дующей весны.
   Молнию, которая ударила в его спальню, Домициан по всем правилам предал
погребению, как того требовал обычай. Надпись с  триумфальной  колонны  он
приказал высечь на цоколе, так что впредь никакая буря  уже  не  могла  ее
снести. Одного предсказателя Норбан арестовал; под пыткою он сознался, что
один из сенаторов-оппозиционеров подбил его злоупотребить своим искусством
и возвестить ложь. Сенатор был сослан, предсказатель - казнен.
   Злые предзнаменования не уменьшили  преданности  масс  императору.  Они
чувствовали  себя  уверенно  под  его  рукою.   Его   сдержанная   внешняя
политика-уже приносила  свои  плоды.  Разорительные  войны  ради  престижа
больше  не  подрывали  благосостояния  страны,  губернаторы  грабили  свои
провинции сравнительно скромно и с опаскою. К тому же народ помнил  пышные
празднества, которые устраивал Домициан, и его  щедрые  раздачи.  Но  если
массы были довольны его правлением;  тем  сильнее  ненавидела  его  высшая
аристократия и прослойка  крупных  богачей.  Они  горевали  об  утраченной
свободе, возмущались деспотическим произволом,  и  были  люди,  у  которых
темнело в глазах, когда они видели ненавистное, надменное лицо императора.
   В числе этих людей был и старый сенатор  Кореллий.  С  тридцати  одного
года он страдал подагрой. Строгая воздержанность какое-то время  облегчала
его страдания, но в последние годы недуг овладел всем телом, искривил  его
и изуродовал; Кореллий испытывал невыносимые боли.  Он  был  стоиком,  был
известен как человек мужественный, и друзья не могли понять, почему он  не
положит конец своим мукам.
   - Знаете,  -  объяснил  он  однажды  шепотом  своему  ближайшему  другу
Секунду, -  знаете,  почему  я  преодолеваю  себя  и  терплю  это  ужасное
существование? Я дал себе клятву пережить этого пса Домициана!
   Домициан только посмеивался над дурными знамениями. Их  ложно  толкуют,
они ничего  не  значат,  достаточно  открыть  глаза,  чтобы  увидеть,  как
счастливо его правление, как растет благополучие и довольство  народа.  Но
чувство реального у императора было слишком остро, чтобы не замечать,  что
за всем тем и ненависть вокруг растет и растет. И вместе с нею  росли  его
человеконенавистничество и его страх.
   Он страшно одинок, он кругом предан и продан. Вот и его Минерва ушла от
него, и, наконец, даже Луция его предала. Кто же, собственно, еще остался?
   Одно за другим он вызывает в памяти лица друзей - самых близких,  самых
доверенных. Марулл и Регин. Но они немощные  старики,  и  вдобавок  он  не
знает, насколько твердо можно  на  них  положиться  теперь,  после  смерти
Маттафия. Потом - Анний Басс. Этот не так стар. И вполне  надежен.  Но  он
простой солдат, тупица, он бесполезен в запутанных делах, требующих  особо
тонкого понимания. Если  даже  Луция,  несмотря  на  все  его  неимоверные
усилия, так и не смогла его понять, куда уж  этому  солдафону!..  Далее  -
Норбан. Но он  очень  глубоко  заглянул  в  душу  своего  владыки  и  бога
Домициана, глубже, чем дозволено человеку,  слишком  глубоко.  К  тому  же
именно Норбан вложил ему в руку первое звено этой опасной цепи.  Норбан  -
вернейший из верных, но между ним и Норбаном тоже все кончено.
   Остается, по сути вещей, один-единственный: Мессалин. Какая удача,  что
боги послали Мессалину слепоту! Мертвым глазам  Мессалина  владыка  и  бог
Домициан может показывать свой лик без боязни, без стыда. Слепцу Мессалину
дозволено знать то, чего никто иной знать не должен.  Есть  на  свете,  по
крайней мере, один  человек,  которому  Домициан  может  сказать  все,  не
опасаясь, что позже будет об этом сожалеть.
   Домициан сидел, запершись в своем кабинете, но он был не один - с  ним,
вокруг него были его человеконенавистничество и его страх. Отчего все это?
Отчего он  так  одинок?  Отчего  эта  ненависть  вокруг  него?  Его  народ
счастлив, Рим  велик  и  могуществен,  могущественнее  и  счастливее,  чем
когда-либо. Отчего же эта ненависть?
