о почти на разных  языках  -  так  часто  один  не
понимал другого.
   Однако это расстояние, все эти пропасти, в те времена еще не преодоленные
радио,  телевидением,  дешевым  туризмом   и   всем   прочим,   имели   свои
преимущества.  Люди,  быть  может,  знали  друг  друга  меньше,   зато   они
чувствовали себя свободнее друг  от  друга  и  потому  обладали  более  ярко
выраженной индивидуальностью. Вселенная  для  них  еще  не  возникала  и  не
исчезала с поворотом выключателя  или  нажатием  кнопки.  Чужаки  оставались
чужими,  но  в  этом  таилось  нечто  волнующее  и   прекрасное.   Возможно,
человечество выиграло от того, что мы все больше и больше  общаемся  друг  с
другом. Но я еретик и думаю, что обособленность наших предков  была  подобна
более широким просторам,  в  которых  они  обитали,  и  этому  можно  только
позавидовать. Сейчас мир в буквальном смысле слова  слишком  крепко  с  нами
связан.
   В каком-нибудь третьеразрядном трактире Сэм мог притворяться  (и  успешно
притворялся), будто знает городскую жизнь вдоль и поперек. Он люто  презирал
все, что не исходило из Вест-Энда, все, чему не хватало кипучей энергии этой
части Лондона. Но в сущности он был совсем другим; он был робок и неуверен в
себе - неуверен не в том, чем он хотел бы стать (нечто весьма далекое от его
нынешнего положения), а в том, хватит ли у него способностей этого добиться.
   С Мэри дело обстояло совсем наоборот. Начать с того, что  Сэм  просто  ее
ошеломил: он был во многом высшим существом, и ее насмешки  над  ним  являли
собой всего  лишь  средство  самозащиты  перед  столь  очевидным  культурным
превосходством, перед  этой  городской  способностью  наводить  мосты,  идти
напрямик, форсировать события. Природа одарила ее  основательностью,  своего
рода безыскусной уверенностью в себе; она знала, что в один прекрасный  день
станет хорошей женой и  хорошей  матерью,  и  понимала,  кто  чего  стоит  -
например, ничуть не обманывалась насчет разницы между своей  хозяйкой  и  ее
племянницей. Она недаром  была  крестьянкой  -  крестьяне  гораздо  ближе  к
реальным ценностям, чем городские илоты.
   Она покорила  Сэма  тем,  что  была  как  ясное  солнышко  после  дешевых
проституток(1) и подрабатывающих тем же ремеслом служанок, которыми  до  сих
пор исчерпывался его сексуальный опыт. В этом смысле  он  (как,  впрочем,  и
большинство кокни) был вполне уверен в себе. Голубоглазый брюнет с  румянцем
во всю щеку, он был строен, тонок в кости, движения его отличались ловкостью
и изяществом,  хотя  он  и  имел  склонность,  подражая  Чарльзу,  чудовищно
преувеличивать кое-какие повадки последнего, которые казались  ему  особенно
джентльменскими. Женщины постоянно провожали его взглядом, но более  близкое
знакомство с лондонскими девицами убедило его лишь в том,  что  они  так  же
циничны, как и он сам. Чем Мэри окончательно  его  сразила,  так  это  своей
невинностью. Он почувствовал  себя  мальчишкой,  который  пускает  солнечных
зайчиков и в один прекрасный  день  убеждается,  что  ослепил  кого-то,  кто
слишком мягок для подобного обращения. Ему  вдруг  захотелось  стать  таким,
каким он был в ее присутствии, и поближе узнать ее.
   Это внезапное взаимное понимание снизошло на них в утро визита их  хозяев
к  миссис  Поултни.  Они  начали  обсуждать  сравнительные   достоинства   и
недостатки мистера Чарльза и миссис Трэнтер. По мнению Мэри,  Сэму  повезло,
что он попал в услужение к такому симпатичному джентльмену.  Сэм  с  ней  не
согласился и вдруг, к собственному изумлению, обнаружил,  что  говорит  этой
"простой коровнице" то, что прежде говорил лишь самому себе.
   Предмет его стремлений был очень прост - он хотел торговать галантерейным
товаром. Он не мог пройти мимо галантерейной лавки, чтоб не остановиться, не
поглазеть на витрину и, в зависимости от  обстоятельств,  раскритиковать  ее
или одобрить. Он думал, что у него есть нюх на последнюю моду. Он  бывал  за
границей вместе с  Чарльзом,  набрался  там  новых  веяний  в  галантерейном
деле...     ---------------------------------------(1)      Профессиональные
проститутки, или "гулящие", изображены на  известной  карикатуре  Лича  1857
года. Две унылые женщины стоят под дождем  "в  какой-нибудь  сотне  миль  от
Хеймаркета". Одна из них обращается к другой: "Эй, Фанни!  И  давно  ты  тут
гуляешь?" (Примеч. автора.)
