м, как  у
большинства его статуй. Спокойно и задумчиво смотрел  Иосиф  ему  прямо  в
глаза. Он знал, с каким презрением относились  к  этому  человеку  отец  и
брат, и Домициан знал, что Иосиф это знает. У  него,  у  Домициана,  круто
выступающий вперед подбородок, как у отца. Юношей  он  производил  гораздо
более внушительное впечатление, чем отец  и  брат,  но  сейчас  достаточно
приглядеться повнимательнее, чтобы увидеть, как  мало  в  нем  сохранилось
сходства с  его  статуями.  Если  отнять  у  него  атрибуты  власти,  если
представить его себе не облеченным властью, а просто голым  мужчиной,  что
тогда останется? Если за ним не будет стоять Рим, гигантский,  мощный,  то
Домициан окажется  обыкновенным  человеком  средних  лет,  толстогубым,  с
тощими ногами, преждевременным брюшком и преждевременной  лысиной.  Просто
Фузаном. И все же он был императором  Домицианом  Германиком,  и  доспехи,
пурпур и жезл оживали только благодаря ему.
   - Я работаю над подробной  историей  моего  народа,  -  с  бесстрастной
вежливостью ответил Иосиф.
   Когда бы он с императором ни встретился, тот обращался к нему все с тем
же вопросом и Иосиф давал тот же ответ.
   - Иудейского народа? - мягко и с затаенным коварством спросил  Домициан
и этим задел Иосифа глубже, чем мог ожидать. И  продолжал,  снова  не  дав
Иосифу ответить: - Возможно, что последние события  окажут  влияние  и  на
вашу Иудею. Как вы думаете?
   - Император Домициан прозревает суть событий глубже, чем я, - отозвался
Иосиф.
   - Событий - может быть, но людей - едва ли, - ответил император,  играя
жезлом. - Вы  -  трудный  народ,  и  вряд  ли  хоть  один  римлянин  может
похвастаться, что знает вас. Мой губернатор Помпеи Лонгин толковый человек
и неплохой психолог, он сообщает мне обо всем регулярно,  добросовестно  и
обстоятельно. И все-таки, - согласись, что это так, еврей, - ты  понимаешь
больше, чем он, и знаешь лучше, как обстоят дела в Иудее.
   Легкий страх закрался в душу Иосифа несмотря на то, что он  напряг  всю
свою волю.
   - Да, Иудею трудно разгадать,  -  ограничился  он  осторожным  ответом.
Тогда Домициан улыбнулся  медленной,  многозначительной  и  злой  улыбкой,
которую собеседник должен был заметить непременно.
   - Почему вы так скрытничаете перед вашим императором, Иосиф? -  спросил
он. - Вам, очевидно,  известны  некоторые  события,  происходящие  в  моей
провинции Иудее, о которых мой губернатор ничего не знает. Иначе  вы  едва
ли  написали  бы  некое  послание.  Сказать  вам,  что  это  за  послание?
Процитировать из него отдельные места?
   - Раз вы знаете это послание,  ваше  величество,  -  ответил  Иосиф,  -
значит,  вам  известно  и  то,  что  в  нем  содержатся  лишь  призывы   к
осторожности.  А  призывать  к  осторожности  людей,  которые  могут  быть
неосторожны, это, по-моему, в интересах империи и императора.
   - Может быть, так, - задумчиво сказал император, все еще играя  жезлом,
- а может быть, и не так. Во всяком  случае,  ты,  -  и  его  пухлые  губы
насмешливо скривились, - как видно,  считаешь  нужным,  чтобы  среди  этих
мятежников в Иудее опять восстал какой-нибудь пророк и объявил  полководца
из дома Флавиев мессией. Разве вам, евреям, кажется, что  Флавии  все  еще
сидят на престоле недостаточно прочно?
   Крупное  багровое  лицо  императора  стало  теперь   явно   враждебным.
Покраснел и Иосиф. Значит, Домициан считал, что в тот  давний  решительный
час, когда Иосиф приветствовал Веспасиана  как  мессию,  это  был  заранее
подстроенный обман? Значит, он считал  Иосифа  продажным,  предателем?  Но
сейчас нельзя об этом думать, ведь речь идет о более важном и неотложном.
   - Мы полагали, что  действуем  в  интересах  империи  и  императора,  -
повторил он настойчиво, уклончиво.