   Существует лишь одна причина - вражда бога Ягве. Он отверг  примирение,
этот бог. Как ни умно остерегался он, император, а все-таки  бог  Ягве  со
своим  восточным,  адвокатским  умом  уж  наверное  отыскал  в   событиях,
связанных с мальчиком  Маттафием,  нечто  такое,  что  дает  ему  законное
преимущество против римского императора. Да, конечно, месть  бога  Ягве  -
вот что лишило его покоя.
   Но неужели нет никаких средств утишить ярость бога?
   Средство есть. Он принесет в жертву богу  человека,  который  подстроил
убийство мальчика Маттафия, человека, который вложил  ему  в  руки  первое
звено цепи, своего министра  полиции  Норбана.  Это  великая  жертва,  ибо
Норбан - вернейший из верных.
   Он склонился над табличкою для письма.  Но  на  этот  раз  не  круги  и
завитки появляются на ней,  на  ней  появляются  имена.  Ибо  если  уж  он
посылает Норбана в подземное царство, он отправит его в этот мрачный  путь
не одного: он пошлет и других вместе с ним.
   Острие стиля медленно вдавливается в воск, аккуратно, одно под  другим,
ставит император  имя  за  именем.  Вот  некий  Сальвий,  который  дерзнул
справить годовщину смерти своего дяди - императора Отона, врага Флавиев. С
наслаждением вдавливает стиль Домициана в воск имя Сальвия.  Вот  писатель
Дидим: свою  прославленную  историю  Малой  Азии  он  пересыпал  намеками,
которые не понравились императору. Он ставит имя в список и - в скобках  -
помечает: "Издателя и писцов - тоже". Затем - и это  имя  он  пишет  очень
быстро - следует Норбан. Он добавляет еще нескольких,  совсем  бесцветных.
Затем, после очень краткого колебания, приписывает имя Нервы. Правда, этот
господин уже в летах, - ему около семидесяти,  -  и  к  тому  же  сдержан,
осторожен, его ни в чем не упрекнешь, но как  раз  потому,  что  он  такой
спокойный и рассудительный, вокруг него сплачивается  оппозиция.  Домициан
перечитывает имя, оно  вполне  на  месте  в  этом  списке.  И  лишь  затем
медленно, тщательно, замысловато-хитрыми буквами  выводит  он  имя  Луции.
Потом, чтобы не это имя стояло последним, он заключает список  несколькими
незначительными лицами.
   Он с головой ушел в свою работу. Теперь, когда все собраны воедино,  он
вздыхает  облегченно,  поднимает  глаза,  у  него  такое  чувство,  словно
одержана важная победа. Он встает, потягивается,  усмехается,  и  со  всех
сторон в зеркальной облицовке кабинета  Домициан  отвечает  ему  усмешкой.
Если восточный бог отыскал законный повод выступить против него, то теперь
римский император вырвал этот предлог из рук бога Ягве. Он приносит ему  в
жертву своего Норбана. Теперь бог должен быть доволен,  теперь  он  должен
оставить его в покое.
   Под вечер Домициан обедал с обоими принцами. Они  были  совсем  одни  -
Квинтилиан отправился к кому-то из друзей, на чтение. Все последнее  время
император даже с мальчиками был угрюм и раздражителен, но сегодня, за этою
трапезой, их  дядя  и  отец,  владыка  и  бог  Домициан  выказывал  доброе
расположение духа. Он весело беседовал с обоими. Они  и  не  догадываются,
сколь многим ему обязаны, как много он сделал для  того,  чтобы  облегчить
бремя власти, которая их ожидает.
   Лица мальчиков были хмуры. Но сегодня он не желал замечать их  хмурости
и их уныния. Верно, в эти недели они потеряли мать,  но  какая  же  тощая,
сухая,  бессильная,  полубезумная  была  эта  мать  и   какого   великого,
могущественного,  царственного,  божественного  отца  нашли  они  в   нем,
расстилающем под ноги им свою славу и  свое  богатство!  Нечего  сидеть  с
такими мрачными лицами, - и он старается подбодрить своих юных и не в меру
молчаливых сотрапезников. Он всегда был склонен к грубому шутовству, разом
и зловещему и привлекательному. Он делает над собой усилие, он  становится
подчеркнуто приветлив, он говорит с ними, как с детьми и вместе с тем  как
со взрослыми, теперь им легче проявить учтивость и  поддержать  беседу,  и
вот они уже отвечают на его шутки вежливой улыбкой.
