етья
неделя, но пока что она не нашлась. Чарльз  не  виноват:  он  обыскал  город
вдоль и поперек.
   Вездесущность его объясняется просто: он  нанял  четырех  сыщиков;  я  не
уверен, что ими самолично руководил мистер Поллаки, но трудились они в  поте
лица. Иначе и быть не могло; их профессия обрела официальный  статус  совсем
недавно, каких-нибудь одиннадцать лет назад,  и  пока  что  их  уделом  было
единодушное презрение публики. В 1866 году  один  такой  сыщик  был  заколот
ножом на улице, и в этом убийстве (совершенном  джентльменом!)  не  находили
ничего  предосудительного.  "Если  люди  шатаются  по   городу,   переодетые
гарроттерами, пусть пеняют на себя", - грозно предупреждал автор  заметки  в
"Панче".
   Сыщики начали с агентств по  найму  гувернанток  -  никаких  результатов;
затем обошли все подряд советы по народному просвещению, ведавшие церковными
школами. Сам Чарльз, наняв извозчика, подолгу тщетно колесил  по  лондонским
кварталам, где селились люди бедные, но честные, и жадно вглядывался во всех
проходящих молодых женщин. Он был уверен, что  Сара  обосновалась  где-то  в
Патни, Пенэме, Пентонвилле, и объездил добрый  десяток  таких  кварталов,  с
одинаковыми  аккуратными  новенькими  мостовыми  и  рядами  скромных   домов
среднего достатка. Вместе с сыщиками он обошел  недавно  возникшие,  но  уже
развернувшие бурную деятельность  посреднические  бюро,  которые  занимались
устройством девушек на мелкие канцелярские должности. Ко всем  без  различия
потомкам Адама там относились с нескрываемой  враждебностью,  поскольку  эти
конторы первыми приняли на себя сокрушительную лавину мужских предрассудков;
недаром со временем они оказались в числе главных  рассадников  движения  за
женское равноправие. Я думаю, что опыт, приобретенный во время поисков (хотя
сами поиски, увы, оставались бесплодными), не пропал даром для  Чарльза.  Он
начал лучше понимать свойственное Саре острое ощущение несправедливости,  ее
протест против царящей в обществе предвзятости - в то  время  как  все  это,
оказывается, можно изменить...
   Однажды утром он  проснулся  в  крайне  подавленном  настроении.  Ужасная
догадка, что обстоятельства могли толкнуть Сару на путь проституции (в  свое
время она намекнула  на  такую  возможность),  превратилась  в  уверенность.
Вечером, в полной панике, он отправился в уже известную нам  часть  Лондона,
прилегающую к  Хеймаркету.  Что  вообразил  себе  возница,  предполагать  не
берусь; но он наверняка решил, что такого привередливого клиента еще свет не
производил. Битых два часа они ездили взад  и  вперед  по  одним  и  тем  же
улицам. Остановились они только раз - у фонаря, под которым кучер  разглядел
рыжеволосую проститутку. Но тут же нетерпеливый стук в  потолок  кареты  дал
ему сигнал трогать.
   Другие последствия того, что Чарльз выбрал  свободу,  тоже  не  заставили
себя долго ждать. После того  как  он  наконец  сочинил  и  отправил  письмо
мистеру Фримену, прошло десять дней;  ответа  не  было.  Но  зато  ему  было
вручено другое послание, в получении которого  он  должен  был  расписаться:
ничего доброго оно  не  сулило,  поскольку  доставлено  было  с  нарочным  и
исходило от поверенных мистера Фримена.
   "In re(1): мисс Эрнестина Фримен.
   Сэр!
   Мы уполномочены мистером Эрнестом  Фрименом,  отцом  вышеозначенной  мисс
Эрнестины Фримен, пригласить Вас для аудиенции в ближайшую  пятницу,  в  три
---------------------------------------(1) По делу  (лат.)  часа  пополудни.
Ваша неявка будет рассматриваться как признание права нашего клиента вчинить
Вам судебный иск.
   Обри и Бэггот".
   С этой бумагой Чарльз отправился к своим поверенным. Они  вели  все  дела
семейства Смитсонов с восемнадцатого  века,  и  нынешний  их  представитель,
Монтегю-младший, перед которым теперь смущенно сидел  наш  грешник,  был  не
намного старше его самого. Они в одни и те же годы учились  в  Винчестере  и
были если не близкими друзьями, то достаточно добрыми знакомыми.
   - Ну, что вы скажете, Гарри? Что это значит?