   Все это (и, между прочим, его неподдельное восхищение мистером  Фрименом)
он изложил несколько бессвязно, упомянув также об  огромных  препятствиях  -
нет денег, нет образования. Мэри скромно слушала; она поняла, что перед  ней
- совсем другой Сэм, и поняла также, что удостоилась чести заглянуть  в  его
душу. Сэм подумал, что слишком много болтает.  Но  всякий  раз,  с  тревогой
взглядывая на Мэри в ожидании смешка,  улыбки  или  хотя  бы  еле  заметного
признака издевки над его  нелепыми  претензиями,  он  видел  в  этих  широко
раскрытых  глазах  лишь  робкое  сочувствие  и   просьбу   продолжать.   Его
слушательница  почувствовала,  что  в  ней  нуждаются,  а  девушка,  которая
чувствует, что в ней нуждаются, уже на четверть влюблена.
   Настала пора уходить. Ему казалось, будто он только что пришел. Он стоял,
а она опять лукаво ему улыбалась. Он хотел сказать,  что  еще  ни  разу  так
свободно, вернее, так серьезно ни с кем о себе не говорил. Но он не  находил
слов.
   - Ну ладно. Значит, завтра утром увидимся.
   - Может, и увидимся.
   - У вас, наверно, много ухажеров.
   - Да нет, никто мне не нравится.
   - Держу пари, кто-то есть. Говорят, есть.
   - Мало ли чего тут наболтают. Нам и смотреть-то на мужчин не дают.  Какие
уж там ухажеры.
   Сэм вертел в руках свой котелок.
   - Оно и везде так.
   Молчание. Он заглянул ей в глаза:
   - Ну, а я вам чем не потрафил?
   - Я не говорю, что не потрафил.
   Молчание. Он все еще мял в руках котелок.
   - Я много девушек знаю. Всяких. А как вы, еще не видел.
   - Захочете, так найдете.
   - Ни разу не находил. Раньше.
   Снова молчание. Она упорно  смотрела  не  на  него,  а  на  подол  своего
фартука.
   - Ну а Лондон посмотреть желаете?
   Тут она улыбнулась и закивала - очень энергично.
   - То-то. Когда они там наверху поженятся, я вам все покажу.
   - Взаправду?
   Тут он ей подмигнул,  а  она  зажала  рот  рукой.  Над  розовыми  щечками
сверкнули голубые глаза.
   - В Лондоне кругом модные девицы. Вы со мной и пройтись не захочете.
   - Если вас как следует одеть - в самый раз будете.
   - Все-то вы врете!
   - Провалиться мне на этом месте!
   Они обменялись долгим взглядом. Сэм картинно поклонился и прижал шляпу  к
левой стороне груди.
   - A demang(1), мамзель.
   - Чего?
   - Это значит - завтра на Куми-стрит. По-французскому.  Где  ваш  покорный
слуга будет ждать.
   Тут она отвернулась, не в  силах  больше  на  него  смотреть.  Он  быстро
подошел к ней сзади, взял ее руку и поднес к  губам.  Мэри  отдернула  руку,
поглядев на нее так, словно от его губ на ней остались пятна сажи. Еще  один
горячий быстрый взгляд.  Она  закусила  свои  хорошенькие  губки.  Он  снова
подмигнул и удалился.
   Встретились ли они на следующее утро вопреки строжайшему запрету Чарльза,
мне неизвестно. Но позже, когда Чарльз выходил из дома  миссис  Трэнтер,  он
увидел Сэма, который явно с заранее обдуманным  намерением  ожидал  кого-то,
стоя на противоположной стороне улицы. Чарльз сделал жест,  которым  римляне
даровали пощаду поверженному гладиатору, и тогда Сэм снял шляпу  и  еще  раз
благоговейно прижал ее к сердцу, словно провожая взглядом катафалк,  но  при
этом широко осклабился.