   -  И  немножко  в  интересах  ваших  евреев,  мой  еврей,  и  в   ваших
собственных? - спросил Домициан. - Разве нет? Иначе вы прямо обратились бы
к моим чиновникам и генералам, предупредили бы их, предостерегли.  Ведь  в
подобных случаях  вы  очень  легко  находите  этих  господ.  Но  я  вполне
представляю себе, что за этим кроется.  Вам  хотелось  все  это  сгладить,
смягчить, спасти виновных от наказания.  -  Он  слегка  ударял  жезлом  по
столику. - Вы ловкие заговорщики и интриганы, это известно. - Голос у него
сорвался. Лицо налилось кровью. Но он взял себя в руки и докончил  начатую
мысль. - Та быстрота, - сказал он вкрадчиво и злобно, - с какой  ты  тогда
включился в игру моего отца, свидетельствует о большом искусстве.
   Иосиф был потрясен тем, что Домициан опять  вернулся  к  тому  моменту,
когда он приветствовал Веспасиана как мессию. Тот эпизод  он  замуровал  в
своей памяти и неохотно о нем вспоминал. Насколько он тогда  действительно
верил? Насколько приказал себе верить?  Иосиф  отчетливо  увидел,  как  он
стоит перед Веспасианом, захваченный в плен, закованный в цепи,  вероятно,
обреченный на распятие. Словно заклинанием вызвал он в душе свое тогдашнее
смятение и память о том, как что-то поднялось внутри и  у  него  вырвались
пророческие слова, в которых он приветствовал Веспасиана как  мессию.  Все
увидел   он   вновь   до   малейших   подробностей,   увидел   императора,
разглядывавшего его светло-голубыми, пытливыми  мужицкими  глазами,  видел
наследного принца Тита, стенографировавшего их разговор,  Кениду,  подругу
Веспасиана, подозрительную, враждебную. Нет, он как будто  верил  тогда  в
свои слова. А может быть - все-таки разыграл комедию,  чтобы  спасти  свою
жизнь?
   Как бы глубоко он ни заглядывал в себя, он и сейчас не смог бы сказать,
где в том, что он тогда возвестил, кончалась правда и начинался вымысел. И
разве вымысел это не та же правда, только более  высокая?  Взять  хотя  бы
рассказ минеев о мессии, умершем на  кресте.  Он,  историк  Иосиф  Флавий,
видит все нити этой легенды, он может всю ее распутать, показать, из каких
разрозненных черт минеи создали образ  своего  мессии.  Но  чего  он  этим
достигнет? Что останется у него в руках? Только крохи мертвого  знания!  И
не является  ли  этот  выдуманный,  пригрезившийся  мессия  правдой  более
высокой, чем его фактическая, всего лишь историческая правда?  По  той  же
причине никто никогда не сможет сказать с уверенностью, в какой мере образ
мессии, возникший в тот миг  у  него  в  душе,  образ  мессии  Веспасиана,
ставший впоследствии реальностью, в какой степени этот пригрезившийся  ему
мессия был для него с самого начала реальностью. Он и сам не смог бы этого
сказать, а уж тем менее император Домициан, который сейчас сидит перед ним
и с издевкой смотрит на него.
   - Что ты в конце концов имеешь против меня, мой еврей? - продолжал свои
вопросы император Домициан тем же высоким, кротким голосом. - Моему отцу и
моему брату ты служил хорошо, что же ты думаешь, я  плачу  хуже?  Считаешь
меня скрягой? Этого я еще ни от кого не  слыхал.  Я  в  самом  деле  плачу
щедро, Иосиф Флавий, и  за  доброе  и  за  худое,  учтите  это  при  своем
историческом исследовании.
   Иосиф слегка побледнел, но продолжал  спокойно  смотреть  императору  в
лицо. Одетый в золото и пурпур, тот  деревянным  шагом  подошел  к  Иосифу
вплотную. Казалось, к Иосифу приближается пышная движущаяся статуя.  Затем
этот золотой и пурпурный  человек  дружелюбно,  доверчиво  обхватил  рукой
плечи Иосифа и вкрадчиво стал уговаривать его:
   - Если б ты действительно хотел оказать мне услугу, мой  Иосиф,  сейчас
тебе представляется удобный случай. Поезжай в Иудею!  Возьмись  руководить
восстанием,  как  ты  руководил  им  двадцать  лет  назад.  Риму   суждено
властвовать  над  миром,  ты  знаешь  это  не   хуже   меня.   Противиться
предопределению бесполезно. Помоги же судьбе! Помоги нам, чтобы  мы  могли
ударить в нужное время, как ты помог нам тогда. Помоги  в  нужную  минуту,
как ты тогда в нужную минуту узнал своего мессию. -  Во  вкрадчивом  тоне,
каким это было сказано, слышалась дьявольская издевка.
