крови и полиции вполне можно его выследить. Кроме того,  у
него есть определенная примета.  По  воззрениям  евреев,  мессия,  имеющий
право притязать на еврейский престол, должен происходить из  рода  некоего
Давида, древнего иудейского царя. Только  такой  человек  может,  согласно
мнению богословов в Ямнии, да и всех евреев, стать  их  царем  и  мессией.
Распятый еврейский раб, которому минеи поклоняются  как  богу,  тоже,  как
утверждают, потомок этого древнего иудейского царя. И  мне  сообщили,  что
существуют еще потомки. Правда, точного числа назвать не могли.  Их  очень
немного, и они принадлежат к самым разным сословиям,  говорят,  среди  них
может быть и рыбак, и плотник, и священник, и знатный господин. Во  всяком
случае, всех их нужно выследить и  задержать,  тем  самым  мы  подорвем  и
теперешнее политическое влияние университета в Ямнии.
   - Все это очень ценно, мой Мессалин, -  одобрил  его  Домициан,  -  это
важные сведения. Значит, ты считаешь, что достаточно было бы заполучить  в
руки потомков того еврейского царя, зажать им рот,  и  с  университетом  в
Ямнии будет покончено, а может быть, - добавил он боязливо и жадно, - и  с
Невидимым, стоящим за ним?
   - Я считал бы очень своевременным, - отозвался слепец своим  вкрадчивым
ясным голосом, - обезвредить этих людей. Тогда политическая  напряженность
в провинции Иудее наверняка ослабела бы.
   - И вы полагаете, Мессалин мой,  что  было  бы  нетрудно  нащупать  тех
людей,  которые,  согласно  упомянутому  вами  неписаному  закону,   могут
притязать на еврейский престол?
   - Ну, не так уж легко, - задумчиво ответил Мессалин. - Ведь это  тайная
часть учения, она нигде не  записана.  И  списков  Давидовых  потомков  не
существует,  -  усмехнулся  он.  -  К  тому  же  евреи  сами  не  очень-то
интересуются  этими  потомками,  и  сами  они  не  то  что  скрывают  свое
предназначение, но не выставляют его напоказ. Ведь в них,  в  этих  людях,
есть и немало смешного. Да, все они, так сказать, призваны, но избранник в
конце-то концов только один, да и то он лишь отец или далекий предок очень
позднего потомка.
   - Благодарю вас, мой Мессалин, - сказал император. - Я поручу Норбану и
губернатору Помпею Лонгину  заняться  розысками.  Но  так  как,  по  вашим
словам, дело это нелегкое, было бы хорошо,  если  бы  вы,  Мессалин,  сами
приняли в нем  участие  и  постарались  выяснить,  кто  же  входит  в  эту
категорию мессий.
   - Я всегда в распоряжении моего императора, - ответил слепец.
   Члены еврейской депутации отправились  в  Альбанское  поместье  в  двух
экипажах; с ними был также Иосиф, которого император  пригласил  в  Альбан
вместе с верховным богословом и его свитой.
   В первом экипаже сидели Гамалиил и Иосиф, а также богословы бен  Измаил
и Хелкия, представители более умеренного и терпимого направления в  Ямнии.
На Гамалииле была римская праздничная одежда. Хотя обычно он, невзирая  на
бороду,  очень  походил  на  римлянина,  сегодня  его  римская   внешность
выглядела маскарадной. Он уже не  казался  тем  многоопытным  политическим
деятелем, каким его знали Рим и Иудея, а скорее одним из тех погруженных в
себя евреев-фанатиков, которые  не  видят  окружающей  действительности  и
заняты только Ягве, богом, живущим в их сердце. И  верховный  богослов  во
время этой поездки тоже искал бога внутри себя,  заклинал  его,  был  весь
полон одной горячей молитвой: "Господи!  Пошли  мне  в  разговоре  с  этим
римлянином нужные слова! Господи, дай мне  успешно  защитить  дело  твоего
народа! Господи, не ради себя молю и не ради нас, а ради будущих поколений
- даруй силу мне и моим словам!"
