иваемая ликующая ненависть.
   - Теперь я нашел настоящее средство, единственное, - сказал он.
   - Средство взять верх над Иосифом и его евреями? - спросила Дорион;  ее
узкое, хрупкое тело подалось навстречу Финею,  высокий,  тонкий  голос  от
волнения звучал пронзительно. - И какое же это средство?
   Финей сначала насладился ее нетерпением. Затем, с притворной  сухостью,
возвестил:
   - Надо вырвать с корнем их бога. Надо уничтожить Ягве.
   Дорион глубоко задумалась, разочарованная, сказала:
   - Все это слова.
   А Финей, будто не слыша ее замечания, продолжал:
   - И существует верный  путь,  чтобы  этого  достичь.  Послушайте  меня,
госпожа  Дорион.  Римляне  разрушили  государство  евреев,  их  армию,  их
полицию, храм, правосудие, их суверенитет; но на религию покоренных, на их
"культурную жизнь" они  в  своей  высокомерной  терпимости  не  посягнули.
Важнее всего то, что евреям оставили  маленький  университет,  это  гнездо
называется  Ямния,  и,  по  просьбе   евреев,   римляне   даровали   этому
университету кое-какие невинные привилегии. В религиозных делах  Ямнийской
коллегии принадлежит верховная власть, а стало быть - и  призрачное  право
вершить правосудие. Теперь слушайте дальше, моя Дорион. Будь паши  римляне
истинными государственными деятелями, какими они себя  воображают,  они  с
самого начала раскусили бы, в чем тут дело с этой  коллегией  в  Ямнии,  и
сейчас же растоптали бы этот  невинный  университетик.  Если  бы  не  было
никакой Ямнии,  то  и  никакого  Ягве  не  было  бы  и  никаких  еврейских
мятежников, тогда пришел бы конец и нашему Иосифу с его  иудейским  духом,
его книгами и его невыносимой гордыней.
   Дорион ответила задумчиво, насмешливо,  но  ее  насмешка  звучала  так,
словно она готова была согласиться с любым опровержением:
   - Вы так рассуждаете, мой Финей, словно души  евреев  вам  известны  не
хуже, чем улицы города Рима. Не объясните ли вы подробнее,  почему  именно
эта Ямния имеет для них такое значение?
   - Охотно. - И Финей начал поучать ее с торжествующей невозмутимостью: -
Я никогда не стал бы говорить так уверенно о моем плане сломить  Иосифа  и
его евреев, если бы предварительно не проверил, в чем  суть  дела  с  этой
Ямнией.  Я  расспрашивал  сведущих   лиц,   чиновников   и   офицеров   из
администрации и из оккупационных войск в  Иудее,  прежде  всего,  конечно,
губернатора Сальвидия, и тщательно сопоставлял  мнения  этих  людей.  Дело
обстоит так: этот нелепый университет не обладает никакой властью, да и не
ищет ее. Это действительно всего-навсего  нелепая  школка  для  подготовки
богословов. Но во всей провинции не найдется ни одного еврея,  который  бы
не делал взносов, точно установленных в соответствии с его средствами,  на
этот университет, и ни одного,  кто  бы  не  подчинялся  его  решениям.  И
обратите внимание - все это добровольно.  Они  повинуются  государственной
власти, но лишь по необходимости, а вот власти своей Ямнии они  повинуются
добровольно. Они приходят со своими тяжбами - не только религиозными, но и
гражданскими - не в императорские суды, а к богословам Ямнии и подчиняются
их решениям и приговорам. Бывали  случаи,  когда  богословы  приговаривали
обвиняемого к смерти, мне со всей очевидностью доказали, что такие  случаи
бывали нередко. Разумеется, эти приговоры  не  имеют  законной  силы,  они
носили   чисто   академический   характер    и    являлись    заключениями
теоретическими, ни для кого не обязательными. Но вы  знаете,  что  сделали
евреи, приговоренные таким способом к смерти?  Они  умерли.  Действительно
умерли. Мне об этом рассказывал губернатор Сальвидий, а  Невий,  верховный
судья, подтвердил, и капитан Опитер тоже. Как эти евреи умерли -  сами  ли
они себя прикончили или их прикончили, - этого я установить  не  смог.  Но
ясно одно: достаточно им было отдаться под защиту римлян, и они  могли  бы
преотлично жить дальше в назидание всем. Но они предпочли умереть.
