получить  свои  двести
пятьдесят фунтов только за счет приданого Эрнестины.  И  если  хозяин  будет
продолжать шашни с лаймской распутницей,  то  продолжаться  они  должны  под
неусыпным оком расчетливого  игрока,  который  и  из  этого  сумеет  извлечь
пользу: ведь чем больше грехов у человека на совести, тем легче вытянуть  из
него деньги; но если шашнями не ограничится... Тут Сэм прикусил нижнюю  губу
и нахмурился. И впрямь выходило, что он  метит  чересчур  высоко  и  слишком
много на себя берет; но точно так  же  действует,  берясь  устраивать  чужую
судьбу, любая сваха.
 
 
 
 
   43
 
   Все мнилось: стоит она
   В тени - и сама, как тень,
   Печальна, тиха, темна...
   А. Теннисон. Мод (1855)
 
   Пожалуй, викторианский вариант  железного  века  ярче,  чем  все  другие,
способен  проиллюстрировать  для  нас  миф   о   рациональном   человеческом
поведении. Бунт Чарльза, длившийся одну ночь,  завершился  твердым  решением
невзирая ни на что жениться на Эрнестине.  В  сущности,  он  и  не  помышлял
всерьез о том, чтобы отказаться от брака; визит к мамаше Терпсихоре и эпизод
с проституткой - как ни маловероятно это может показаться  -  лишь  укрепили
его намерения; не так ли мы, уже решившись на какой-то  шаг,  еще  терзаемся
вздорными сомнениями, еще пытаемся задавать бесполезные последние вопросы?..
Все это повторял себе Чарльз,  когда  возвращался  ночью  домой,  больной  и
разбитый; теперь вам будет понятно, почему он сорвал  на  Сэме  свое  дурное
настроение. Ну а Сара... Что ж Сара! Насмешница судьба подсунула ему  взамен
другую Сару, жалкий суррогат - и это был конец; настало пробужденье.
   И все-таки...  все-таки  не  такого  он  ждал  письма.  Ему  хотелось  бы
обнаружить там более веский повод для осуждения -  пусть  бы  она  попросила
денег (но за такой недолгий  срок  она  не  могла  успеть  истратить  десять
фунтов)  или  стала  вдруг  изливать  свои  недозволенные,   противозаконные
чувства... Но трудно усмотреть страсть или отчаяние в трех коротких  словах:
"Семейный отель Эндикоттов"; ни даты, ни подписи - хотя  бы  одна  буква!  К
тому же она проявила ослушание - написала ему  прямо,  а  не  через  тетушку
Трэнтер; но он ведь сам вызвался ей помочь - как же теперь корить ее за  то,
что она стучится в дверь к нему, а не к другим?
   Все ясно: письмо было не  чем  иным,  как  завуалированным  приглашением,
которое следовало игнорировать; двух мнений тут быть  не  могло  -  он  ведь
решил никогда больше с ней не встречаться.  Но,  может  быть,  вторая  Сара,
продажная  женщина,  заставила   Чарльза   особенно   остро   осознать   всю
неповторимость первой, тоже отвергнутой обществом: у одной не было и  намека
на тонкие чувства, у другой они сохранились поразительным  образом,  уцелели
вопреки всему. Как она, при всех своих странностях, проницательна,  какая  у
нее необыкновенная  интуиция...  многое  из  того,  что  она  сказала  после
исповеди, навсегда запало ему в душу.
   Поезд из  Лондона  в  Эксетер  шел  долго,  и  в  пути  Чарльз  неустанно
предавался размышлениям  -  точнее  сказать,  воспоминаниям  -  о  Саре.  Он
окончательно  уверился  теперь,   что   поместить   ее   в   лечебницу   для
душевнобольных, пусть даже самую современную  и  гуманную,  было  бы  просто
предательством. Я говорю "ее", но ведь местоимения - одна из самых  страшных
масок,  изобретенных  человеком;   внутренним   взором   Чарльз   видел   не
местоимение, а глаза, вскинутые ресницы, прядь волос у  виска,  легкий  шаг,
лицо, успокоенное и размягченное сном. И, разумеется,  он  вовсе  не  грезил