   Но если ехавшие в первом экипаже хранили молчание, тем  оживленнее  шла
беседа во  втором.  Здесь  ораторствовали  представители  самого  крайнего
направления в учении Ямнии - богословы Хелбо и Симон, по прозванию Ткач. В
гневных словах давали они выход угрызениям, терзавшим их из-за того,  что,
несмотря на их протесты, поездка к императору состоялась именно сегодня, в
канун субботы. Очень легко могло случиться, что обратный путь затянется до
глубокой ночи, то есть уже начнется суббота, а  путешествовать  в  субботу
запрещено  законом.  Стало  быть,  с  самого  начала   успех   предприятия
поставлен-де под угрозу, так как есть опасность, что  закон  Моисея  будет
нарушен. Следовало сообщить императору, что депутация может явиться к нему
лишь через два дня, таково их мнение. Но Гамалиил действовал  самовластно,
он злоупотребил своей властью и  принудил  их  сесть  в  повозку,  да  еще
приказал  заменить   привычную   еврейскую   одежду   римской,   парадной,
предписанной в таких случаях. И вот они вели горячий теологический спор  о
том, который из  трехсот  шестидесяти  пяти  запретов  был  этой  поездкой
нарушен и каким из двухсот сорока  восьми  повелений  они  были  вынуждены
пренебречь. Кроме  того,  верховный  богослов  Гамалиил  взял  с  собой  к
императору этого еретика Иосифа бен Маттафия,  предавшего  Израиль  Эдому.
Поэтому им, богословам строгого направления,  при  данных  обстоятельствах
особенно необходимо сохранять твердость и не  допустить,  чтобы  во  время
аудиенции Гамалиил поддался своей  опасной  склонности  к  компромиссам  и
опошлил принципы Ямнии.
   Верховный богослов, удивленный  уже  тем,  что  его  пригласили  не  на
Палатин, а в Альбан, был еще больше изумлен приемом, который  им  оказали.
Ему немало рассказывали  о  сложном  и  пышном  церемониале  императорских
аудиенций. Однако здесь, в Альбане, его и его  свиту  не  проводили  ни  в
прихожую, ни в приемную, их  повели  через  обширный  парк,  по  изогнутым
мостам  и  мостикам,  мимо  декоративных  прудов,   изящно   подстриженных
деревьев, цветочных клумб.
   Стояла поздняя осень, погода была неустойчивая,  по  густо-синему  небу
плыли тяжелые белые  облака.  От  долгого  сидения  в  повозках  у  господ
богословов затекли ноги. Одна дорожка сменялась другой, а они  все  брели,
тяжело ступая, поднимались на террасы и спускались с  них,  взбирались  по
длинным извилистым лестницам.
   Наконец они увидели императора. Его  окружали  несколько  приближенных.
Иосиф узнал министра полиции Норбана,  военного  министра  Анния  Басса  и
друга императора сенатора Мессалина. На Домициане был легкий  серый  плащ,
от свежего воздуха лицо стало краснее обычного, он, видимо, был в  хорошем
настроении.
   - А-а... вот и ученые из Ямнии, - оживленно  сказал  он  своим  высоким
голосом.  -  Я  не  хотел,  господин  богослов,  дольше  откладывать  наше
знакомство, - обратился он к Гамалиилу. - Я не хотел ждать еще  два  часа,
пока будет закончен осмотр моего нового строительства. Правда,  вы  должны
мне разрешить во время нашей беседы заниматься моими собственными  делами.
Вот мои архитекторы Гровий и Ларина, - он жестом представил  их,  -  имена
эти вам, вероятно, известны. А теперь, пока мы будем болтать,  я  продолжу
осмотр. Сначала взглянем на  малый  летний  театр,  который  я  строю  для
императрицы.
   Пришлось опять пуститься в путь. Иудейские господа, ошеломленные  таким
странным приемом, неловко заковыляли дальше. Они совершенно не вписывались
в  такую  обстановку  и  чувствовали  это.  А  император,  ступая  тяжелым
деревянным шагом, беседовал через плечо с верховным богословом:
   - Сейчас много толкуют о вашем университете в Ямнии. Жалуются, что  это
очаг мятежа. Я был бы вам признателен, господин богослов, если бы вы  меня
на этот счет просветили.
   Верховный  богослов  был  человек  гибкий,  он  умел  найтись  в  любом
положении. И вот, стараясь держаться  на  полшага  позади  императора,  он
ответил:
   - Не могу понять, как тихая научная работа в Ямнии могла вызвать  такие
толки. Единственная наша задача - разъяснять  древние  наставления  нашего
бога, приводить их в  согласие  с  условиями  новой  жизни  общины,  чисто
религиозной, стоящей вне  политики,  и  устанавливать  правила  для  такой
жизни, где люди отдавали бы кесарю - кесарево, а нашему богу Ягве - божье.