   Дорион молчала. Словно застыв, сидела она, неподвижная, смуглая, узкая,
как фигуры на древних суровых и угловатых египетских портретах.
   - Уверяю вас, Дорион, - продолжал Финей, - университет в  Ямнии  -  это
крепость евреев, надежная крепость, она неприступнее, чем был Иерусалим  и
храм; наверное, это самая неприступная  твердыня  на  свете,  и  взять  ее
невидимые стены труднее, чем самые хитроумные  ворота,  построенные  нашим
Фронтином. Господа римляне этого не знают,  губернатор  Лонгин  не  знает,
император не знает. А я, Финей, знаю, - оттого что я ненавижу Иосифа и его
евреев. Маленький дурацкий университетик в Ямнии, семьдесят один  богослов
- вот центр  провинции  Иудеи!  Отсюда  правят  евреями,  а  вовсе  не  из
губернаторского дворца в Кесарии. И если нашего Павла  еще  трижды  пошлют
против евреев и если перебьют сто тысяч "Ревнителей  грядущего  дня",  все
будет бесполезно. Иудея остается жить, она живет в этом университете!
   Дорион слушала с волнением. Ее дерзко выступавший на  нежном  надменном
лице большой рот был  полуоткрыт,  придавая  ей  почти  глупое  выражение,
мелкие зубы белели, глаза не отрывались от губ Финея.
   -  Значит,  вы  уверены,  -  медленно  заговорила  она,  подводя  итог,
обдумывая каждое  слово,  -  что  центром  еврейского  сопротивления,  так
сказать, душой еврейства, является университет в Ямнии? -  Госпожа  Дорион
была на вид очень хрупкой; но сейчас она взвешивала его  слова,  ее  узкая
каштановая голова и желтоватое лицо  с  выступающими  надбровными  дугами,
тупым, слегка приплюснутым  носом  и  приоткрытыми  губами  -  все  в  ней
казалось жестким, недобрым,  даже  опасным.  -  И  сразить  и  обезвредить
еврейство и Иосифа можно только тогда, когда будет разрушен университет  в
Ямнии, - закончила она свою мысль.
   Глубоким, звучным голосом Финей согласился с  нею  и,  стараясь  скрыть
мстительное и радостное волнение, подтвердил сухим, бесстрастным тоном:
   - Разрушен,  истреблен,  уничтожен,  растоптан,  раздавлен,  сровнен  с
землей.
   - Благодарю вас, - сказала Дорион.


   Университет в Ямнии, который в Риме до тех пор и по  названию-то  знали
немногие, вдруг стал излюбленной темой разговоров, и люди яростно спорили,
действительно ли центром непокорной провинции Иудеи является Ямния.
   И побежали среди евреев смутные слухи о невыразимой,  надвигавшейся  на
них беде. То, что, видимо, задумал Рим, было  страшнее  всего,  что  могли
себе вообразить самые боязливые, изо всех мыслимых ужасов это  было  самое
ужасное. До сих пор враги нападали на тела евреев, на их землю, их добро и
имущество, на их государство. Они разрушили царство Израиля, они разрушили
царство Иуды и храм Соломона. Веспасиан разрушил второе царство, а  Тит  -
храм Маккавеев и Ирода. Планы,  которые  вынашивает  третий  Флавий,  идут
глубже, они направлены против самой души иудейства, против  Книги,  против
Учения.  Ибо  носителями  и  хранителями  Учения  были  богословы.  Только
коллегия в Ямнии не дает ему испариться и вернуться на  небо,  откуда  оно
пришло. Учение давало внутреннюю спаянность, и если угроза была направлена
против коллегии в Ямнии, - тем самым ставились под  угрозу  душа  и  смысл
иудаизма.
   Однако до сих пор всегда находились великие и  разумные  мужи,  которым
удавалось спасти  учение.  Поэтому  и  сейчас  все  взоры  устремились  на
человека, возглавлявшего коллегию и университет  в  Ямнии,  на  Гамалиила,
верховного богослова. Верховный богослов  был  посланцем  Ягве  на  земле,
главою евреев не только в провинции Иудее, но и  во  всем  мире.  Стоявшие
перед ним задачи были трудны и многообразны. Он  должен  был  представлять
перед римлянами свой народ  и  учение,  сводить  к  единству  разноречивые
мнения богословов, должен был,  не  обладая  внешними  признаками  власти,
оберегать еврейские законы  перед  лицом  масс.  Его  положение  требовало
энергии, такта, быстрых решений.