   - Это значит, мой милый, что вам чертовски повезло.  Они  струсили  и  не
будут возбуждать процесс.
   - Тогда зачем я им понадобился?
   - Не могут же они просто взять и отпустить вас на все четыре стороны. Это
было бы уже слишком. Я  думаю,  скорее  всего  от  вас  потребуют  confessio
delicti.
   - Признания вины?
   -  Вот  именно.  Боюсь,  что  они  уже  заготовили  какой-нибудь  гнусный
документ. Но мой совет - подпишите его. В свою защиту вам сказать нечего.
   В пятницу, в назначенное время, Чарльз в сопровождении Монтегю  прибыл  в
контору Обри и Бэггота, которая располагалась в одном из судебных Иннов.  Их
впустили в приемную, похожую на  похоронное  бюро.  Чарльз  чувствовал  себя
словно перед дуэлью; Монтегю  мог  бы  быть  его  секундантом.  До  четверти
четвертого их продержали в ожидании. Но  поскольку  Монтегю  предвидел,  что
карательная  процедура  начнется  именно  с  этого,  молодые   люди   только
посмеивались, хотя оба изрядно нервничали.
   Наконец  их  пригласили  войти.  Из-за  внушительного  письменного  стола
поднялся невысокий, желчного вида старик. Позади него стоял  мистер  Фримен.
Он смотрел на Чарльза в упор леденящим взглядом; Чарльзу сразу стало  не  до
смеха. Он поклонился мистеру Фримену, но тот оставил это без  внимания.  Оба
поверенных наскоро обменялись рукопожатием. В кабинете находилось  еще  одно
лицо - высокий, худой, начинающий лысеть господин с  пронзительными  темными
глазами, при виде которого Монтегю едва заметно вздрогнул.
   - Вы знакомы с господином сарджентом Мэрфи?
   - Не имею чести, но мне знакома его репутация.
   Во времена  королевы  Виктории  судебным  сарджентом  именовался  адвокат
высшего ранга, который имел право выступать в суде на стороне обвинения  или
защиты. Сарджент Мэрфи был  известен  своей  кровожадностью,  и  все  юристы
боялись его как огня.
   Мистер Обри повелительным жестом указал посетителям на предназначенные им
стулья, после чего уселся сам. Мистер Фримен продолжал стоять все с  тем  же
каменно-неумолимым видом. Обри стал  рыться  в  бумагах,  и  во  время  этой
вынужденной  паузы  Чарльз  волей-неволей  успел  погрузиться   в   гнетущую
атмосферу, обычную для такого рода учреждений: по стенам от пола до  потолка
громоздились  ученые  фолианты,  рулоны  пергамента,  перевязанные   зеленой
тесьмой, и пирамиды  траурных  коробок  с  мертвыми  делами,  точно  урны  в
перенаселенном колумбарии.
   Старик поверенный устремил на них суровый взгляд.
   -  Я  полагаю,  мистер  Монтегю,  что  факты  имевшего  место  постыдного
нарушения брачного договора обсуждению не  подлежат.  Я  не  знаю,  к  каким
домыслам прибегнул ваш клиент, чтобы объяснить вам свое поведение. Однако он
в изобилии представил доказательства своей вины в  собственноручном  письме,
адресованном мистеру Фримену; хотя не могу не отметить, что в этом письме он
тщится с наглостью, обыкновенно свойственной субъектам подобного сорта...
   - Мистер Обри, такие выражения при означенных обстоятельствах...
   Сарджент Мэрфи тут же придрался к слову:
   - Вы предпочитаете услышать выражения, которые  употребил  бы  я,  мистер
Монтегю, - при открытом судебном разбирательстве?
   Монтегю перевел дух и опустил глаза. Старик Обри взирал на него с тяжелым
неодобрением.
   - Монтегю, я знал вашего покойного деда. Он наверняка хорошенько  подумал
бы, прежде чем взяться вести дела такого клиента,  как  ваш...  Впрочем,  не
стоит сейчас об этом говорить. Я считаю, что это письмо...  -  он  поднял  и
показал письмо - так, словно держал его не пальцами, а щипцами,  -  что  это
позорное  письмо  следует  рассматривать   как   оскорбление,   усугубляющее
нанесенный ранее ущерб,  как  в  силу  содержащейся  в  нем  наглой  попытки
самооправдания, так и в силу полнейшего  отсутствия  какой  бы  то  ни  было
ссылки на преступную  любовную  связь,  которая,  как  досконально  известно
автору письма, составляет самую неприглядную сторону его деяний. - Он вперил
в Чарльза испепеляющий взор. - Вы, быть может,  полагали,  сэр,  что  мистер
Фримен не осведомлен о ваших амурах. Вы глубоко заблуждаетесь. Мы знаем  имя
особы, с которой вы вступили в преступные сношения. У нас имеется  свидетель
обстоятельств, настолько гнусных, что я не нахожу возможным упоминать о них.
