ужасно  расстраивался.  Когда  на  него  надели
форму, то она на нем сидела, как коза на заборе.
   Форма на настоящем офицере сидит по-особенному.  Офицер  как  бы  слит  с
формой; а слит  он  потому,  что  сам  по  себе  офицер  довольно  необычное
биологическое формирование.
   Офицер служит. И служит так, как почти невозможно служить. Офицер даже во
сне - служит.
   Офицер берет в руки то, что руками обычно не берется, и  несет  это  "то"
куда-то неизвестно куда; там он садится на то,  что  ни  в  коем  случае  не
должно плавать, а должно тут же утонуть, и  плывет  на  нем,  плывет  долго,
годами плывет, потому как он  -  офицер  флота.  Офицер  ест,  пьет,  сидит,
встает, идет не как все люди.
   Офицер страдает,  мечтает,  надеется  и  не  задает  при  этом  вопросов.
Офицер...
   А это был не офицер. Но главная сложность  состояла  в  том,  что  он  не
прошел училище, а это прекрасная школа. После этой прекрасной  школы  ничему
не удивляешься, а он удивлялся. Он удивлялся всему и задавал вопросы.
   - А зачем это? - спрашивал он, и ему объясняли.
   - Неужели такое возможно? - говорил он, и ему говорили, что возможно.
   - Как же так? - терялся он, и ему говорили: а вот так.
   - Не может быть! - восклицал он, и ему говорили, что может.
   Словом, он был похож на ручную белую  крысу,  которую  взяли  и  временно
бросили в садок к помоечным пасюкам.
   Другими словами, это  был  гражданский  пиджак;  он  был  пиджак  из  тех
пиджаков, которые после первого ядерного  удара,  после  паники  в  обозе  и
взаимного уничтожения, придут, во всем разберутся и сразу же победят.
   Ну, во время войны - понятно, а сейчас куда его деть? Куда деть на  флоте
молодого ученого с башкой, не приспособленного ни  к  чему?  Что  ему  можно
доверить?
   Ему можно доверить дежурство по камбузу, патруль, канаву старшим  копать,
грузить старшим чего-нибудь не очень ценное и подметать веником.
   Нет, пожалуй, камбуз нельзя ему доверить: у него там все свистнут - и все
люди разбегутся. Патруль? В патруль тоже  нельзя:  там  на  одних  рефлексах
иногда приходится действовать, а у него рефлексов нет. Нет! Только грузить и
только подметать! А канаву копать?
   - А вот тут надо подумать. На сколько он у нас?
   - На три года.
   - Ох уж эти ученые, академики. Нет,  на  канаву  нельзя.  Там  соображать
надо. Нет, только грузить картошку и подметать. Все! Хватит  ему  на  три-то
года.
   Жил он в гостинице с длинными коридорами и  номерами-бойницами  по  обеим
сторонам. При посещении "того пристанища почему-то вспоминался пивной  ларек
с липким прилавком, коммунальная кухня и лавка  старьевщика;  от  нее  веяло
непроходящей тоской.
   Его прозвали "квартирным Колей", потому что он приходил к  кому-нибудь  в
гости, садился и начинал говорить, говорить, общаться начинал,  и  его  было
потом не выгнать.
   Через два с половиной года он снимал пенсне с линзами, тер себе то место,
где был лоб, и говорил всюду
   - Я - тупой.
   Его все еще презирали, но уже утешали. На сборищах он резво  напивался  и
говорил, улыбаясь, кому попало:
   - Я заезжал в отпуске в институт. Они мне предложили начальника отдела  и
тему на выбор. Представляете? - хватался он за окружающих.
   Окружающие представляли, но смутно - никому не было до него дела.  И  тут
он начинал хохотать в одиночку.
   Он хохотал, как безумный, задыхаясь и плача)
   -  Они...  там...  ох-хо-хо...  д  ум  а...ют...  ха-ха-ха,  ой,  мама...
думают... что я... здесь... ой, не могу... вырос... над собой... ох... что я
здесь... на флоте... обо...га...тился... хи-хи-хих...  не  могу...  х-х-х...
Потом он резко делал серьезную рожу и говорил:
   - Вообще-то после флота я на  начальника  отдела  потяну.  Раньше  бы  не
потянул, а теперь я все могу.
   - Я придумаю новую торпеду,- начинал он опять хохотать, я знаю какую. Это
что-то круглое должно быть, чтоб руками можно было  катить,  но  не  легкое,
чтоб домой не отволокли. Должно снега не бояться  и  ночевать  под  открытым
небом. Чтоб только откопали - сразу же работало. Чтоб с крыши  падало  и  не
билось. Чтоб внутрь заливалась не горючая, не  выпиваемая  дрянь.  Чтоб  эта
дрянь не нужна была для "Жигулей". Чтоб эта торпеда по  команде  тонула,  по
команде - всплывала, чтоб бежала и поражала. Ждите, скоро пришлю. А то  и  с
проверкой приеду. Вот посмеемся!
   - Да, и лопату,- тут он совсем  загибался  от  смеха,  лопату...  лопа...
хх... ту... ей... хо-хо... ой, не могу... лопату... ей... при... де...  ла..
ю... сбо.. ку... при... со... ба... чу...  ой,  мама,-  сипел  он  остатками
воздуха,- и ме.. т...  лу...  мет...  лу...  ей  сза...ди...  вотк...  ну...
поме... ло... встав... лю... И все начинали смеяться вместе с ним.

   Мафия
   В коридоре, за дверью, слышалась возня и  грохот  сапог.  Оттуда  тянулся
портяночный запах растревоженной казармы.
   Вот и утро. "Народ" наш еще спит, проснулся только я. В каюте у  нас  три
койки: две подряд и одна с краю. На ближней к двери спит  СМР  (читать  надо
так - Сэ-Мэ-эР, у него такие инициалы), на следующей - я, а на  той,  что  в
стороне, развалился Лоб.
   Обычно курсантские клички - точный слепок  с  человека,  но  почему  меня
называют Папулей, я