   Гамалиил, рожденный и воспитанный для роли властителя, в очень  молодых
годах принял на себя наследственный сан и достоинство некоронованного царя
Израильского; теперь ему как раз минуло сорок. Он оправдал возложенные  на
него надежды в борьбе с губернаторами Сильвой, Сальвидием, Лонгином. Мудро
лавируя, он уберег корабль учения и от тех,  кто  старался  ввести  его  в
гавань космополитического мессианизма. Уверенно и четко отсек он Закон  от
идеологии эллинства - с одной стороны и от верований минеев  -  с  другой.
Гамалиил достиг цели, только рисовавшейся Иоханану бен Заккаи,  основателю
коллегии в Ямнии: он  укрепил  единство  иудеев  законами  об  обрядах,  в
которых  не  допускал  ни  сомнений,  ни   колебаний.   Власть   погибшего
государства он заменил властью  обычаев  и  учения.  Верховного  богослова
Гамалиила многие ненавидели, иные любили, и все уважали.
   Он сразу понял, что судьба Ямнии, а тем самым и всего еврейства,  будет
решена не губернатором в Кесарии, но самим императором в Риме.  Уже  много
лет лелеял Гамалиил план поехать в Рим и  выступить  перед  императором  в
защиту своего народа.  Но  обрядовые  законы  запрещали  путешествовать  в
субботу, и он, страж этого закона, не мог пуститься в путешествие, которое
принудило бы его плыть по морю в субботний день. Он подумывал о том, чтобы
поставить перед своей коллегией вопрос - не будет ли ему разрешено теперь,
когда учению и всему еврейству угрожает опасность, все же преступить закон
о субботе,  как  это  допускается  во  время  сражения.  Однако  богословы
примутся, как обычно, спорить на этот счет, и спор затянется на  несколько
лет. А дело было срочное, и верховный богослов, не боясь вызвать их ропот,
все решил единовластно, приказал некоторым  из  этих  господ  сопровождать
его, и вот всемером - число священное - они отплыли в Рим.
   Торжественным и пышным было  его  прибытие  в  Рим.  Иоанн  Гисхальский
отыскал для него дворец. Здесь когда-то иудейский царь Агриппа и принцесса
Береника принимали приветствия римской знати. И здесь  теперь  остановился
верховный богослов.
   Из этого дома в Риме он правил  теперь  всеми  евреями  земного  круга.
Гамалиил не выставлял напоказ  ни  себя,  ни  своих  целей.  Он  не  давал
блестящих празднеств, был приветлив без высокомерия. И все же он  выглядел
величественно, даже царственно, и сейчас, когда он находился в Риме, вдруг
стало ясно, что еврейство, хоть и  лишенное  политической  силы,  все-таки
оказывает воздействие на жизнь всего мира. Министры, сенаторы,  художники,
писатели искали встреч с Гамалиилом.
   Но Домициан молчал. Верховный богослов доложил о себе,  как  полагалось
на Палатине, и просил гофмаршала Криспина дать  ему  возможность  выразить
императору верноподданнические чувства евреев и их  сокрушение  по  поводу
безумия тех, кто дерзнул восстать против его гарнизона.
   - Вот  как?  Он  действительно  этого  хочет?  -  спросил  император  и
усмехнулся.
   Однако ответа не дал, не вспоминал и потом о верховном богослове  и  ни
со своими доверенными советниками, ни с Луцией или с Юлией, ни с  кем-либо
еще не обмолвился больше ни словом ни о Гамалииле, ни о коллегии в Ямнии.
   Тем более интересовались присутствием верховного богослова принц Флавий
Клемент и его жена Домитилла.
   Дело в том, что среди минеев города  Рима,  все  чаще  называвших  себя
теперь христианами, приезд Гамалиила вызвал большое волнение. Где бы  этот
человек ни появился,  пояснил  Иаков  из  Секании,  вождь  минеев,  своему
покровителю принцу, где бы Гамалиил ни появился, христианам  и  их  учению
начинает грозить опасность. Он хитростью принудил их проклясть  в  молитве
самих себя, и хотя они очень хотели остаться евреями, изгнал их из  общины
и таким образом расколол еврейство  на  последователей  старого  и  нового
учения.
   Принц Клемент внимательно слушал. Он был на два года старше императора,
но  казался  моложе;  волевого  подбородка  Флавиев  у  пего  не  было,  а
приветливое лицо, бледно-голубые глаза и белокурые  волосы  придавали  ему
юношеский вид. Домициан любил высмеивать его и уверял, что он ленив духом.