наяву - он напряженно  обдумывал  сложную  моральную  проблему,  побуждаемый
возвышенной и чистой  заботой  о  будущем  благополучии  несчастной  молодой
женщины.
   Поезд замедлил ход; еще  немного  -  и  паровозный  свисток  возвестил  о
прибытии в Эксетер. Почти сразу после остановки под  окном  хозяйского  купе
возник Сэм: он, конечно, ехал третьим классом.
   - Ночуем тут, мистер Чарльз?
   - Нет. Найми карету. Закрытую. Как будто дождь собирается.
   Сэм успел уже поспорить с самим собой на тысячу фунтов,  что  в  Эксетере
они остановятся. Но приказ хозяина он выполнил не колеблясь, точно  так  же,
как сам Чарльз, взглянув на Сэма, не колеблясь принял бесповоротное  решение
(где-то  в  тайниках  своей  души  он  все   оттягивал   этот   решительный,
окончательный шаг) следовать намеченному курсу. По сути дела, Сэм  определил
ход событий: Чарльзу вдруг стало невмоготу юлить и притворяться.
   И только когда они выехали на  восточную  окраину  города,  его  охватила
тоска и ощущение невозвратной потери; он осознал, что роковой жребий брошен.
Он не переставал удивляться тому, что одно простое решение,  ответ  на  один
банальный вопрос способны перевернуть всю жизнь. До того как он сказал  Сэму
"нет", все еще можно было изменить; теперь все прочно и неумолимо встало  на
место. Да, он поступил морально, порядочно,  правильно;  и  все  же  в  этом
поступке выразилась какая-то врожденная  слабость,  пассивность,  готовность
принять свою судьбу, которая, как  он  знал  -  ведь  предчувствие  порой  с
успехом заменяет фактическое знание, - рано или поздно должна была  привести
его в мир торговли, коммерции; и он смирится с этим ради  Эрнестины,  потому
что Эрнестина захочет угодить отцу, а у  отца  ее  он  в  неоплатном  долгу.
Чарльз обвел невидящим взглядом поля, среди  которых  они  теперь  ехали,  и
почувствовал, как его медленно, но верно  засасывает  -  словно  в  какую-то
гигантскую подземную трубу.
   Карета уныло катилась  вперед;  при  каждом  толчке  скрипела  ослабевшая
рессора, и все вместе напоминало последний путь осужденного к  месту  казни.
На небе сгустились предвечерние тучи;  начал  накрапывать  дождик.  Если  бы
Чарльз путешествовал в собственной карете, то при  подобных  обстоятельствах
он велел бы Сэму слезть с облучка и усадил бы его рядом с собой, под крышей.
Но сейчас он не в силах был выносить  присутствие  Сэма  (которому,  кстати,
наплевать было и на дождь, и на остракизм, поскольку дорога в Лайм  казалась
ему  вымощенной  чистым  золотом).  Он  словно  прощался  навек   со   своим
одиночеством и хотел насладиться той малостью, что еще оставалась. Мысли его
вновь обратились к той, которая ждала его, не зная, что он уже проехал через
Эксетер. Он думал о ней не как о сопернице - или замене - Эрнестины, не  как
о женщине, на которой он мог бы жениться, если бы захотел. Такого  просто  и
быть не могло. Средоточием его дум была даже не Сара сама по себе,  а  некий
символ,  вокруг  которого  соединились  и   сплелись   все   его   упущенные
возможности, утраченные свободы, непройденные пути. Душа его жаждала сказать
последнее прости - чему или кому, он сам не знал; так почему не той, которая
была одновременно так близка и с каждым шагом отдалялась?..
   Сомнений  не  было.  Ему  не  повезло,  он  жертва,  ничтожный   аммонит,
захваченный волной истории и выброшенный навсегда на берег; то, что могло бы
жить и развиваться, но превратилось в бесполезное ископаемое..
   Прошло немного времени, и он поддался еще одной, последней  слабости:  он
уснул.
 