   Чарльз вспыхнул. Мистер Фримен сверлил его глазами. Он опустил голову - и
мысленно проклял Сэма. Монтегю произнес:
   - Мой клиент явился сюда не для того, чтобы оспаривать возводимые на него
обвинения.
   - Значит, вы не стали бы оспаривать и права истца?
   - Сэр, ваша высокая профессиональная репутация должна подсказать вам, что
я не могу ответить на подобный вопрос.
   Сарджент Мэрфи вмешался снова:
   - Вы не стали бы оспаривать  права  истца  в  случае,  если  бы  иск  был
предъявлен суду?
   - При всем уважении к вам, сэр, я сохраняю за собой право воздержаться от
суждения по этому вопросу.
   Губы судебного сарджента искривила лисья улыбка.
   - Ваше суждение не является предметом настоящего разбирательства,  мистер
Монтегю.
   - Может быть, продолжим, мистер Обри?
   Мистер Обри взглянул на сарджента, который в знак согласия мрачно кивнул.
   -  Обстоятельства  складываются  так,  мистер  Монтегю,  что  я  не  могу
настаивать на передаче дела в суд. - Он снова порылся в бумагах.  -  Я  буду
краток. Свой совет мистеру Фримену я сформулировал четко и недвумысленно. За
долгую, весьма долгую практику мне еще не приходилось сталкиваться  с  таким
омерзительным примером бесчестного поведения. Даже если  бы  ваш  клиент  не
заслуживал в полной мере того сурового приговора, который неизбежно вынес бы
ему суд, я твердо убежден, что столь порочный поступок следовало бы  предать
гласности в назидание прочим. - Он сделал продолжительную паузу,  чтобы  его
слова смогли возыметь должный эффект. Чарльз тщетно пытался  согнать  краску
со своего лица. Слава Богу,  что  хоть  мистер  Фримен  теперь  на  него  не
смотрел; зато сарджент Мэрфи  отлично  знал,  как  обращаться  с  краснеющим
свидетелем. В глазах его появилось совершенно особое  выражение  -  в  среде
младших адвокатов, относившихся к нему с подобострастием, оно известно  было
как взгляд василиска и представляло собою милую смесь иронии и садизма.
   Помолчав, мистер Обри продолжал уже в новом, скорбном ключе:
   - Однако по причинам, в которые я не стану здесь вдаваться, мистер Фримен
решил проявить снисходительность, хотя существо данного дела не дает для нее
оснований. В случае соблюдения определенных условий он не намерен немедленно
вчинять судебный иск.
   Чарльз проглотил стоявший у него в горле комок и взглянул на Монтегю.
   - Смею вас заверить, что мой клиент глубоко признателен вашему.
   - По совету моего высокочтимого коллеги... - мистер Обри отвесил поклон в
сторону сарджента,  который  коротко  кивнул,  не  спуская  глаз  с  бедняги
Чарльза, - я подготовил признание вины. Я желал бы при этом подчеркнуть, что
согласие мистера Фримена не вчинять иск незамедлительно  зависит  строжайшим
образом от готовности  вашего  клиента  подписать  сей  же  час  и  в  нашем
присутствии  настоящий  документ,  что  и  будет  засвидетельствовано  всеми
присутствующими здесь лицами.
   С этими словами он вручил упомянутую бумагу Монтегю.  Бегло  взглянув  на
нее, тот поднял глаза.
   - Могу ли я попросить пять минут для  обсуждения  этого  вопроса  с  моим
клиентом?
   - Я чрезвычайно удивлен,  что  вы  еще  находите  необходимым  какое-либо
обсуждение. - Обри чванливо надулся, но Монтегю твердо стоял на своем. -  Ну
что ж, извольте, извольте. Если уж вам так непременно нужно.
   И молодые люди вновь уединились  в  похоронного  вида  приемной.  Монтегю
просмотрел документ и сухо протянул его Чарльзу.
   - Ну-с, получите свое лекарство. Придется его проглотить, милый друг.
   И пока Монтегю смотрел в окно, Чарльз прочитал признание вины.