Наша руководящая идея такова: законы,  по  которым  мы  управляем,  -  это
законы религии. Это основное положение раз и навсегда устраняет все  споры
о юридической компетенции и любой конфликт с совестью.
   Император и его спутники  дошли  до  строительной  площадки.  Фундамент
домашнего  театра  уже  был  заложен;  император  остановился  и  принялся
рассматривать его; неизвестно, слышал ли он слова верховного  богослова  и
понял ли их. Пока он, во всяком случае, на них не ответил  и  обратился  к
своим архитекторам:
   - Вид на озеро, который открывается позади сцены, еще красивее,  чем  я
ожидал, - заметил он, - и все-таки, может быть, следовало, как я предлагал
вначале, сделать сцену чуть пошире, хотя бы метра на два. - И вдруг сразу,
без перехода, обернулся к верховному богослову: - А не остаются ли все эти
красивые речи чистой теорией? Разве ваше учение по  самой  сути  своей  не
враждебно государству? Разве ваш бог вместе с тем и не ваш  царь?  А  если
так, его законы сразу же упраздняют законы римского сената и народа. Разве
вожаки вашего презренного мятежа не ссылались на вас и ваше учение?
   - Если бы мы сделали сцену шире, - возразил  архитектор  Ларина,  -  то
здание потеряло бы вид ларца  для  драгоценностей,  какой  владыка  и  бог
Домициан повелел придать этому театру императрицы.
   А верховный богослов сказал:
   - Мы приговорили к отлучению тех, кто участвовал в мятеже.
   Император же заявил:
   - Я хочу взглянуть на  здание  сбоку.  Мне  все  еще  кажется,  что  вы
ошибаетесь, Ларина.
   Пока переходили на ту сторону площадки, Анний  Басс  со  своей  обычной
шумной игривостью поддразнивал гостей:
   - Да, уважаемые господа, вы отлучили мятежников, верно, но  лишь  после
того, как мятеж был подавлен, а мятежники убиты.
   Император продолжал разглядывать стройку.
   - Вы правы, мой Ларина, - решил он, - а я ошибался.  Театр  потерял  бы
свой смысл, будь сцена пошире.
   Доктор Хелкия вежливо возразил Аннию Бассу:
   - Пришлось приговорить мятежников к отлучению уже после того,  как  они
были убиты, иначе нельзя было  поступить.  Ведь  оглашение  и  все  прочие
формальности, как их ни ускоряй, отнимают по меньшей мере шесть недель.
   - Так, - сказал император, - а теперь покажите мне беседку.
   Все снова  не  торопясь  двинулись  дальше  и  вскоре  очутились  перед
небольшим, со всех сторон открытым павильоном.
   -  Вы  представляете  себе,  господин  богослов,  -  любезно  обратился
император к Гамалиилу, указывая на стройно вздымавшиеся колонны, - как это
будет красиво, когда мы все закончим? Разве павильон не кажется  кружевным
- такой он легкий и тонкий? Вы представляете себе, как он будет выделяться
на жарком синем летнем  небе?  Клянусь  Геркулесом,  мой  Гровий,  вы  это
отлично сделали. Да, так как же обстоит дело с  вашим  мессией?  -  вдруг,
словно вспомнив, решительно обратился он к Гамалиилу. - Мне  рассказывали,
будто вы возвещаете какое-то двусмысленное учение  насчет  вашего  мессии,
который должен прийти, он будто бы станет вашим царем и  восстановит  ваше
государство. Если слова еще не потеряли своего смысла, то понять это можно
только так: назначение вашего мессии - отнять у меня мою провинцию Иудею.
   Когда император неожиданно заговорил о  мессии,  богословы  вздрогнули.
Домициан говорил по-гречески из вежливости к восточным гостям,  и  все  же
некоторые из них с трудом  понимали  его.  Однако  последние  фразы  и  их
коварный смысл дошли до всех. И вот богословы стояли перед ним, бородатые,
беспомощные, растерянные, и вид у  них  был  довольно  несчастный  в  этой
непривычной обстановке. А рядом с их нескладными фигурами  легкая  беседка
особенно изящно возносилась к небу.
   Однако верховный богослов не терял самообладания. Приход мессии, заявил
он, - пророчество, имеющее  всеобщее  значение  и  с  политикой  никак  не
связанное. Мессия есть раскрытие божества по ту  сторону  всяких  реальных
представлений, он относится к миру  чистой  духовности.  Императору  будет
всего понятнее, если он его представит  себе  наподобие  Платоновых  идей.