   Нет,  он  никак  не  был  богом  в  тот  вечер,  он   держался   совсем
по-человечески,  по-дружески.  Он  осведомился  об  их  увлечениях.  Принц
Домициан рассказал, между прочим, о павлиньем садке  в  Байях,  сперва  он
говорил с большим увлечением, но, поймавши взгляд брата, вспомнил,  как  и
тот, о Маттафии, стал  скупее  на  слова  и  скоро  совсем  умолк.  Однако
император, казалось,  ничего  не  заметил;  он  сделал  пометку  на  своей
табличке для письма, а потом принялся рассказывать о собственных маленьких
пристрастиях и слабостях.
   -  Люблю,  -  доверительно  говорил   он   им,   -   ошеломлять   людей
неожиданностью, и доброю и дурною, - безразлично. Люблю медленные  решения
и молниеносно следующие за  ними  действия.  Ради  такого  сюрприза  порою
позволяю себе не щадить ни времени, ни трудов.
   Мальчик Веспасиан сказал:
   - И ваши сюрпризы всегда удаются вам, владыка мой и отец?
   - Обычно да, - ответил Домициан.
   Мальчик Домициан сказал:
   - Вы говорите так, владыка мой и отец, словно готовите  какой-то  новый
сюрприз.
   - Может быть, и готовлю, - весело и охотно отозвался император.
   Оба мальчика подняли  глаза,  в  их  взорах  были  страх,  ненависть  и
любопытство, в то же время им, видимо, льстило, что владыка мира говорит с
ними совсем запросто.
   -  Вот  видите,   -   продолжал   император,   наслаждаясь   выражением
напряженного ожидания на их юных лицах, - вы изумлены, что  ваш  отец  без
обиняков рассказывает вам о сюрпризах, которые он готовит. А ведь то,  что
я задумал, напрашивается само собой. Когда дело будет сделано, все найдут,
что его-то и следовало исполнить в первую очередь. И все-таки  оно  явится
наподобие дельфина, который вдруг выскакивает из морской глади!
   Тут старший из двух, Веспасиан, в приливе мрачного озорства, спросил:
   - А люди погибнут от вашего сюрприза, владыка мой и отец?
   Изумленный такой дерзостью, Домициан посмотрел на  него  подозрительно.
Потом засмеялся, - разве не он  сам  вызвал  этот  дерзкий  вопрос  своими
доверительными речами? - и полушутя объявил:
   - Если мы, боги, шутим, тому, с  кем  мы  шутим,  иной  раз  приходится
несладко.
   Когда Домициан отпустил их, они сказали друг другу: "Он  готовит  новую
бойню, палач..." - "Сюрприз и вместе с тем само собою напрашивается..."  -
"Кого же еще он может убить?.." - "Нас самих? Но это и не  сюрприз,  и  не
напрашивается само собою..."
   Домициан удалился в свою спальню; теперь он часто уходил к  себе  сразу
после обеда; императорские покои остались  в  распоряжении  мальчиков.  Но
император прямо-таки подбивал их разгадать его сюрприз, разве не так?  Они
сгорали от любопытства - кто будет следующей его жертвой? Они были Флавии,
они были энергичны, мстительны и отчаянно дерзки.
   Они пошли к кабинету  императора.  Вход  охранялся  капитаном  и  двумя
солдатами.
   - Пропустите нас, - попросил  принц  Веспасиан.  -  Мы  хотим  устроить
императору сюрприз, мы заключили с ним пари. Если император проиграет,  он
только посмеется. А если пари выиграем мы, капитан Корвин, мы не  забудем,
что это вы нас пропустили. Так  что  вы-то  в  любом  случае  выигрываете,
капитан Корвин.
   Капитан колебался. Караульная служба во дворце всегда была  ему  не  по
душе: что ни сделай, куда ни повернись - все опасно. Офицеры гвардии часто
острили: "Кому заступать в караул  у  императора,  пусть  сперва  принесет
жертву подземным богам". Если он  не  даст  мальчишкам  войти,  это  может
кончиться плохо, пропустит их - тоже  может  кончиться  плохо.  Он  их  не
пропускает.
   Мальчики  были  Флавии,  сыновья  Домитиллы.  Полученный  отпор  только
прибавил им настойчивости. Они пошли к спальне императора.
   Вход охранялся капитаном и двумя солдатами.
   - Пропустите нас, -  попросил  принц  Домициан.  -  Мы  хотим  устроить
императору сюрприз, мы заключили с ним пари. Если император проиграет,  он
только посмеется. А если пари выиграем мы, капитан Сервий, мы не  забудем,
что это вы нас пропустили. Так  что  вы-то  в  любом  случае  выигрываете,
капитан Сервий.
   Капитан колебался. Если он не даст мальчикам войти, это может кончиться
плохо. Он их пропускает.
