сочинил стихотворение - чуть  более  удачное,
чем то, отрывок из которого я приводил в предыдущей главе.
 
   За чем они стремились? Что за цель
   Одушевляла их во время оно?
   За истиной, которая досель
   Неведома сединам Альбиона?
   Я в их краю чужой, но мне сродни
   Пыл юности в их мыслях и порывах,
   Их вера в то, что породят они
   Людей иных - и более счастливых.
 
   Они проложат путь ко временам,
   Когда все будут братьями до фоба,
   И рай земной они построят там,
   Где правили неравенство и злоба.
 
   И пусть самонадеянная мать
   Твердит, что сын привязан к ней навеки,
   Младенец только начал ковылять -
   Он вырвется из-под ее опеки.
 
   И с гордостью за юную страну -
   Начало лучших, будущих Америк -
   Он глядя вдаль, благословит волну,
   Что вынесла его на этот берег.
 
   И теперь  -  в  окружении  этих  туманно-жеманных  ямбов  и  риторических
вопросительных знаков (правда, рифма в конце - "Америк/берег" - пожалуй,  не
так уж плоха), мы на один абзац покинем Чарльза.
   Прошло  уже  почти  три  месяца  с  тех  пор,  как  Мэри  сообщила   мужу
взволновавшую  его  новость;  сейчас  конец  апреля.  За   это   время   Сэм
окончательно залез в долги к Фортуне, получив в дар свое долгожданное второе
издание - на сей раз мужского пола. Стоит теплый воскресный вечер; в воздухе
разлит аромат золотисто-зеленых почек и  перезвон  церковных  колоколов;  на
кухне бренчит посуда - это его недавно оправившаяся после родов жена  вместе
с прислугой готовит ужин; и пока Сэм наверху забавляется с детьми -  девочка
уже начинает ходить и цепляется за отцовские колени, где лежит трехнедельный
сынишка, кося своими темными  глазенками  (Сэм  от  них  в  восторге:  "Ишь,
востроглазый,  шельмец!"),  -   случается   невероятное:   что-то   в   этом
младенческом взгляде пронзает Сэмову далеко не бостонскую душу.
   Два дня спустя, когда  Чарльз,  успевший  к  тому  времени  добраться  до
Нью-Орлеана, вернулся к себе в  гостиницу  с  прогулки  по  Vieux  Carre(1),
портье протянул ему  телеграмму.  ---------------------------------------(1)
Старинная часть города (от французского названия старой площади -  Вье-Карре
- в центре Нью-Орлеана)
   В ней стояло: "ОНА НАШЛАСЬ. ЛОНДОН. МОНТЕГЮ" Чарльз прочитал эти слова  и
отошел к  дверям.  После  стольких  месяцев  ожидания,  стольких  событий...
невидящим взором он смотрел на шумную улицу. Неизвестно отчего,  без  всякой
эмоциональной связи, на глаза у него навернулись слезы. Он вышел  наружу  и,
став у подъезда гостиницы, закурил сигару. Минуты через две он возвратился к
конторке портье.
   - Не можете ли вы  мне  сказать...  когда  отплывает  ближайшее  судно  в
Европу?
 
 
 