 
 
 
   44
 
   Что есть долг? Повиновенье
   Тем, кто знает все за всех;
   Долг - приличий соблюденье,
   А иначе - смертный грех!
   ...Долг не терпит отступленья:
   Он велит давить тотчас
   Все вопросы и сомненья,
   Что кипят в душе у нас;
   Малодушное принятье
   Повеления судьбы...
   Артур Хью Клаф. Долг (1841)
 
   Они прибыли в "Белый Лев" в десятом часу вечера. В доме у миссис  Трэнтер
еще горел свет, и когда  они  проезжали  мимо,  в  одном  окне  приподнялась
занавеска. Чарльз наскоро привел себя в порядок, оставил Сэма  распаковывать
вещи и мужественным шагом двинулся через дорогу. Впустившая  его  Мэри  была
вне себя от радости; тетушка Трэнтер, которая с улыбкой  выглядывала  у  нее
из-за плеча, вся лучилась розовым светом радушия. Племянница загодя наказала
ей только поздороваться с поздним гостем и тут же удалиться  -  довольно,  в
конце концов, ее стеречь. Но поскольку Эрнестина всегда пеклась о  том,  как
бы не уронить свое достоинство, навстречу Чарльзу она не вышла и  оставалась
в малой гостиной.
   Увидев его в дверях, она не поднялась, а лишь  исподлобья  посмотрела  на
него долгим, укоризненным взглядом. Он улыбнулся.
   - Я не успел купить в Эксетере цветы.
   - Я это заметила, сэр.
   - Я торопился попасть сюда, пока вы еще не легли.
   Она опустила ресницы и снова занялась рукодельем - она  что-то  вышивала,
он не мог разобрать, что именно. Когда он подошел ближе, она прервала работу
и резким движением перевернула вышиванье.
   - Я вижу, у меня появился соперник.
   - Вы заслуживаете не одного, а целой дюжины.
   Он опустился рядом с ней на колени, нежно взял ее руку  и  прикоснулся  к
ней губами. Она покосилась на него из-под ресниц.
   - Я не спала ни минуты после вашего отъезда.
   - Это видно по вашим бледным щечкам и опухшим глазам.
   Улыбки ему добиться не удалось.
   - Вы же еще и смеетесь надо мной!
   - Если бессонница так вас красит, я распоряжусь, чтобы в  спальне  у  нас
всю ночь напролет звонил набатный колокол.
   Она зарделась. Чарльз поднялся, сел рядом, притянул ее к себе и поцеловал
- сначала в губы, потом в закрытые глаза,  которые  после  этой  живительной
процедуры открылись и взглянули на него в упор;  всю  холодность  как  рукой
сняло.
   Он улыбнулся.
   - А ну-ка, покажите, что это вы там вышиваете в  подарок  своему  тайному
воздыхателю.
   Она позволила ему взглянуть. Это  оказался  синий  бархатный  футляр  для
карманных часов: викторианский джентльмен на ночь клал  свои  часы  в  такой
миниатюрный мешочек и вешал его  рядом  с  туалетным  столиком.  Сверху,  на
откидном клапане, белым шелком было вышито сердце и по бокам инициалы -  "Ч"
и "Э"; по низу шла строчка золотых букв - очевидно, начало двустишия. Чарльз
прочел ее вслух:
   - "Ты всякий день часы заводишь вновь..." И с чем  же,  интересно  знать,
это рифмуется?
   - Угадайте.
   Чарльз в раздумье изучал бархатный шедевр.
   - "И всякий раз супруга хмурит бровь"?
   Эрнестина вспыхнула и вырвала у него чехольчик.
   - Вот теперь назло не скажу. Вы вульгарны, как уличный разносчик!  (В  те
времена  разносчики  славились  развязностью  и   пристрастием   к   дешевым
каламбурам.)
   - Недаром таким красавицам, как вы, все достается даром.
   - Грубая лесть и плоские остроты равно отвратительны.
   - А вы, мое сокровище, очаровательны, когда сердитесь.
   - Ах, так? Вот нарочно возьму и  перестану  сердиться,  чтоб  только  вам
досадить.
   Она отвернула личико в сторону, но его рука по-прежнему  обнимала  ее  за
талию, а пальчики,  которые  он  сжимал  другой  рукой,  отвечали  ему  чуть
заметным пожатием. Несколько секунд прошло в молчании. Он снова поцеловал ей
руку.
   - Могу я пригласить вас завтра утром на прогулку? Пора  наконец  показать
всему свету, что  мы  не  какая-нибудь  легкомысленная  влюбленная  парочка:
примем, как положено, скучающий вид, и все  окончательно  уверятся,  что  мы
вступаем в брак по расчету.
   Она улыбнулась; потом порывистым жестом протянула ему свой подарок.
   - "Ты всякий день часы заводишь вновь - и всякий час с тобой моя любовь".
   - Милая моя!
   Он еще секунду смотрел ей в глаза, потом сунул руку в карман и положил ей
на колени темно-красную сафьяновую коробочку.
   - Вместо цветов.
   Она осторожно отстегнула замочек и приподняла крышку: внутри, на  красной
бархатной подкладке, лежала овальная брошь швейцарской работы,  с  тончайшей
мозаикой в виде букета цветов; золотая  оправа  была  украшена  жемчужинами,
чередующимися  с   кусочками   коралла.   Эрнестина   обратила   к   Чарльзу
увлажнившийся  взгляд;  он  предупредительно  зажмурился.  Она  повернулась,
наклонилась и запечатлела на его губах нежный и целомудренный поцелуй; потом
склонила голову к нему на плечо, снова посмотрела на подарок - и  поцеловала
брошку.
   Чарльзу вспомнились строчки приапической песни. Он прошептал ей на ухо:
   - Как жаль, что наша свадьба не завтра.
   В сущности, нет ничего проще: жить, пока живы твои чувства, пока  в  тебе
жива ирония, но соблюдать условности. Мало ли что  могло  бы  быть!  Это  не
более чем сюжет для отвлеченного, иронического рассмотрения - как и то,  что
еще может быть... Иными словами, выход один: покориться - и  постараться  по
мере сил соответствовать той роли, которая тебе отведена.