   Что и возвращает меня к тому вечеру, приблизительно неделю спустя,  когда
состоялся вышеупомянутый концерт, а также объясняет,  почему  Сэм  пришел  к
столь отличному от своего хозяина выводу касательно женского  пола,  ибо  он
опять  очутился  в  той  же  кухне.  К  сожалению,  на  этот  раз  при   сем
присутствовала дуэнья - кухарка миссис Трэнтер. Но дуэнья крепко спала, сидя
в резном деревянном кресле перед открытой дверцей своей пылающей плиты. Мэри
с Сэмом сидели в самом темном углу. Они не разговаривали. Да в том и не было
нужды, потому что они держались за руки. Со стороны Мэри это была всего лишь
---------------------------------------(1) Искаженное a demain -  до  завтра
(франц. ) самозащита: она убедилась, что только так может  остановить  руку,
пытавшуюся обнять ее за талию. Но вот почему  Сэм,  несмотря  на  это  и  на
молчание Мэри,  счел  ее  такой  отзывчивой,  -  тайна,  которую  ни  одному
влюбленному не надо разъяснять.
 
 
 
   18
 
   Можно  ли  удивляться  тому,  что  люди,  от  которых  общество  привыкло
отворачиваться и которым часто нет места  в  его  сердце,  порой  преступают
законы этого общества?
   Д-р Джон Саймон. Городской медицинский отчет (1849)
 
   Когда к ручью в полдневный зной
   Я жажду утолить склонился,
   Печальный призрак мне явился
   И долго реял надо мной
   Томас Гардч.
   Канун Иванова дня
 
   Прошло два дня, в продолжение которых молотки Чарльза  праздно  лежали  у
него в рюкзаке. Он выбросил из головы мысли об ископаемых, ожидавших его  на
террасах, и связанные теперь с ними мысли о женщинах, уснувших на освещенных
солнцем уступах. Но потом у Эрнестины разболелась голова,  и  он  неожиданно
получил в свое распоряжение целый день. Некоторое время он колебался, но так
скучно, так незначительно было все, что открывалось  его  глазам,  когда  он
стоял у окна своей комнаты... Белый лев с мордой голодного китайского мопса,
очень живо  напоминающей  (как  Чарльз  уже  однажды  заметил)  лицо  миссис
Поултни, что красовался на гостиничной вывеске, угрюмо глядел на него снизу.
День был не очень солнечным, ветер  -  не  очень  сильным;  купол  из  серых
облаков - слишком высоким, чтобы опасаться дождя.  Он  намеревался  написать
несколько.писем, но понял, что не расположен.
   Сказать по правде, он вряд ли вообще был к чему-нибудь расположен; им  ни
с того ни с сего овладела нестерпимая жажда странствий, от которой  он,  как
ему последние годы казалось, вылечился навсегда.  Ему  захотелось  очутиться
где-нибудь в Кадисе, в Неаполе, на  полуострове  Морея,  и  не  ради  одного
только великолепия средиземноморской  весны,  но  для  того,  чтобы  обрести
свободу, знать, что впереди -  нескончаемые  недели  странствий,  острова  и
горы, голубые тени неизведанного.
   Полчаса спустя он уже  миновал  сыроварню  и  углубился  в  леса  Вэрской
пустоши. Но ведь он мог пойти в другую сторону? Конечно,  мог.  Он,  однако,
строго запретил себе приближаться к горной  лужайке;  если  же  он  все-таки
встретит мисс Вудраф, то обойдется с нею так, как ему следовало  обойтись  в
прошлый раз - вежливо, но твердо откажется вступать с ней в разговор. К тому
же она, очевидно, всегда ходит в одно и то же место. Чтобы избежать  встречи
с ней, надо просто держаться от него подальше.
   Так он и сделал: задолго до поворота на лужайку взял  на  север  и  пошел
вверх по склону, на котором раскинулась обширная ясеневая роща. Эти ясени  -
едва ли не самые крупные в  Англии  -  со  стволами,  окутанными  плющом,  с
мощными    сучьями,    на    которых    выросли    .экзотические     колонии
папоротника-многоножки,  были  поистине  грандиозны.  Размеры  их  и  навели
захватившего общинные владения джентльмена на мысль о  древесном  питомнике,
и, пробираясь среди них к почти вертикальным меловым стенам,  что  виднелись
вверху, Чарльз почувствовал себя совсем маленьким,  но  это  показалось  ему
даже приятным.
   Он заметно воспрял духом, в особенности когда  из-под  ковра  пролески  и
аронника у него под ногами стали  пробиваться  напластования  кремня.  Почти
сразу ему попался морской еж. Он был в плохом состоянии: из пяти  сходящихся
пунктирных линий, которые украшают  хорошо  сохранившийся  панцирь,  остался
только  еле  заметный  след.  Но  даже  это  было  лучше,  чем   ничего,   и
приободрившийся Чарльз, поминутно нагибаясь, принялся за поиски.