   60
 
   Она пришла, она уж здесь,
   Моя отрада, Лалаге!
   Томас Гарди. Ожидание
 
   У моста он отпустил экипаж. Был последний день мая -  погожий  и  теплый;
дома утопали в зелени, небо сияло голубизной в разрывах курчавых, как  белое
руно, облаков. Летучая тень на минуту окутала Челси, хотя на том берегу, где
тянулись складские строения, было по-прежнему солнечно.
   Монтегю объяснить ему ничего не мог. Сообщение пришло  по  почте:  листок
бумаги, на нем имя и адрес - больше ничего. Он лежал у Монтегю на  столе,  и
Чарльзу вспомнилась первая записка с адресом, которую прислала ему Сара;  но
здесь почерк был совсем другой - аккуратно,  по-писарски  выведенные  буквы.
Только предельная лаконичность чем-то напоминала давнюю Сарину записку
   Следуя инструкциям, полученным в  ответной  телеграмме  Чарльза,  Монтегю
действовал с величайшей осмотрительностью. Ни  в  коем  случае  нельзя  было
неосторожными расспросами спугнуть ее, дать  ей  возможность  снова  замести
следы. Функции сыщика он возложил  на  одного  из  своих  служащих,  и  тот,
вооружившись описанием, которое Чарльз в свое  время  составил  для  наемных
агентов, сообщил, что по указанному адресу действительно проживает  женщина,
чьи приметы полностью отвечают описанию,  и  что  известна  она  как  миссис
Рафвуд  Эта  прозрачная   перестановка   слогов   окончательно   подтвердила
правдивость анонимной записки; что же касается "миссис" перед  фамилией,  то
после первого мгновенного испуга Чарльз понял, что скорее всего  этот  титул
надо понимать как раз наоборот. В Лондоне одиноко живущие  женщины  довольно
часто прибегали к такой нехитрой маскировке. Нет, разумеется, Сара не  вышла
замуж.
   - Я вижу, эта записка послана из Лондона. Вы  не  догадываетесь,  кто  бы
мог...
   - Письмо пришло в мою контору, следовательно, оно исходит от кого-то, кто
видел наши объявления. Но  адресовано  оно  персонально  вам,  значит,  этот
кто-то  знает,  в  чьих  интересах  мы  действуем.  В   то   же   время   за
вознаграждением, которое мы предлагали, никто не явился. Я склоняюсь к тому,
что она написала сама.
   - Но почему она  так  долго  молчала?  Почему  до  сих  пор  не  решалась
открыться? К тому же почерк безусловно не ее. - Монтегю только молча  развел
руками. - А больше ваш служащий ничего не узнал?
   - Он в точности следовал  указаниям,  Чарльз.  Я  запретил  ему  наводить
справки. Просто он однажды оказался поблизости,  когда  с  ней  поздоровался
кто-то из дома по соседству. Так мы узнали имя.
   - А что это за дом, где она живет?
   - Солидный, порядочный дом. Повторяю его слова.
   - Вероятно, она там служит в гувернантках.
   - Вполне возможно.
   К концу этого обмена  репликами  Чарльз  отвернулся  к  окну  -  и,  надо
сказать, весьма своевременно, поскольку выражение лица Монтегю выдавало, что
кое о чем он умалчивает. Он  не  позволил  своему  посланному  расспрашивать
соседей, но себе он позволил его расспросить.
   - Вы намерены увидеться с ней?
   - Милый мой  Гарри,  не  для  того  же  я  пересек  Атлантику...-  Чарльз
улыбнулся, как бы извиняясь за свой запальчивый тон. -  Я  знаю,  о  чем  вы
хотите спросить. Ответить я не могу. Простите - дело это  слишком  интимное.
И, говоря по правде, я сам еще не могу разобраться в своих  чувствах.  Может
быть, пойму, когда увижу ее. Я знаю только одно она... ее  образ  неотступно
преследует меня. Я знаю, что должен непременно увидеться с ней... поговорить
.. вы понимаете.
   - Вам непременно нужно задать вопросы сфинксу
   - Можно и так сказать.
   - Ну что ж, почему бы и нет... Только не забывайте, что грозило тем,  кто
не мог разгадать загадку.
   Чарльз состроил скорбную гримасу.
   - Если выбор только такой: молчание или моя погибель, то  можете  заранее
сочинять надгробную речь.
   - От души надеюсь, что она не понадобится
   И они обменялись улыбками.
   Но сейчас, когда Чарльз приближался к обители сфинкса,  ему  было  не  до
улыбки. Этот район Лондона был ему  незнаком;  у  него  заранее  составилось
впечатление, что это какой-то второразрядный вариант Гринвича  и  что  здесь
доживают остаток дней отставные морские офицеры. В викторианскую эпоху Темза
была куда грязнее, чем сейчас: по воде вечно плавали отбросы и прочая дрянь,