   Иосиф, безмерно униженный, почти автоматически ответил вопросом:
   - Вы желаете, чтобы Иудея восстала?
   - Да, желаю, - вполголоса отозвался император, очень деловито, все  еще
обнимая Иосифа за плечи. - Желаю этого и в интересах твоих евреев. Ты ведь
знаешь, они глупцы и в конце концов все-таки восстанут, как бы  настойчиво
их ни отговаривали благоразумные. Поэтому для всех будет лучше,  если  они
восстанут поскорее. Лучше, если мы прикончим сейчас пятьсот  вожаков,  чем
позднее не только пятьсот вожаков, но и сто  тысяч  их  последователей.  Я
хочу, чтобы в Иудее наступило спокойствие, - заключил он жестко и резко.
   - Разве спокойствие можно купить только такой большой кровью? - спросил
Иосиф вполголоса, с тоской.
   Но тут Домициан отстранился от него.
   - Я вижу, ты меня не любишь, - заявил он. -  Вижу,  что  ты  не  хочешь
оказать мне услугу. Ты хочешь  записывать  всякие  старые  истории,  чтобы
умножить славу твоего народа, но ради  моей  славы  не  хочешь  и  пальцем
пошевельнуть. - Домициан опять сидел перед ним, взмахивая жезлом. - А ведь
ты очень дерзок, еврей, знаешь ты это? Воображаешь, что,  если  тебе  дано
право распределять славу и позор, ты можешь многое себе позволить? Но  кто
тебе сказал, что мне так уж важно мнение потомков? Берегись, мой еврей! Не
загордись от того, что я так часто был к тебе великодушен. Рим могуществен
и может позволить себе большое великодушие. Но помни, мы следим за тобой.
   Иосиф был не из-пугливых, и все же, когда его несли в  носилках  домой,
он дрожал всем телом и во рту у него пересохло. Не  только  в  предвидении
беды, на которую его мог обречь Домициан, но еще и потому,  что  император
пробудил в нем воспоминание о  двусмысленном  приветствии,  с  которым  он
некогда обратился к Веспасиану. Тогда, в страшную  минуту,  грозившую  ему
смертью, было ли то, что он возвестил, искренне  или  это  был  дерзкий  и
рискованный обман? Он этого не  знал  и  никогда  не  узнает,  а  то,  что
пророчество его исполнилось, ведь  еще  ничего  не  доказывает.  С  другой
стороны, ничего не доказывает и то, что  Домициан  нагло  и  без  обиняков
назвал его обманщиком. И все же уверенность его исчезла, и если страх, что
полицейские Норбана вот-вот придут  и  заберут  его,  скоро  рассеялся,  -
теперь, после разговора с императором, ему понадобятся  недели  и  месяцы,
чтобы снова подавить воспоминания о той первой встрече с Веспасианом. Лишь
очень медленно пришло успокоение, и он нескоро смог возвратиться  к  своей
работе.


   На другой день после встречи с Иосифом Домициан приказал отпереть  храм
Януса -  в  знак  того,  что  империя  снова  ведет  войну.  Со  скрежетом
распахнулись тяжелые двери, открыв изображение двуликого бога, бога войны,
бога сомнений: начало известно, но исхода не знает никто.
   Впрочем, римляне пока отнеслись к этой войне  не  слишком  серьезно.  С
искренним воодушевлением стояли  они  шеренгами  вдоль  улиц,  по  которым
гарцевал император, уезжая из города на войну. Он знал, что  римляне  ждут
от него  зрелища,  смутно  жил  в  нем  образ  всадника,  модель  которого
показывал скульптор Василий, и он хорошо сидел на коне.
   Но в душе Домициан был рад, что скоро  скроется  с  их  глаз  и  сможет
пересесть в свои носилки.



        2

   Во время войны было трудно получать точные сведения с дакийского театра
военных действий. Только в начале весны сообщения  стали  поступать  чаще,
хотя и были противоречивыми. В начале апреля в Риме была получена  депеша:
император подробно излагал своему сенату, как до сих пор  протекал  поход.
Ему удалось, говорилось в этом  сообщении,  вместе  со  своим  полководцем
Фуском окончательно изгнать дакийских варваров с  римской  территории.  Их
государь Диурпан запросил перемирия.  Но  император  не  дал  согласия  на
перемирие, напротив, чтобы отомстить  за  дерзкое  вторжение  во  владения
римлян, он поручил Фуску продвинуться на территорию врага. Поэтому Фуск  с
четырьмя легионами переправился через Дунай и вторгся в землю  даков.  Сам
же император, после того как римляне достигли таких успехов,  возвращается
в Рим.