А на самом деле Клемент просто соображал медленнее других. Вот  и  сегодня
он хотел, чтобы ему снова объяснили, в чем же, собственно,  разница  между
старым иудейским учением и учением христиан, и хотя  он  спрашивал  уже  в
третий  или  четвертый  раз,  Иаков  из  Секании  терпеливо  принялся  ему
объяснять.
   - Гамалиил будет утверждать, - сказал он,  -  что  мы  не  евреи,  если
верим, будто  мессия  уже  явился,  ибо  такая  вера  есть  "отречение  от
принципа". Но главная причина не в этом. Главная  причина  кроется  в  его
желании сузить учение, сделать убогим и  скудным,  чтобы  его  можно  было
легко охватить одним взглядом. Он желает, чтобы верующие были  как  единое
большое стадо, которое ему легко обозреть. Поэтому-то он и хочет  запереть
учение в стойло, в свой закон об  обрядах.  -  Глядя  на  этого  скромного
бритого человека, скорее похожего  на  банкира  или  юриста,  трудно  было
поверить, что его занимали почти исключительно вопросы  религии.  -  Мы  и
сами вовсе не отрицаем этого закона,  -  продолжал  он.  -  Мы  протестуем
только  против  утверждений  верховного  богослова,   будто   вся   истина
содержится в этом законе.  А  ведь  там  лишь  половина  истины,  если  же
половина выдает себя за всю истину, то  она  хуже  лжи.  Каждый  подлинный
слуга Ягве считает своим священным долгом  проповедовать  дух  Ягве  среди
всех народов, а не среди одних евреев. Но об этом Гамалиил  умалчивает;  и
не только умалчивает, он борется против этого. Когда несколько  лет  назад
ваш двоюродный брат Тит запретил производить обрезание над  неевреями,  мы
были поставлены перед вопросом:  от  чего  нам  следует  отказаться  -  от
внешнего признака принадлежности к еврейству,  от  обрезания,  или  же  от
мировой миссии еврейства, от  распространения  его  вероучения?  Верховный
богослов  высказался  за  обрезание,  за  свой  закон   об   обрядах,   за
национализм. Мы же, христиане, предпочитаем отказаться  от  обрезания,  но
хотим, чтобы весь мир приобщился к Ягве. Верховный богослов отлично знает,
что, по сути дела, мы - лучшие из евреев, ибо бог вдохнул в него острый ум
и силу познания. Но так как он встал на сторону зла, он  ненавидит  нас  и
натравливает на нас римлян.  Гамалиил  уверяет,  что  причиной  постоянных
раздоров между Римом и евреями - наша страсть обращать людей в свою веру.
   - Но ведь вы действительно стараетесь проповедовать ваше учение на всех
углах и перекрестках, - задумчиво возразил принц Клемент.
   - Да, верно, - согласился  Иаков.  -  Так  как  верховный  богослов  из
духовной скупости хочет, чтобы Ягве принадлежал только ему и  его  евреям,
мы не можем допустить, чтобы изнемогли от  духовной  жажды  те,  кто  ищет
истины. Разве смею я сказать, например, вам, принц  Клемент:  нет,  вы  не
можете приобщиться к Ягве, мессия умер не за вас? Имею ли я  право  скрыть
от вас  истину  только  потому,  что  императорский  закон  запрещает  вам
обрезание?
   Иаков из Секании говорил хорошо, убежденность придавала жар его словам,
хоть он их произносил очень спокойно,  и  Домитилла  не  отрывала  взгляда
своих серо-голубых, жестковатых и все  же  фанатичных  глаз  от  его  губ.
Однако она была из рода Флавиев, а потому недоверчива.
   - Почему же, - спросила она, - если вы владеете  истинным  Ягве,  евреи
идут за верховным богословом, а не за вами?
   - Нет, и среди евреев все больше людей начинают понимать, где правда, -
возразил Иаков, - они  замечают,  что  богословы  стремятся  недозволенным
образом  неразрывно  соединить  Ягве  с  государством.  А  Ягве   разрушил
государство, допустил поражение евреев и во время последнего восстания,  и
это свидетельствует, что государство ему  неугодно,  и  среди  евреев  все
растет число тех, кто не закрывает  глаза  на  это  свидетельство,  растет
число евреев, присоединяющихся к нам. Они больше не хотят государства, они
хотят иметь только побольше бога. И они отвергают хитроумные и  лицемерные
рассуждения богословов, которыми  те  пытаются  воскресить  государство  в
законе об обрядах. Ибо этот закон - всего-навсего искусное прикрытие, а за
ним стоит все то же старое государство, подчиненное священникам.