и при каждом приливе и  отливе  в  воздухе  распространялось  отвратительное
зловоние. Однажды его не вынесла даже палата лордов, единодушно  отказавшись
заседать в таких условиях. Река считалась разносчиком заразных  болезней,  в
том числе знаменитой холерной эпидемии, и иметь дом на  берегу  Темзы  в  то
время было далеко не так престижно, как в наш дезодорированный век.  Тем  не
менее Чарльз отметил, что здания на набережной выглядели вполне  импозантно;
и хотя избрать такое местопребывание могли только люди с весьма своеобразным
вкусом, очевидно было, что не бедность вынудила их к этому.
   Наконец, с дрожью в коленях и с бледностью на лице и вдобавок со  смутным
чувством унижения  -  его  новая,  американская  индивидуальность  бесследно
растворилась под напором глубоко укоренившегося  прошлого,  и  он  испытывал
смущавшую его самого неловкость от того, что он, джентльмен, ищет  аудиенции
у гувернантки, в сущности немногим отличающейся от прислуги, - он подошел  к
заветным воротам. Ворота были кованые, чугунные, за ними начиналась дорожка,
упиравшаяся в парадное крыльцо высокого кирпичного особняка, фасад  которого
до самой крыши был увит глицинией; в  густой  зелени  уже  кое-где  начинали
распускаться бледно-сиреневые кисти соцветий.
   Он взялся за медный дверной молоток и постучал два раза; подождав  секунд
двадцать,  постучал  снова.  На  этот  раз  ему  открыли.  В  дверях  стояла
горничная. За ее спиной он разглядел обширный холл со множеством картин;  их
было столько, что ему показалось, будто он попал в картинную галерею.
   - Я хотел бы повидать миссис...  Рафвуд.  Если  не  ошибаюсь,  она  здесь
живет...
   Горничная была молоденькая, большеглазая девушка, со  стройной  фигуркой,
почему-то без обычного для служанок кружевного чепчика. Он  даже  усомнился,
горничная ли она, и если бы не белый передник, он не  знал  бы,  как  к  ней
обратиться.
   - Позвольте узнать ваше имя?
   Она не добавила "сэр" - пожалуй, это и впрямь не горничная; и  выговор  у
нее не такой, как у простой служанки. Он протянул ей свою визитную карточку.
   - Пожалуйста, скажите, что я нарочно приехал повидаться с ней издалека.
   Девушка не церемонясь прочла карточку. Нет, конечно,  она  не  горничная.
Казалось, что она пребывает в нерешительности. Но тут в дальнем конце  холла
скрипнула дверь, и на пороге показался господин  лет  на  шесть-семь  старше
Чарльза. Девушка с облегчением повернулась к вошедшему:
   - Этот джентльмен желает видеть Сару.
   - Вот как?
   В руке он держал перо. Чарльз снял шляпу и адресовался уже к нему:
   - Если вы будете настолько любезны... Я хорошо знал ее до того,  как  она
переехала в Лондон.
   Господин смерил гостя коротким, но пристальным, оценивающим взглядом,  от
которого Чарльза слегка покоробило; к тому же в его внешности - может  быть,
в небрежно-броской манере  одеваться  -  было  что-то  неуловимо  еврейское,
что-то от молодого Дизраэли... Господин посмотрел на девушку.
   - Она сейчас?..
   - По-моему, они просто беседуют. Больше ничего.
   "Они" - это, вероятно, ее воспитанники. Дети хозяев.
   - Тогда проводите его наверх, милочка. Прошу вас, сэр.
   С легким поклоном он исчез - так же внезапно,  как  и  появился.  Девушка
сделала Чарльзу знак следовать за ней.
   Входную дверь ему пришлось закрывать самому. Пока он шел к  лестнице,  он
успел  окинуть  взглядом  картины  и  рисунки,  развешанные  по  стенам.  Он
достаточно ориентировался в современном искусстве,  чтобы  узнать  школу,  к
которой принадлежало большинство работ; он узнал и художника -  того  самого
знаменитого, может быть печально знаменитого художника,  чью  монограмму  он
заметил на нескольких картинах. Фурор,  произведенный  этим  живописцем  лет
двадцать назад,  со  временем  улегся;  то,  что  казалось  тогда  достойным
сожжения, теперь ценилось знатоками и  стоило  немалых  денег.  По-видимому,
господин с пером в руке и был таким знатоком, собирателем живописи,  правда,
живописи несколько подозрительного толка; но подобное увлечение  выдавало  в
нем человека со средствами.
   Чарльз взошел на лестницу следом за девушкой;  и  тут  на  стенах  висели
картины, и тут преобладала та же подозрительная школа. Но его волнение  было
уже  так  велико,  что  он  не  замечал  ничего  вокруг.  В  начале  второго