   Еще более непонятными были вести, приходившие  в  эту  зиму  из  Иудеи.
Власти уверяли, что там началась  "смута",  но  губернатор  Помпеи  Лонгин
быстро положил ей конец своей столь испытанной властной рукой. У евреев, а
также у Клавдия Регина сложилось впечатление,  будто  в  Кесарии,  столице
провинции Иудеи, стараются сделать вид, что все это пустяки.
   Тем с большим волнением ждали  вестей  римские  евреи,  когда  торговец
земельными участками Иоанн Гисхальский вернулся из Иудеи. И вот они опять,
как раньше, в тот  тревожный  вечер,  сидят  в  доме  у  Иосифа,  и  Иоанн
рассказывает. В Иудее все произошло именно так, как они опасались. Никакие
предостережения не помогли, "Ревнителей дня"  нельзя  было  удержать.  Они
увлекли за собой и значительную часть населения, и многие, прежде всего  в
Галилее, надели повязку с  боевым  лозунгом  "Настанет  день!".  Но  очень
быстро выяснилось, что  день  еще  отнюдь  не  настал,  и  за  несколькими
победами, одержанными в самом начале, последовал жестокий  ответный  удар;
губернатор наконец получил повод,  которого  давно  искал,  чтобы  принять
решительные меры, и напустил своих легионеров даже на ту часть  населения,
которая ни в чем не участвовала.
   - Вот как, господа! Дошли до того, что  стручками  питались,  -  мрачно
заключил он словами, которыми в Иудее обычно определяют крайнюю нужду.
   Потом перешел к подробностям. Рассказал о бойне и  грабежах,  сожженных
синагогах, о тысячах распятых на кресте,  о  десятках  тысяч  проданных  в
рабство.
   - Та задача, господа, - закончил он, - которую мы себе поставили,  была
все равно заранее обречена на провал. Вы не  представляете,  господа,  как
мучительно все время совать другому под нос трезвые возражения,  когда  на
самом деле ты ему всем сердцем сочувствуешь и тебе хочется его обнять. Эти
"Ревнители" - замечательные парни, вернее - были замечательными парнями.
   Состоятельные, сытые, тщательно одетые  господа,  сидевшие  в  кабинете
Иосифа, молча слушали взволнованного рассказчика и его горькие  сетования.
Они смотрели в пространство, но их взгляд  был  устремлен  внутрь,  и  они
видели, что все, о чем он говорил, ими однажды уже  было  пережито.  Самым
тяжелым в этом новом поражении было то, что из первого восстания,  которое
было подавлено, Иудея не извлекла, видимо,  никаких  уроков,  что  молодое
поколение с тем  же  отважным,  благородным  и  преступным  безрассудством
ринулось навстречу гибели, как и пятнадцать лет назад.
   Наконец мебельщик Гай Барцаарон с присущей ему осторожностью выразил те
опасения, которые испытывал каждый.
   - В Иудее, - сказал он, - все кончено. Я спрашиваю себя, что  ждет  нас
здесь.
   Иоанн подергал узловатой мужицкой рукой свою бородку клином.
   - Я всю дорогу дивился, - как это мне удалось вернуться домой  целым  и
невредимым. Впрочем, - мрачно добавил  он,  -  меня  прямо-таки  вынуждали
зарабатывать деньги. Чтобы не  привлекать  к  себе  внимания,  приходилось
время от времени заниматься делами, а земли так сами и плыли в руки. Вы бы
видели, что творилось на аукционах, на которых продавались  конфискованные
или выморочные участки. Как это было смешно и страшно!  Когда  я  об  этом
вспоминаю, вспоминаю о происходившем в Иудее,  мне  кажется  непостижимым,
что я теперь спокойно сижу в своей конторе и занимаюсь делами.
   - И я, - подхватил Гай Барцаарон, - просыпаюсь каждый день  с  одним  и
тем же ощущением: так дальше не может продолжаться. Сегодня они  накинутся
на нас. Но факт остается фактом: мы живы,  мы  крутимся  и  суетимся,  как
раньше.
   - При этом на Палатине известно, - хмуро проговорил Иосиф, - что  автор
того манифеста - я, и император туманно и коварно угрожал мне. Почему меня
не допрашивают? Почему не допрашивают никого из нас?