   Чарльз прикоснулся к плечу своей невесты.
   - Радость моя, я должен перед вами повиниться. Помните ту несчастную, что
служила в Мальборо-хаусе?
   Эрнестина удивленно вскинула  голову  и  оживилась,  предвкушая  услышать
нечто забавное:
   - Как же, как же! Бедняжка Трагедия?
   Он усмехнулся:
   -  Боюсь,  что  второе  ее  прозвище  более  справедливо,  хоть  и  более
вульгарно. - Он взял ее руку в свои. - История в общем нелепейшая  и  весьма
банальная. Итак, слушайте. Во время одной из своих  недавних  экспедиций  по
розыску неуловимых иглокожих...
   Вот и конец истории. Что было дальше с Сарой, я не знаю - так или  иначе,
она перестала докучать Чарльзу, и он ни разу ее больше не  видел;  долго  ли
она еще жила в его памяти, трудно сказать. Так ведь  чаще  всего  и  бывает:
люди, которых мы не видим, исчезают, растворяются в тени того,  что  близко,
рядом.
   Теперь полагалось бы сообщить, что Чарльз и Эрнестина поженились - и жили
долго и счастливо...  Их  супружество  не  было  безоблачно  счастливым,  но
прожили они вместе довольно долго; при этом Чарльз  пережил  жену  на  целое
десятилетие (и все эти десять лет искренне о ней горевал). Они произвели  на
свет... сколько бы это... ну, скажем, семерых детей.  Сэр  Роберт  продолжал
свои предосудительные, чтобы не сказать преступные, действия и через  десять
месяцев после женитьбы на миссис Белле Томкинс стал отцом  -  не  одного,  а
целых двух наследников. Факт рождения близнецов оказался для Чарльза роковым
- он вынужден был со  временем  уступить  желанию  тестя  и  посвятить  себя
коммерческой деятельности. Поначалу он  изрядно  этим  тяготился,  но  потом
привык и даже вошел во вкус. Его сыновьям выбирать  уже  не  приходилось,  а
сыновья его сыновей и посейчас связаны с фамильным торговым  делом,  которое
за сто лет успело обрасти многочисленными ответвлениями.
   Сэм и Мэри... но стоит ли, право, тратить время на жизнеописание каких-то
слуг? Они тоже поженились, сперва, как водится,  плодились  и  размножались,
потом скончались - словом, прошли обычный  и  малопримечательный  путь  себе
подобных.
   Кто там у нас еще остался? Доктор Гроган? Он дожил до  весьма  почтенного
возраста - до девяноста двух дет. А так  как  тетушка  Трэнтер  прожила  еще
дольше, это можно  принять  за  доказательство  целебных  свойств  лаймского
воздуха.
   Правда,  местный  воздух,  по-видимому,  не  на   всех   действовал   так
благотворно, поскольку миссис Поултни умерла спустя два месяца  после  того,
как Чарльз в последний раз посетил Лайм. Мой неизменный интерес к  ее  особе
побуждает меня и тут оказать ей предпочтение  перед  прочими  персонажами  и
подробнее осветить -  надеюсь,  к  удовольствию  читателя  -  ее  дальнейшую
судьбу, точнее говоря, ее загробную карьеру. Одетая, как подобает, в черное,
она прибыла на тот свет в своем ландо и остановилась  у  Небесных  Врат.  Ее
лакей - вы догадались, что вся ее челядь и домочадцы умерли  вместе  с  нею,
как в Древнем Египте, - спрыгнул с запяток и с траурной миной открыл  дверцу
коляски. Миссис Поултни поднялась по ступенькам к вратам  и,  взяв  себе  на
заметку непременно поговорить  с  Творцом  (когда  она  познакомится  с  ним
поближе) и указать ему на то, что прислуга его  обленилась  и  не  встречает
должным образом порядочных гостей,  позвонила  в  звонок.  Наконец  появился
дворецкий.
   - Что угодно, сударыня?
   -  Я  миссис  Поултни.  Прибыла  на  постоянное  жительство.  Потрудитесь
известить своего господина.
   - Его Бесконечность оповещен о вашей кончине, сударыня.  Ангелы  Господни
уже пропели хвалебный псалом по случаю этого знаменательного события.
   - Чрезвычайно любезно с его стороны. - И  сия  достойная  дама,  дуясь  и
пыжась, собиралась уже проследовать в сверкающий белизной вестибюль, который
загораживал своей дурацкой спиной привратник.  Но  последний  и  не  подумал
посторониться. Вместо  этого  он  с  довольно  наглым  видом  стал  бренчать
ключами, которых оказалась у него в руке целая связка.
   - Посторонитесь, милейший! Вы не слышите? Я миссис Поултни. Проживающая в
Лайм-Риджисе.
   - Проживавшая в Лайм-Риджисе. А теперь, сударыня, вы будете  проживать  в
местах потеплее.
   С этими словами грубиян дворецкий захлопнул  врата  у  нее  перед  носом.
Миссис Поултни инстинктивно обернулась,  опасаясь,  как  бы  ее  собственные
слуги не оказались свидетелями разыгравшейся сцены.  Она  полагала,  что  ее
ландо успело за это  время  отъехать  ко  входу  для  прислуги;  однако  оно
таинственнейшим образом исчезло. Хуже того: исчезла и  дорога,  и  окрестный
пейзаж (все вместе было почему-то похоже на  парадный  въезд  в  Виндзорский
замок) - все, все пропало.  Кругом  зияло  пространство  -  страшное,  жадно
разверстое пространство.  Одна  за  другой  начали  исчезать  ступеньки,  по
которым миссис Поултни столь величественно поднималась  к  Небесным  Вратам.
Вот их осталось три; вот уже только две;  потом  одна...  И  миссис  Поултни
лишилась последней опоры. Она успела довольно явственно произнести: "Все это
козни  леди  Коттон!"  -   и   полетела   вниз,   крутясь,   подскакивая   и
переворачиваясь в воздухе, как подстреленная ворона,- вниз, вниз, туда,  где
ждал ее другой, настоящий хозяин.
 