Есть,  правда,  люди,  которые  связывают  с  мессией  вполне   конкретные
представления. Эти люди называют себя минеями, или христианами,  последнее
наименование  идет  от  греческого  перевода  слова  "мессия".  Из   этого
пророчества они делают практические выводы и чтят  воплощенного  в  некоей
личности мессию.
   - Мы же, - заявил он твердо и  с  достоинством,  -  мы,  университет  и
коллегия в Ямнии, извергли из нашей среды этих людей, ибо они  еретики.  С
верующими в такого мессию у нас нет ничего общего.
   - А жаль, - заметил Домициан, - что  мне  редко  придется  пользоваться
этой беседкой. Именно летом у меня отнимает очень много  времени  дурацкое
представительство и приходится чуть не каждый день давать парадные  обеды.
Но беседка в своем роде чудо. - Затем обратился к верховному  богослову  и
очень мягко сказал: - Ну, тут вы немножко приврали, господин  богослов.  Я
осведомлен лучше, чем вы думаете. Ведь верующие в  мессию,  о  которых  вы
упоминали, то есть ваши христиане, утверждают, что  мессия  уже  умер;  их
распятый бог едва ли сможет отнять  у  меня  провинцию  Иудею,  и  в  этом
отношении христиане совершенно неопасны. А ваш мессия,  поскольку  вы  его
только ожидаете, остается на подозрении.
   Богословы явно растерялись. Но ведь  пророчество  о  мессии,  попытался
возразить Гамалиил, относится к очень далекому будущему.  В  том  царстве,
которое он должен основать, все оружие перекуют на орудия мирного труда, и
лев, волк и медведь будут пастись вместе с ягненком.
   - Видите,  ваше  величество,  -  закончил  он,  -  здесь  речь  идет  о
религиозной утопии, не имеющей ничего общего с реальной политикой.
   Доктор Хелкия поддержал Гамалиила.
   - Твердо установлено только одно, - сказал  он,  -  мессия  придет.  Но
когда он явится и какова будет его деятельность - каждому  предоставляется
воображать на свой лад.
   Когда   еще   говорил   Гамалиил,   кое-кто   из    богословов    начал
перешептываться. Они, видимо, считали греховным и недопустимым,  чтобы  из
уст призванного исходило столь двусмысленное толкование важнейшей части их
вероучения, почти отрицание ее. Едва  доктор  Хелкия  кончил,  как  доктор
Хелбо стал поправлять и его, и,  главным  образом,  верховного  богослова.
Своим низким, прерывистым голосом, беспомощно, на плохом греческом  языке,
он заявил:
   - Может быть, в будущем, может быть, скоро, может, так, а может,  иначе
- но настанет день. Настанет  день,  -  повторил  он  резко,  угрожающе  и
устремил старые, пылающие гневом глаза сначала  на  верховного  богослова,
потом снова на императора.
   Наступило неловкое молчание.
   - Занятно, - произнес  Домициан,  -  очень  занятно.  -  Он  уселся  на
ступеньках беседки, неуклюже закинул ногу за ногу, стал покачивать носком:
было приятно ходить здесь не в парадной обуви  на  высокой  подошве,  а  в
удобной, похожей на сандалии. -  На  этот  счет  мне  хотелось  бы  узнать
побольше, - продолжал он. И, обернувшись к верховному богослову и погрозив
ему пальцем, все еще очень мягко сказал: - Вот видите, а  вы  утверждаете,
будто ваш мессия - это утопия, Платонова идея! - Затем, снова  обратившись
к резкому старику Хелбо, продолжал: - Вы говорите - настанет  день.  Какой
же это день?  Объясните,  пожалуйста.  "Будет  некогда  день,  и  погибнет
священная Троя", - процитировал он Гомера. - Что вы разумеете  под  Троей,
господин богослов? Рим? - спросил он наконец в упор.