лестничного пролета он решился спросить:
   - Миссис Рафвуд служит здесь гувернанткой?
   Девушка  приостановилась  и  взглянула  на  него   с   чуть   насмешливым
удивлением. Потом опустила ресницы.
   - Она давно уже не гувернантка.
   На мгновенье их  взгляды  скрестились;  затем  она  повернулась  и  стала
подниматься дальше.
   У  двери  на  площадке  второго   этажа   таинственная   путеводительница
произнесла:
   - Извольте обождать здесь.
   И прошла в комнату, оставив дверь приоткрытой. Чарльз увидел растворенное
окно, кружевные занавеси, которые теплый ветерок задувал в  комнату;  сквозь
листву  деревьев  перед  домом  поблескивала  на  солнце  река.  Из  комнаты
доносились негромкие голоса. Он переменил положение, чтобы лучше разглядеть,
что  происходит  внутри.  Теперь   он   увидал   двоих   мужчин,   бесспорно
джентльменов; они стояли перед мольбертом с картиною, повернутым к окну так,
чтобы солнечный свет падал на него под углом. Тот из двух,  что  был  повыше
ростом, наклонился, рассматривая на  полотне  какую-то  деталь,  и  перестал
заслонять стоящего за ним второго господина. Этот последний бросил взгляд на
приоткрытую дверь и случайно встретился глазами  с  Чарльзом.  Едва  заметно
поклонившись, он повернулся к кому-то невидимому на другом конце комнаты.
   Чарльз окаменел от изумления.
   Это лицо он знал; этого человека он видел, слышал -  слушал  его  лекцию,
целый час, вместе с Эрнестиной. Невероятно  -  и  тем  не  менее...  а  этот
господин внизу... и это множество картин!.. Он поспешно отвернулся и перевел
взгляд на высокое, выходившее в сад позади дома окно, которым  заканчивалась
лестничная площадка; долгожданный миг пробуждения не избавил, а  еще  глубже
погрузил его в кошмар. Он ничего не  видел,  кроме  абсурдности  собственной
теории, будто падшие женщины должны все глубже падать в пропасть - ведь он и
явился сюда для того, чтобы помещать действию  закона  тяготения...  Он  был
потрясен, как человек, внезапно обнаруживший, что весь мир вокруг  стоит  на
голове.
   Дверь скрипнула. Он резко обернулся.
   Она стояла на площадке, еще держась за медную ручку двери, которую только
что прикрыла за собой, и после яркого солнечного света его  глаза  не  сразу
разглядели ее как следует.
   Ее наряд поразил его. Он был так не похож на ее прежнее  платье,  что  на
секунду Чарльза охватило сомнение: она ли это? Мысленно он видел  ее  в  той
одежде, которую она носила  всегда,  -  в  чем-то  темном,  траурно-вдовьем:
напряженное, страстное лицо на  тусклом,  невыразительном  фоне.  Теперь  же
перед ним была  воплощенная  идея  Новой  Женщины,  чья  наружность  бросала
открытый вызов общепринятым тогдашним представлениям о женской моде. На  ней
была ярко-синего цвета юбка, стянутая в талии пунцовым поясом с позолоченной
звездообразной пряжкой,  и  свободная,  воздушная  блузка  в  белую  и  алую
полоску, с длинными пышными рукавами; высокий кружевной ворот был  сколот  у
горла брошью-камеей. Распущенные волосы она перевязала красной лентой.
   Это электризующее, богемное явление вызвало у Чарльза сразу два  странных
чувства, во-первых, она показалась ему не старше,  а  моложе  двумя  годами;
во-вторых, ему почудилось, что каким-то непостижимым образом он не  вернулся
в Англию, а снова попал в Америку, объехав вокруг света. Именно такой  стиль
был принят в среде  молодых  американок  того  круга,  с  которым  сблизился
Чарльз. В  повседневной  одежде  они  ценили  свободу  и  удобство  -  после
злосчастных турнюров, корсетов  и  кринолинов  простота  покроя  и  свежесть
красок  радовали  глаз.  В  Штатах   Чарльз   находил   очаровательной   эту
раскрепощенную дамскую моду, улавливая в  ней  дерзкий,  дразняще-кокетливый
намек на эмансипированность во всех других отношениях; а сейчас,  охваченный
неясными новыми подозрениями, он окончательно смешался и залился румянцем  -
почти таким же ярким, как алые полоски на ее шелковой блузке.
   Но вслед за первым потрясением и испугом - Боже, кем она  стала,  во  что
превратилась?! - пришла волна несказанного облегчения. Ее глаза, губы, такое
характерное для ее лица выражение скрытого  вызова...  все  оставалось,  как
раньше. Такою она жила в самых блаженных его воспоминаниях, такою  предстала