   "Я, Чарльз Адджернон Генри Смитсон, полностью, добровольно и  без  всяких
иных соображений, кроме желания не отступать от истины, признаю, что:
   1. Я обязался вступить в брак с мисс Эрнестиной Фримен;
   2. Невинная  сторона  (названная  мисс  Эрнестина  Фримен)  не  дала  мне
решительно   никаких   оснований   для   нарушения   моего    торжественного
обязательства;
   3. Я был с исчерпывающей точностью осведомлен о ее положении в  обществе,
о ее репутации, приданом и видах на будущее до обручения с  нею,  и  никакие
сведения,  полученные  мною  впоследствии  о  вышеназванной  мисс  Эрнестине
Фримен, ни в коей мере не противоречили тому и не опровергали того, о чем  я
был поставлен в известность ранее;
   4. Я нарушил указанное обязательство без всяких справедливых оснований  и
без каких бы то ни было оправдывающих обстоятельств,  за  исключением  моего
собственного преступного себялюбия и вероломства;
   5. Я вступил в тайную  связь  с  особой,  именуемой  Сара  Эмили  Вудраф,
проживавшей в Лайм-Риджисе и в Эксетере, и пытался скрыть эту связь;
   6. Мое поведение от начала до конца было бесчестным,  вследствие  чего  я
навсегда лишился права почитаться джентльменом.
   Далее, я признаю право оскорбленной стороны вчинить мне иск sine die(1) и
без всяких условий и оговорок.
   Далее, я признаю, что оскорбленная сторона может  использовать  настоящий
документ по своему благоусмотрению.
   Далее, я подтверждаю, что моя подпись под настоящим документом поставлена
мною по доброй воле, с полным пониманием перечисленных в  нем  условий,  при
пол---------------------------------------(1)  В  любой  день  (лат  )   ном
признании моей вины, без всякого принуждения, без каких-либо предыдущих  или
последующих   соображений   и   без   права   реабилитации,    опровержения,
опротестования или отрицания каких-либо частностей, ныне и впредь, исходя из
всех вышеперечисленных условий".
   - Ну, Гарри, что вы обо всем этом скажете?
   - Я думаю, что при составлении текста не обошлось без  дебатов.  Ни  один
здравомыслящий юрист не согласился бы с  легким  сердцем  включить  параграф
номер шесть. Если бы дело  дошло  до  суда,  этот  параграф  можно  было  бы
опротестовать - всякому ясно, что ни один джентльмен, будь  он  хоть  трижды
идиот, не мог бы  сделать  подобное  признание  иначе  как  по  принуждению.
Адвокату тут было бы где разгуляться. Параграф шесть по  сути  дела  в  нашу
пользу. Я удивляюсь, как Обри и Мэрфи пошли на  это.  Держу  пари,  что  его
сочинил сам папенька. Он жаждет над вами поизмываться.
   - Какая низость!
   Чарльз взглянул на бумагу с таким видом, словно готов был разорвать ее  в
клочки. Монтегю деликатно забрал у него документ.
   - Закон не печется о правде, Чарльз. Пора бы вам это знать.
   - А что означает вот это место: "...может использовать настоящий документ
по своему благоусмотрению"? Это еще что за чертовщина?
   - Это значит, что они могут делать с ним что угодно - например, возьмут и
тиснут в  "Таймсе".  Мне  вспоминается  похожая  история  -  двухлетней  или
трехлетней давности. Но, по-моему, старик Фримен не хочет подымать шум. Если
б он думал посадить вас в колодки, он сразу передал бы дело в суд.
   - Стало быть, придется подписать.
   - Если хотите,  я  могу  пойти  и  потребовать  изменения  тех  или  иных
словесных  формулировок  -  чтобы  можно  было   сослаться   на   смягчающие
обстоятельства, если дело дойдет до суда. Но я бы настоятельно  рекомендовал
ничего не оспаривать.  Жесткость,  с  которой  этот  документ  сформулирован
сейчас, сама по себе свидетельствует в вашу пользу. Нам  выгоднее  заплатить
не торгуясь. А потом, в случае необходимости, мы сможем доказать,  что  счет
был дьявольски раздут.
   Чарльз кивнул, и оба встали.
   - У меня к вам только одна просьба, Гарри. Мне хотелось  бы  узнать,  как
Эрнестина. Спросить сам я не могу.
   - Попробую разведать у старика Обри. Он вовсе не такой уж  прохвост.  Ему
пришлось подыгрывать папеньке.