   Богословы стояли теперь уже не кучкой, а  врозь.  Римляне  смотрели  на
них, ждали ответа. Император же, не воспользовавшись их смятением, прервал
тягостное молчание и с необычной для него игривостью заговорил снова:
   - Вероятно, многие из вас  представляют  себе  этого  мессию  не  чисто
духовной сущностью, а существом из плоти и  крови.  Вот,  например,  Иосиф
Флавий в свое время объявил мессией моего отца, бога  Веспасиана.  Но  вы,
Иосиф Флавий, - он  посмотрел  на  Иосифа  в  упор,  мягко,  насмешливо  и
угрожающе, - едва  ли  могли  приписать  моему  отцу  намерение  настолько
укротить волков и львов, чтобы они  паслись  вместе  с  ягнятами.  Ну,  да
ладно, - обратился он опять к богословам, - римский всадник  Иосиф  прежде
всего солдат, писатель, государственный деятель и только потом богослов  и
пророк; оставим его толкование. Вы же, господа  ученые,  вы  -  призванные
истолкователи еврейской веры, вы - доверенные Ягве. И я прошу вас дать мне
ясный и недвусмысленный ответ: кто или что такое ваш мессия? Я прошу у вас
объяснений, таких же ясных и четких, каких требую от моих чиновников в  их
докладах.
   - В Писании сказано, - начал доктор Хелбо, - а именно, у нашего пророка
Исайи: "От Сиона выйдет закон и слово господне из Иерусалима. И  будет  он
судить народы и обличит многие племена".
   Гневно и угрожающе вырвались эти слова из его широкого рта. Однако  его
торопливо прервал доктор Хелкия:
   - Да нет же! Нет же, мой брат и господин, - это лишь  половина  правды,
ее истинный смысл открывается только из дальнейших слов,  ибо  у  того  же
Исайи сказано: "Мало того, что ты будешь  рабом  моим  для  восстановления
колен Иаковлевых. Но я сделаю тебя  светом  народов,  чтобы  спасение  мое
простерлось до концов земли".
   - Не извращайте Писания, - упорствовал доктор Хелбо, - не подчеркивайте
второстепенного! Разве не сказано у пророка  Михея:  "И  будет  он  судить
многие народы, и обличит многие племена в дальних странах"?
   Но тут заупрямился и доктор Хелкия:
   - Это вы искажаете Писание, и притом уже вторично,  ибо  опускаете  то,
что Михей говорит дальше: "И каждый будет  сидеть  под  своею  виноградною
лозою и под своею смоковницею без страха".
   Теперь, однако, на помощь доктору  Хелбо  ринулся  его  единомышленник,
доктор Симон, по прозванию Ткач.
   - А как же понять слова о Гоге и Магоге, которых мессия сначала  должен
сразить? - вызывающе спросил он.
   И все они пустились в спор. Они забыли,  что  находятся  в  Альбане,  в
присутствии императора, - они были в  Ямнии,  в  университетском  зале,  с
греческого они  перешли  на  арамейский,  их  голоса  сливались,  гневные,
распаленные. Император и его свита слушали молча, не показывая  вида,  как
их это забавляет.
   - Должен признаться, ума я не набрался, - заявил наконец император.
   Мессалин же сказал своим вкрадчивым голосом:
   - Осмелюсь попытаться разъяснить этим господам, чего, собственно, хочет
от них наш владыка и бог. Его величество желает, господа богословы, узнать
от вас, как от самых сведущих лиц, следующее: существуют ли сейчас люди из
плоти и крови, люди, носящие определенное имя, рожденные в таком-то году и
проживающие в таком-то  месте,  которые  притязали  бы  на  то,  чтобы  их
признали мессией?  Мне  как-то  говорили,  что  существует  одно  основное
условие для того, чтобы вы признали эти притязания: ожидаемый вами  мессия
должен быть отпрыском от корня вашего царя  Давида.  Скажите,  меня  верно
осведомили или нет?
   - Да, - живо подхватил император, - это занятно. Значит, круг  лиц,  из
среды которых должен появиться мессия, строго  ограничен?  Следует  ли  их
искать только среди потомков вашего царя Давида? Прошу ответить мне точно,
- обратился он к верховному богослову.
   Гамалиил ответил:
   - Это и так  и  не  так.  Наше  Священное  писание  нередко  пользуется
поэтическими оборотами. Если тот или другой из  наших  пророков  заявляет,
что к нам придет мессия из рода Давидова, то они преднамеренно  выражаются
туманно и их следует  понимать  иносказательно.  Весь  мир  представлений,
окружающих мессию, поэтичен. Этот мир, - закончил он, улыбаясь, по-светски
любезно, - имеет очень мало общего с той реальностью, которую  можно  было
бы уловить с помощью документов и списков.
   Доктор  бен  Измаил  обратил   б