   Постепенно одолевая склон, он  добрался  до  подножья  утесов,  где  слой
осыпавшегося кремня был толще  всего  и  где  ископаемые,  вероятно,  меньше
подверглись разрушительному действию морской воды. Держась на  этом  уровне,
он стал продвигаться к западу. Плющ здесь разросся очень буйно - кое-где  он
сплошь покрывал отвесную стену утеса вместе с  ветвями  ближайших  деревьев,
его огромные рваные полотнища нависали у Чарльза над головой. В одном  месте
эти заросли образовали  нечто  вроде  туннеля,  на  дальнем  конце  которого
виднелась прогалина, а на ней - совсем недавняя  кремневая  осыпь.  В  таком
месте наверняка должны быть иглокожие,  и  он  начал  методично  прочесывать
участок, со всех сторон окруженный густым колючим кустарником. Он  провел  в
этом занятии минут десять, и все это время ничто не нарушало тишины  -  лишь
где-то на  горной  лужайке  мычал  теленок,  хлопали  крыльями  и  ворковали
горлинки, да снизу из-за деревьев доносился едва различимый ровный шум моря.
Потом он услышал звук - будто сорвался камень. Он поднял голову,  но  ничего
не увидел и решил, что это осыпается галька с мелового утеса. Еще минуты две
он продолжал свои поиски,  а  затем  какое-то  неизъяснимое  ощущение,  быть
может,  атавизм,  свойство,  сохранившееся  в  нас  со   времен   палеолита,
подсказало ему, что он не один. Он быстро огляделся.
   Она стояла наверху, у оконечности туннеля, шагах в пятидесяти от него. Он
не знал, давно ли она здесь; потом вспомнил звук, который слышал минуты  две
назад. На мгновение он даже испугался: что-то жуткое  почудилось  ему  в  ее
бесшумном появлении. Ее башмаки не были подбиты гвоздями, но все равно  она,
наверно, двигалась с большой  осторожностью.  Чтобы  застать  его  врасплох;
значит, она шла за ним нарочно.
   - Мисс Вудраф! - Он приподнял шляпу. - Как вы сюда попали?
   - Я увидела, как вы проходили.
   Чарльз поднялся немного выше. Капор она опять держала в руке. Он заметил,
что волосы у нее растрепались, словно от ветра, но никакого ветра  не  было.
Это придавало ей какой-то  дикий  вид,  и  впечатление  дикости  еще  больше
усиливал неподвижный взгляд, который она с него не сводила. Как  ему  раньше
не пришло в голову, что она и в самом деле слегка помешалась?
   - Вы... вы имеете мне что-нибудь сказать?
   В ответ - тот же неподвижный взгляд, на этот раз не сквозь него, а скорее
сверху  вниз.  У  Сары  было  одно  из  тех  особенных  женских   лиц,   чья
привлекательность весьма непостоянна и зависит от неуловимого взаимодействия
поворота, света, настроения. Сейчас ей придал какое-то колдовское очарование
косой бледный луч солнца, прорвавшийся из узкого  просвета  в  облаках,  что
нередко бывает в Англии на склоне дня. Он осветил ее лицо, всю ее фигуру  на
переднем плане в обрамлении зелени, и лицо это вдруг  сделалось  прекрасным,
поистине прекрасным, пленительно-сумрачным, хотя  и  исполненным  не  только
внешнего, но и внутреннего света. Точно  так  же,  вспомнил  Чарльз,  одному
крестьянину из Гаварни в Пиренеях,  явилась,  по  его  словам,  Дева  Мария,
стоявшая на deboulis(1) при дороге. Чарльзу  случилось  побывать  там  всего
несколько недель спустя. Его отвели на это место; ничего примечательного  он
там не нашел. Но если б перед ним тогда предстало подобное видение!
   Однако то видение, которое предстало перед ним сейчас,  явилось  с  более
банальной миссией. Порывшись в карманах пальто, Сара протянула ему на  обеих
ладонях две превосходно сохранившиеся морские звезды.  Он  вскарабкался  еще
выше, чтобы их как следует рассмотреть, а затем в изумлении поднял глаза  на
ее серьезное лицо. Он вспомнил - в то утро  у  миссис  Поултни  он  вскользь
упомянул о палеонтологии и о важности иглокожих... Потом снова посмотрел  на
два маленьких панциря у нее в руках.
   - Вы не хотите их взять?
   Она  была  без  перчаток,  и  пальцы  их  соприкоснулись.  Он   все   еще
рассматривал окаменелости, но думал только  о  прикосновении  этих  холодных
пальцев.