ему теперь - по-прежнему удивительной, но еще более  законченной,  достигшей
расцвета, крылатой красавицей бабочкой, вылупившейся  из  черной  невзрачной
куколки.
   Десять долгих секунд прошло в молчании. Потом она сжала руки  у  пояса  и
опустила глаза.
   - Как вы сюда попали, мистер Смитсон?
   Адрес посылала не она! Она не рада ему, не благодарна!  Он  не  вспомнил,
что точно такой же вопрос когда-то задал ей  сам,  неожиданно  увидев  ее  в
лесу; но он почувствовал, что они как-то странно поменялись  ролями.  Теперь
он выступал как проситель, а она - без особой охоты - соглашалась  выслушать
его.
   - Мой поверенный получил известие, что вы живете здесь.  От  кого,  я  не
знаю.
   - Ваш поверенный?
   - Вы не знали, что я расторгнул помолвку с мисс Фримен?
   Теперь удивилась и испугалась  она.  Он  выдержал  долгий  вопросительный
взгляд; потом она опустила глаза. Она ничего не знала! Он  шагнул  к  ней  и
продолжал тихим голосом:
   - Я обшарил город вдоль и поперек. Ежемесячно  я  давал  объявления  -  в
надежде...
   Теперь они оба смотрели себе  под  ноги,  на  узорчатый  турецкий  ковер,
застилавший площадку. Он попытался совладать с дрожью в голосе.
   - Я вижу, вы... - Слова не шли у него с языка,  но  он  хотел  сказать  -
"совсем переменились".
   Она сказала:
   - Жизнь теперь благоволит ко мне.
   - Этот господин там, в комнате, - он не?..
   Она кивнула в ответ, прочтя в его еще не верящих  глазах  непроизнесенное
имя.
   - И дом этот принадлежит...
   Она  коротко  вздохнула  -  такое  осуждение  звучало  в  его  тоне.  Ему
припомнились какие-то краем уха слышанные толки... Не о том, кого он  увидел
в комнате, а о господине с пером в руке. Сара, не говоря ни слова, двинулась
к лестнице, ведущей на третий этаж. Но Чарльз стоял как вкопанный. Тогда она
нерешительно взглянула в его сторону.
   - Прошу вас.
   Вслед за нею он пошел наверх и очутился в комнате, выходившей  окнами  на
север, в сад перед домом. Это была мастерская художника. На столе  у  дверей
беспорядочная груда рисунков; на мольберте недавно начатая картина маслом  -
можно было различить набросок молодой женщины с печально поникшей головой  и
бегло намеченный фон -  древесную  листву;  лицом  к  стене  прислонены  еще
холсты; на другой стене - множество крючков и  на  них  многоцветье  женских
уборов: платья, шали,  шарфы;  большой  глиняный  сосуд;  столы,  заваленные
принадлежностями  художника  -  тюбики  красок,  кисти,  баночки.  Барельеф,
статуэтки, высокая узкая ваза с камышами. Каждый  кусочек  пространства  был
заполнен каким-нибудь предметом.
   Сара стояла у окна, спиной к Чарльзу.
   - Я его секретарша. Помощница.
   - И натурщица?
   - Иногда.
   - Понимаю.
   Но он ничего не понимал; вернее, понимал одно - что  на  столе  у  дверей
лежит рисунок...  уголком  глаза  он  заметил  его  -  обнаженная  натура...
женщина, обнаженная до пояса, с амфорой в  руках.  Нет,  лицо,  кажется,  не
Сарино... впрочем, под таким углом трудно разглядеть как следует...
   - Вы живете здесь с тех пор, как покинули Эксетер?
   - Я живу здесь уже второй год.
   Если бы можно было спросить как, как они познакомились? Какие между  ними
отношения? Помедлив, он положил на стул у  дверей  свою  шляпу,  перчатки  и
трость. Пышное  богатство  ее  волос,  ниспадавших  почти  до  пояса,  снова
приковало его взгляд. Она казалась сейчас стройнее, миниатюрнее, чем раньше.
На подоконник перед ней спорхнул голубь, но тут же, испугавшись неясно чего,
улетел. Внизу открылась и снова закрылась дверь. Донеслись  мужские  голоса;
через холл прошли двое или трое, переговариваясь  между  собой.  А  они  все
стояли друг против друга. Их разделяла комната. Их разделяло  все.  Молчанье
становилось непереносимым.
   Он явился спасти ее от нищеты, избавить от немилой службы в немилом доме.
Явился, бряцая доспехами, готовый поразить дракона, - а  принцесса  нарушила
все правила игры. Где цепи, где рыдания, где  воздетые  в  мольбе  руки?  Он
выглядел таким же остолопом, как человек, явившийся на официальный  прием  в
уверенности, что он приглашен на бал-маскарад.
   - Он знает, что вы не замужем?
   - Я схожу за вдову.
   Следующий его вопрос был бестактен, но ему было уже все равно.
   - Его жена, кажется, умерла?
   - Да. Но живе