   Домитилла, хотя и не противилась захватившей ее силе убеждения, с какой
говорил Иаков, однако  тотчас  поспешила  из  мира  абстракций  перейти  к
близкой действительности, к сегодняшнему Риму. Она раскрыла тонкие губы  и
деловито подытожила:
   - Значит, вы считаете верховного богослова своим злейшим врагом?
   - Да, - ответил Иаков. - Так же точно враждуют  между  собой  истина  и
ложь. Наш Ягве - Ягве пророков, он бог всего мира. Его Ягве - бог судей  и
царей, битв и завоеваний, это тень Ваала, которая всегда продолжала жить в
Иудее. Гамалиил - человек умный, и он ловко спрятал своего  Ваала.  Но  он
служит Ваалу и ненавидит нас, ведь слуги Ваала неизменно преследовали слуг
Ягве.
   - И вы полагаете, - педантично настаивала Домитилла,  упорно  не  желая
покидать область конкретных фактов, - что верховный богослов воспользуется
своим пребыванием здесь, в Риме, и постарается вам навредить?
   - Конечно, постарается, -  ответил  Иаков.  -  Он  будет  спасать  свой
университет в Линии и свой закон об обрядах и приложит все  усилия,  чтобы
император перенес свои подозрения на  нас,  христиан.  Таким  способом  он
действовал всегда. Изображал себя и  своих  евреев  невинными  агнцами;  а
бунтовщики - это мы. Мы проповедуем свою веру, мы хотим отвлечь римлян  от
Юпитера, пусть его заменит Ягве. В Кесарии он не раз  добивался  своего  у
губернатора, прибегая к такого рода доводам; почему бы ему не  испробовать
тот же способ и с самим императором?
   - Я знаю его, - отозвалась Домитилла, - знаю "этого". - Даже теперь она
тоже назвала дядю, императора, "этот". - Я знаю "этого", - сказала  худая,
белокурая, жесткая и фанатичная  молодая  женщина.  -  Конечно,  он  будет
защищать Юпитера,  своего  Юпитера,  Юпитера,  как  он  его  понимает.  И,
конечно, он таит злые замыслы против Ягве. Перед тем, как нанести удар, он
привык медлить, вероятно, он не делает различия между вами  и  евреями,  и
ему все равно, поразит ли удар верховного богослова и его Ямнию  или  вас.
Но руку он уже занес и наверняка ударит. Все дело в том,  на  кого  сейчас
направлено его внимание.
   Клемент внимательно слушал свою жену, как добросовестный,  но  медленно
соображающий ученик.
   - Если я тебя правильно понял, - сказал он, словно размышляя  вслух,  -
то нам следовало бы, раз мы хотим  спасти  нашего  Иакова  и  его  учение,
привлечь внимание DDD к университету в Линии. Надо, чтобы он нанес удар по
верховному богослову и но университету.
   Бледно-голубые глаза принца  потемнели  от  волнения.  Домитилла  также
ожидала, что ответит Иаков.
   Но тот не хотел, чтобы его упрекнули, будто  он  затаил  в  душе  жажду
мщения. Если он идет против Гамалиила, то не из ревности, а  лишь  потому,
что не видит иного способа спасти свою собственную веру.
   - Я не питаю ненависти к верховному богослову, - произнес он спокойно и
задумчиво. - Мы ни к кому не питаем ненависти.  И  если  к  нам  относятся
враждебно, то не потому, что мы враждебны. Мы вызываем вражду уже тем, что
существуем.
   - Так согласны вы или  нет,  что  лучшее  средство  спасти  вас  -  это
запрещение  университета  в  Ямнии  и  его  деятельности?   -   настаивала
Домитилла.
   - К сожалению, это, вероятно, лучшее средство, - все так  же  задумчиво
ответил Иаков.


   Единственный доступный для  Домитиллы  путь  к  тому,  чтобы  заставить
"этого" наложить запрет, вел через Юлию.
   А в отношениях между Юлией и Домицианом произошли перемены. Сначала все
сложилось так, как Юлия и опасалась: после возвращения Луции  DDD  стал  с
племянницей очень холоден. Он был весь полон  Луцией,  а  на  Юлию  бросал
иронические, даже ненавидящие взгляд