   Домициан лежал на спине, полуоткрыв рот; он спал.  Он  дышал  медленно,
равномерно, лицо с очень красными, морщинистыми веками в густой сети жилок
выглядело чуть глуповатым, резко выпячивался живот... Одна рука  бессильно
и безжизненно вытянулась вдоль тела, другую он закинул за голову. Мальчики
приблизились на цыпочках. Если он проснется, они скажут все как есть:  "Мы
хотели разгадать ваш секрет, владыка наш и отец Домициан".
   Принц  Веспасиан  осторожно  запустил  пальцы  под  подушку.  Он  нашел
табличку, они с братом прочли имена.
   - Запомнил? - прошептал принц Веспасиан.
   - Не все, только самые главные, - ответил принц Домициан.
   Спящий шевельнулся, тихий всхрап вырвался из полуоткрытого рта.
   - Назад! - прошептал Веспасиан.
   Они снова сунули табличку под подушку и крадучись  двинулись  к  двери.
Офицер облегченно вздохнул, увидев, что они выходят.
   - Мне думается, вы устроили свою судьбу, капитан Сервий, - сказал принц
Домициан; он сказал это благосклонно,  но  с  неумолимою  твердостью,  как
подобает принцу.
   - Ты заметил? -  спросил  Веспасиан.  -  Внизу  он  приписал:  "Принцам
павлинов". Нас он не думал убивать, нам он хотел подарить павлинов.
   И все-таки они решили,  что  один  из  них  немедленно  разыщет  Луцию.
Веспасиан взял это на себя. Он нашел ее, все рассказал.  Она  обняла  его,
поцеловала, горячо поблагодарила. И то был самый высокий час его жизни.


   Еще до заката солнца Норбан был у Луции. Он был почти возмущен тем, как
настоятельно и тайно вызвала его Луция. Что это  еще  за  важные  новости,
которые  она  собирается  ему  сообщить?  Наверно,  какие-нибудь  дурацкие
любовные интриги.
   Луция без обиняков рассказала ему о  случившемся.  Большой,  нескладный
человек слушал, не шевелясь; в продолжение всего рассказа он не  сводил  с
нее своих карих глаз - злых и преданных, как у цепного пса. Он и после  не
отвел глаз, он молчал, - видимо, раздумывал, - он ей не верил.
   Потом вместо всякого ответа он спросил - в упор, почти грубо:
   - У вас было столкновение с владыкой и богом Домицианом?
   - Да, - ответила она.
   - А у меня не было, - сказал Норбан, и в вызывающем его тоне  отчетливо
звучало недоверие. - Я говорю с вами  откровенно,  госпожа  моя  Луция,  -
продолжал он. -  У  вас  есть  причины  относиться  ко  мне  враждебно,  у
императора - нет.
   - Но, может, вы слишком много о нем знаете? - предположила Луция.
   - Это вполне вероятно, - подумал Норбан вслух. - Но  ведь  допустимы  и
многие  другие  варианты.  Могло,  например,  случиться  так,  что   принц
Веспасиан,  поддавшись  юношеским  фантазиям,  усмотрел  в  гибели  своего
товарища Маттафия и своей матери не роковое стечение обстоятельств, а злой
умысел императора?
   - Да, не  исключено,  -  в  свою  очередь,  согласилась  Луция,  -  что
Веспасиан пришел ко мне именно поэтому  и  что  он  солгал.  Но,  но  всей
видимости, он не лжет. В глубине души, мой Норбан, вы знаете не хуже меня,
что Веспасиан говорит правду, что на табличке написано и ваше имя и мое  и
что и вы, и я, и мальчик одинаково верно  догадываемся,  как  это  следует
понимать.
   - Охотнее всего я свернул бы ему  шею,  этому  не  в  меру  любопытному
Веспасиану, - вдруг проворчал Норбан.
   Модные локоны в нелепом беспорядке спадали на  низкий  лоб  над  грубым
лицом; он выглядел несчастным -  злой  и  верный  пес,  чей  мир  разбился
вдребезги. При всем своем гневе, горе и озабоченности Луции едва  сдержала
улыбку, видя неуклюжую ярость злого пса.
   - Крепко же вы привязаны к Фузану, - сказала она.  -  Вы,  стало  быть,
только оттого так растеряны, что он и вам отказывает в доверии?
   - Я храню верность, - с ожесточением объявил Норбан. - Но владыка и бог
Домициан прав. Владыка и бог Домициан всегда прав. Даже если он хочет меня
убрать, у владыки и бога, бесспорно, есть на то свои основания, и он прав.