   Все  посмотрели  на  Клавдия  Регина,  словно  именно  от  него   ждали
разъяснения. Министр пожал плечами.
   - Император приказал, - отозвался он,  -  дожидаться  его  возвращения.
Хорошо это или плохо - никто не знает, - вероятно, и сам DDD тоже.
   Они уставились перед собой. Надо было ждать  все  унылое  утро  и  весь
унылый день, всю унылую неделю и весь унылый месяц.


   Вскоре после этой встречи Иоанн снова явился к Иосифу.  Иосиф  удивился
такому гостю. Было время, когда они двое свирепо боролись друг  с  другом;
потом их отношения постепенно смягчились, хотя дружескими так и не стали.
   - Я хотел бы дать вам один совет, доктор Иосиф, - сказал Иоанн.  -  Как
вы знаете, я интересуюсь  земельными  участками  и,  когда  был  в  Иудее,
воспользовался случаем, чтобы слегка сунуть нос и в ваше хозяйство.  Доход
с ваших владений под Газарой очень отстает от среднего дохода с  таких  же
поместий.  Это  происходит  потому,  что  ваши  земли  находятся  в  чисто
иудейском районе и иудеи бойкотируют вашу  продукцию,  так  как  не  могут
простить вам вашего поведения во время Великой войны. Я  говорю  все,  как
есть, это известно каждому, кто этим делом занимается. Ваш  управляющий  -
неплохой хозяин, но уж если он, бедняга, начнет ныть и причитать, что  все
так запутано, то и не кончит никогда. Он мне  подсчитал,  сколько  мог  бы
получать дохода с ваших земель, если бы они находились  в  местности,  где
живут разумные люди.
   - Но ведь они находятся не там, - хмуро отозвался Иосиф.
   - Разве нельзя помочь делу? - возразил Иоанн, и на его смуглом,  хитром
лице  появилась  широкая  насмешливая  улыбка,   даже   приплюснутый   нос
наморщился. - К сожалению, как я уже говорил вам, в Иудее после  восстания
осталось много свободной земли. Взять хотя  бы  имение  Беэр  Симлай.  Оно
расположено поблизости от  Кесарии,  недалеко  от  самаритянской  границы,
стало быть, в районе со смешанным населением. Скот не  так  хорош,  как  в
ваших имениях под Газарой, зато земля превосходная. Она дает масло и вино,
финики, пшеницу, гранаты, орехи, миндаль, смокву. Второй раз  такой  товар
нелегко найти даже по теперешним временам, и ваш  управляющий  затянул  бы
великий галлель, если бы ему дали в руки имение Беэр Симлай. Я закрепил за
собой право преимущественной покупки. И я предлагаю вам  это  имение,  мои
Иосиф. Не упускайте его. До следующего еврейского восстания такого  случая
не представится.
   Это была правда. Когда в свое время Веспасиан, а потом  Тит  предлагали
ему земли в Иудее, он сделал неудачный выбор. Он действительно обосновался
в осином гнезде, и то, что ему предлагал Иоанн - отказаться от  земли  под
Газарой и переселиться в места  со  смешанным  населением,  -  было  всего
правильнее. Но почему Иоанн предлагает  имение  Беэр  Симлай  именно  ему?
Спекулянты земельными участками в Риме сейчас, когда смута прекратилась, с
особым рвением занялись Иудеей, и, разумеется, нашлись бы тысячи  желающих
приобрести поместья в этом районе со смешанным  населением.  По  какой  же
причине Иоанн, который так часто враждовал с Иосифом,  хочет  оказать  ему
эту дружескую услугу?
   - Почему вы предлагаете именно мне это предоходное  имение?  -  спросил
Иосиф напрямик, и в его вопросе чувствовалась прежняя неприязнь.
   Иоанн посмотрел ему в глаза с притворным простодушием.
   -  Для  евреев,  которые   не   пользуются   особым   покровительством,
кесарийские  власти  делают  приобретение  недвижимости  в  местностях  со
смешанным населением почти невозможным. Если тамошние земли попадут в руки
язычников, то за какой-нибудь год из многих  округов  еврейское  население
совершенно исчезнет. И каждый, кто сохранил в себе хоть  частицу  от  духа
иудейства, должен с этим бороться. Вы,  мой  Иосиф,  римский  всадник,  вы
связаны  с  Палатином,  вам  власти  в  Кесарии  едва  ли   будут   чинить
препятствия. Поэтому лучше уж я раздобуду поместье Беэр  Симлай  для  вас,
чем, например, для полковника Севера.
   - И д