   - Чрезвычайно вам благодарен. Они в превосходном состоянии.
   - Это те, что вы ищете?
   - Да, именно они.
   - Они раньше жили в море?
   Помедлив, он выбрал из двух панцирей тот, что сохранился лучше, и показал
ей ротовое отверстие, заднепроходное отверстие, дырочки для ножек. Все,  что
он объяснял, было выслушано с таким пристальным  вниманием,  что  постепенно
его недовольство улетучилось. Вид у этой девушки был  странный,  но  два-три
вопроса, которые она ему задала, не оставляли сомнений в полной здравости ее
рассудка. Наконец он бережно убрал окаменелости в карман.
   - Вы оказали мне  большую  любезность,  потратив  на  их  поиски  столько
времени.
   - У меня не было другого занятия.
   -  Я  собирался  возвращаться.  Позвольте  проводить  вас  на   тропинку.
---------------------------------------(1) Каменная осыпъ (франц.)
   Она, однако, не двинулась с места.
   - Еще я хотела поблагодарить вас, мистер Смитсон, за то... за то, что  вы
желали мне помочь.
   - От помощи вы отказались, следовательно, теперь я - ваш должник.
   Наступило молчание. Выбравшись наверх, он палкой раздвинул плющ,  уступая
ей дорогу. Но она по-прежнему стояла лицом к прогалине.
   - Я дурно сделала, что пошла за вами.
   Он пожалел, что не видит ее лица.
   - Я полагаю, что мне лучше уйти.
   Она молчала. Чарльз пошел к зеленой стене из  плюща,  но  не  выдержал  и
оглянулся на нее в последний раз.
   Она смотрела через плечо ему вслед: словно тело  возмущенно  отвернулось,
осуждая бесстыдство глаз, которые выражали теперь не только прежний укор,  а
еще и напряженную страстную мольбу. В этом полном муки  мучительном  взгляде
Чарльз прочел возмущение: ее оскорбили, над ее слабостью низко  надругались.
Но глаза ее обвиняли Чарльза не в том, что он ее оскорбил, а лишь в том, что
он этого не заметил. Их взгляды надолго скрестились, и когда  Сара,  опустив
наконец голову, заговорила, на щеках ее рдел румянец.
   - У меня нет никого, к кому я могла бы обратиться.
   - Мне кажется, я объяснил вам, что миссис Трэнтер...
   - Сама доброта. Но я не нуждаюсь в доброте.
   Молчание. Он все еще придерживал палкой плющ.
   -  Сколько   мне   известно,   здешний   священник   -   человек   весьма
здравомыслящий.
   - Это он рекомендовал меня миссис Поултни.
   Чарльз стоял возле плюща, словно в дверях. Он избегал ее взгляда и никак,
никак не мог придумать, что сказать под занавес.
   - Я почту за счастье поговорить о вас с миссис Трэнтер. Однако  мне  было
бы крайне неловко...
   - Входить и дальше в мои обстоятельства.
   - Да, вы не ошиблись, именно это я  и  хотел  сказать.  -  Получив  такую
отповедь, она отвернулась.  Он  медленно  отпустил  плющ,  и  стебли  заняли
первоначальное положение. -  Вы  по-прежнему  не  хотите  последовать  моему
совету покинуть эти края?
   - Я знаю, чем я стану в Лондоне. - Чарльз внутренне оцепенел. -- Я  стану
тем, чем  стали  в  больших  городах  многие  обесчещенные  женщины.  -  Она
повернулась к нему и покраснела  еще  сильнее.  -  И  чем  меня  уже  многие
называют в Лайме.
   Однако это уж слишком, это просто верх неприличия.
   - Уважаемая мисс Вудраф, -  пробормотал  Чарльз.  Щеки  его  теперь  тоже
залились густой краской.
   - Я слаба. Мне ли этого не знать? - сказала она и с горечью добавила: - Я
согрешила.
   Это  новое  признание  совершенно  чужому  человеку,  да  еще  при  таких
обстоятельствах вытеснило добрые чувства к Саре, которые вызвало  у  Чарльза
внимание к его краткой лекции об  ископаемых  иглокожих.  Однако  у  него  в
кармане лежали два панциря - чем-то он был ей все же обязан, и та часть  его
души, существование которой он скрывал от самого себя, была в какой-то  мере
польщена - так бывает польщен священник, к которому обратились за советом  в
минуту духовного сомнения.
   Он опустил глаза на железную ферулу своей палки.
   - И этот ст