А с этим Веспасианом мы еще рассчитаемся! - бешено пригрозил он.
   Но Луция вернула его к действительности:
   - Не говорите глупостей, мой Норбан. Взгляните на вещи трезво, как  они
того заслуживают. Вы мне отнюдь не симпатизируете, да и я солгала бы, если
бы стала вас уверять, будто  испытываю  к  вам  симпатию.  Просто-напросто
общая опасность делает нас союзниками. Мы должны опередить DDD, и нам надо
торопиться. Всех  имен  в  списке  мальчики  не  запомнили,  но  некоторые
Веспасиан назвал. Вот они. Свяжитесь с теми из этих господ, которые  могут
быть вам полезны. Я позабочусь, чтобы Домициан провел эту ночь у меня.  Об
остальном позаботьтесь вы!
   Норбан посмотрел на нее долгим и напряженным взглядом своих карих глаз,
настороженных, но вместе с тем тупых.
   - Я знаю, - сказала Луция, - о чем вы думаете. Вы спрашиваете себя,  не
пойти ли вам прямо к императору и не донести ли  ему  о  том,  что  я  вам
сейчас предложила. Это было бы неразумно, мой Норбан. Собственную казнь вы
этим, правда, отсрочили бы, но - и только, не более. Ибо тогда  вы  будете
знать об императоре еще больше, и чем сильнее это будет  его  мучить,  тем
настоятельнее будет необходимость вас убрать. Разве я не права?
   - Правы, - согласился Норбан.  -  Ух,  этот  наглый  проныра  принц!  -
проворчал он, не в силах успокоиться.
   - Вы бы предпочли ничего не  знать  и  погибнуть,  чем  теперь,  узнав,
опередить императора, правда? - с любопытством спросила Луция.
   - Да, - горестно подтвердил Норбан. - Мне очень тяжело,  -  сказал  он,
искренне сокрушенный. - А вы уверены, - спросил он под конец, снова дерзко
и напрямик, - что уговорите императора провести с  вами  ночь  после  этой
ссоры?
   Вопрос не рассердил Луцию, скорее - позабавил.
   - Уверена, - сказала она.


   "Мой владыка и бог, Домициан, Фузан, DDD, не знаю, какой враждебный бог
внушил мне такие дерзкие и глупые слова,  которые  я  бросила  вам  тогда.
Наверное, это Сириус, Звездный Пес, навел  на  меня  слепоту.  Но  я  знаю
снисходительность  и  великодушие  императора   Домициана.   Подумайте   и
вспомните о той нашей ночи на судне, когда мы плыли в Афины.  Подумайте  и
вспомните о той ночи, когда  вы  оказали  милосердие  и  вернули  меня  из
ссылки. Простите меня! Придите ко мне и собственными устами  скажите,  что
прощаете меня! Приходите сегодня ночью! Я  ладу  вас.  И  потом,  если  вы
придете, я уступлю вам строительный материал для вашей виллы  в  Селинунте
за полцены. Ваша Луция".


   Прочтя это  письмо,  Домициан  ухмыльнулся.  Подумал  о  своем  списке.
Подумал о Мессалине, с которым будет  завтра  обсуждать  этот  список.  Но
вспомнил и обе ночи, о которых писала ему Луция.
   Домициану бывало  приятно,  когда  те,  кого  ему  предстояло  казнить,
убеждались, что эта казнь - справедливое наказание, необходимая  мера.  Он
был рад, что Луция признает свою неправоту. В самом деле,  как  она  могла
его не любить, коль скоро он удостоил ее своей благосклонности?! Но в сути
вещей это ничего не меняло. Преступление Луции не стало  меньше  от  того,
что государственная изменница Луция - вдобавок еще и женщина, которая  его
любит. Он был по-прежнему тверд в своем намерении, он даже  не  подумал  о
том, чтобы вычеркнуть ее имя из списка.
   Но приглашение он все же примет. Она замечательная  женщина.  Когда  он
вспоминает о шраме под ее  левой  грудью,  у  него  слабеют  колени.  Боги
благосклонны к Домициану, если дают ему еще раз поцеловать этот шрам.  Она
изобильная женщина, женщина ему под  стать  и  под  силу.  Жаль,  что  она
государственная изменница и уже никогда  больше  не  сможет  написать  ему
такое письмо.
   Итак, император пришел к Луции и спал с нею. После объятий его  крупная
голова тяжело лежала на ее плече. Но Луция не убирала  руку.  При  тусклом
свете