   Они возвратились в кабинет - и признание  было  подписано;  сначала  свою
подпись поставил Чарльз, затем по  очереди  все  остальные.  Все  продолжали
стоять. Наступило неловкое молчание. Его нарушил мистер Фримен:
   - А теперь, негодяй, не попадайтесь мне на  глаза!  Будь  я  помоложе,  я
бы...
   - Почтеннейший мистер Фримен!
   Резкий голос старика Обри оборвал  гневную  тираду  его  клиента.  Чарльз
помедлил, поклонился обоим юристам и вышел вместе с Монтегю.
   Но на улице Монтегю сказал:
   - Подождите меня в карете.
   Минуты через две он взобрался на сиденье рядом с Чарльзом.
   - Она в порядке -  насколько  можно  ожидать  при  сложившейся  ситуации.
Именно так он изволил выразиться. Он также дал мне  понять,  что  предпримет
Фримен, если вы снова надумаете жениться.  Он  покажет  бумагу,  которую  вы
сейчас подписали, вашему будущему тестю. Быть вам теперь холостяком до конца
дней.
   - Я так и понял.
   - Кстати, старик Обри сказал мне еще, кому вы обязаны  освобождением  под
честное слово.
   - Ей? Это я тоже понял.
   - Папаша хотел во  что  бы  то  ни  стало  вырвать  свой  фунт  мяса.  Но
семейством явно командует барышня.
   Карета успела проехать добрую сотню ярдов, прежде чем Чарльз заговорил.
   - Я опозорен на всю жизнь.
   - Мой милый Чарльз, уж коли вы взялись играть роль  мусульманина  в  мире
пуритан,  на  иное  обращение  не  рассчитывайте.  Я,  как  всякий   другой,
неравнодушен к хорошеньким ножкам. Я вас не осуждаю. Но согласитесь, что  на
товаре всегда четко обозначена цена.
   Карета катилась вперед. Чарльз угрюмо глядел в окно  на  залитую  солнцем
улицу.
   - О Господи, хоть бы мне умереть.
   - В таком случае поедем к  Бери  и  уничтожим  парочку  омаров.  И  перед
смертью вы поведаете мне о таинственной мисс Вудраф.
   Мысль о перенесенном унижении еще долго угнетала  Чарльза.  Ему  отчаянно
хотелось уехать за границу, расстаться навсегда с постылой Англией. Бывать в
клубе, встречаться со знакомыми - все это  было  выше  его  сил.  Слугам  он
строго-настрого приказал отвечать всем без разбора, что  его  нет  дома.  Он
снова устремился на поиски Сары. В один прекрасный день работавшие  на  него
сыщики раскопали в Сток-Ньюингтоне некую мисс Вудбери,  заступившую  недавно
на должность учительницы в тамошнем женском  пансионе.  Волосы  у  нее  были
рыжеватые; все остальные пункты описания, которое предусмотрительно составил
Чарльз, тоже как будто сходились. Он поехал туда и провел мучительный час  у
дверей пансиона. Наконец мисс Вудбери вывела на прогулку  чинно  построенных
парами девиц. Она лишь весьма отдаленно напоминала Сару.
   Наступил июнь, на редкость погожий. Дождавшись его конца,  Чарльз  понял,
что поиски пора прекратить. Сыщики были настроены оптимистически  -  но  они
получали плату поденно. Эксетер, как и Лондон, был обшарен вдоль и  поперек;
нарочно посланным человек навел со всею осторожностью справки в самом  Лайме
и в Чармуте - но все напрасно. Как-то раз Чарльз пригласил Монтегю пообедать
у него дома, в Кенсингтоне, и  откровенно  признался  ему,  что  он  извелся
вконец и хочет просить совета: что делать? Монтегю не колебался  ни  минуты:
ему надо уехать за границу.
   - Я никак не могу понять - что за цель у нее была? Отдаться мне... и  тут
же отделаться от меня, словно я ничего для нее не значу!
   - Простите меня, но я  склоняюсь  к  тому,  что  последнее  предположение
соответствует истине. Что, если ваш знакомый  доктор  был  прав?  Вы  можете
поручиться, что ею не  руководили  мстительные,  разрушительные  побуждения?
Погубить ваше будущее... довести вас до вашего нынешнего состояния...  может
статься, это и была ее цель?
   - Нет, не могу поверить.
   - Но prima facie(1) нельзя не поверить.
   - Все ее фантазии,  выдумки...  все  так,  но  за  ними  чувствовалась  и
несомненная искренность... честность. А вдруг она  умерла?  Ведь  у  нее  ни
денег, ни родных.
   - Тогда должна