 
 
   45
 
   Пусть проснется во мне другой человек - И пусть тот, кем я был,  исчезнет
навек!
   А. Теннисон. Мод (1855)
 
   А теперь, доведя свое повествование  до  вполне  традиционного  конца,  я
должен объясниться с читателем.  Дело  в  том,  что  все  описанное  в  двух
последних главах происходило, но происходило не совсем так, как  я  это  для
вас изобразил.
   Я имел уже случай упомянуть, что все мы в какой-то  степени  поэты,  хотя
лишь немногие пишут стихи; точно так же все мы беллетристы - в  том  смысле,
что любим сочинять для себя будущее; правда, теперь мы чаще видим себя не  в
книге, а на киноэкране. Мы мысленно экранизируем разные  гипотезы  -  что  с
нами может случиться, как мы себя поведем; и  когда  наше  реальное  будущее
становится настоящим, то эти  литературные  или  кинематографические  версии
порой оказывают на наше фактическое поведение гораздо  большее  воздействие,
чем мы привыкли полагать.
   Чарльз не был исключением - и на последних нескольких страницах вы прочли
не о том, что случилось, а о том, как он  рисовал  себе  возможное  развитие
событий, покуда ехал из  Лондона  в  Эксетер.  Разумеется,  мысли  его  были
хаотичнее - в моем рассказе все получилось куда  более  связно  и  наглядно;
вдобавок я не поручусь, что он  представил  себе  загробную  карьеру  миссис
Поултни в столь красочных подробностях. Но мысленно он не раз посылал ее  ко
всем чертям, так что выходит почти то же самое.
   Его не покидало ощущение, что история близится к концу; и конец этот  ему
совсем не нравился. Если вы заметили  в  предыдущих  двух  главах  некоторую
отрывочность и  несогласованность,  предательскую  по  отношению  к  Чарльзу
недооценку внутренних ресурсов его личности, наконец, такую мелочь, как  то,
что я подарил ему необычайно долгий век - чуть ли не столетие с четвертью! -
и если у  вас  зародилось  подозрение  (частенько  возникающее  у  любителей
изящной словесности), что автор выдохся и самочинно сошел с дистанции,  пока
публика не заметила, что он начинает сдавать, - не вините одного  меня:  все
это в той или иной  степени  присутствовало  в  сознани