наступила  моя очередь выйти из себя: как только  мы
остановились,  Мерроу немедленно исчез, свалив на меня  всю  грязную работу.
Понадобилось много времени, чтобы внести  в форму  номер один все замеченные
на  самолете неполадки,  снять  пулеметы, разместить в грузовике парашюты  и
людей.  По дороге  в казармы я  видел,  как Хендаун  буквально лег  на  свои
любимые пулеметы, обнял  их  и прижался щекой к  перфорированной охлаждающей
трубке.

        "23"

     Мерроу ждал нас в  помещении для предполетных  инструктажей и сразу  же
отвел меня в сторону. Он был зол как черт.
     Конечно, бдительность  и все такое -  дело хорошее,  однако на базе все
любили  болтать, и хотя на стенах  уборных, ангаров,  канцелярий, общежитий,
казарм были развешаны  изображения ушей, при желании вы могли получить здесь
любые интересующие вас сведения. Мерроу  узнал  горяченькую новость, которая
привела  его  в  бешенство. Ее  сообщил ему наш оперативный  офицер Кудрявый
Джоунз.  Накануне днем  Кудрявого Джоунза, Бинза  и других  старших офицеров
авиакрыла  вызвали   в  штаб   в  Пайк-Райлинг-холл,  где  начальник  отдела
оперативной  и  боевой  подготовки  изложил планы рейда,  хуже  которого  не
придумаешь.  Они  получили  все  данные, включая  высоту,  маршруты,  расчет
времени, порядок маневрирования каждой группы перед исходным пунктом и перед
заходом на  боевой  курс, указания о порядке сбора после  бомбежки, -  одним
словом, все, за исключением даты и времени вылета. Затем их привели в другую
комнату и показали  продукт пресловутого английского  терпения - сооруженную
из  песка рельефную  карту  большого района  города с выделяющимся в  центре
объектом бомбежки.  И  какой же это  был  город?  Швайнфурт. А в  переводе с
немецкого - "В  свином заду". Честное слово!  Так сказал Кудрявый. Дальность
рейда привела Мерроу в ярость. "Да это  же явно на другом конце Германии!  -
воскликнул он. - Рядом с Чехословакией, черт возьми!" Он добавил,  что у нас
не штаб крыла, а банда убийц.
     Часа  через  два,  когда  стало  известно,  что  в  шести  авиагруппах,
принимавших в тот  день участие в рейде и прорвавшихся к своим целям,  сбито
двадцать две машины, Мерроу, загораясь, сказал Клинту Хеверстроу:
     - Обрати внимание, сынок,  как пострадали за  последние  дни обе Н-ские
группы. Знаешь,  если  теперь еще и  в третьей авиагруппе  собьют  несколько
самолетов, ну, словом, если и ее пощиплют, мы  как  пить дать займем  первое
местов  матче!  Они  же обязательно  должны терять  кое-кого из своих лучших
игроков.
     В бейсбол!

        "24"

     В этот вечер среди летчиков зашел разговор о Линче. Получилось так, что
среди них оказался наш док.  Один  из пилотов, видимо слышавший,  как Линч в
свое  время выступал по местному  вещанию с чтением стихов, заметил, что  он
так и не понял, был или не был Кид гомосексуалистом.
     Мерроу бурно возражал.
     - Педерасты вообще не способны летать, - заявил он на полном серьезе. -
Правда, док?
     Доктор Ренделл поднял грустные карие глаза и  сказал, что  правда, - по
крайней  мере, насколько ему  известно,  врачи  ВВС не сталкивались  пока  с
бесспорными фактами. Впрочем, некоторые  летчики действительно не  проявляют
интереса  к  женщинам,  однако, по всей вероятности, это временное  явление;
другие, напротив,  готовы драться из-за женщин, но отклонений  от нормы,  во
всяком случае очевидных, нет, нет.
     -  Летчик, - с  гордостью произнес Мерроу,  -  никого не может  любить,
кроме самого себя.
     -  Ну, это не совсем так, - отозвался Ренделл.  - Хотя какой-то элемент
правды в ваших словах есть.

        "25"

     Даже для тех, кто, вроде Мерроу, мог спать чуть не на ходу, времени для
сна уже не оставалось. Вскоре после полуночи  состоялся инструктаж, во время
которого  в  комнате  царило  почти похоронное  настроение.  Нам  предстояло
бомбить  авиационный завод  Хейнкеля в  Варнемюнде, и  люди впали в какое-то
оцепенение, двигались и действовали,  как автоматы; никто не сомневался, что
теперь нас каждый день, пока все мы не погибнем, будут посылать в рейды.
     Да! Уже в самом конце инструктажа я услышал новость, которая  заставила
меня встряхнуться, вызвала желание встать и закричать от радости.
     Два самолета из числа  тех, что  направлялись в  рейд, получили задание
нести вместо бомб листовки. "Красивее Дины" и "Тело". Стеббинс и Мерроу.
     Сидевший рядом со мной Мерроу вскочил и бурно запротестовал:
     - Только не я! Я не намерен возить сортирную бумагу!
     Бинз взглянул на Мерроу холодными, как у форели, глазами.
     - Приказ, майор.
     Когда  Бинз  обращался  по  званию, казалось,  он проделывает над  вами
какую-то хирургическую операцию.
     -  К чертям собачьим такой приказ! Я летчик бомбардировочной  авиации и
повезу бомбы!
     Бинз  спокойно  выслушал истерические  выкрики  Мерроу и не добавил  ни
слова.  Вокруг  послышались смешки. Я потянул Базза за рукав. Он сел, но все
еще продолжал что-то бормотать.
     Мерроу не сдался. Он и после инструктажа продолжал шуметь и скандалить.
Меня обрадовало решение полковника Бинза, но я не сомневался, что его приказ
о листовках  был актом мести, поскольку  Мерроу и прошлый раз, тоже по этому
поводу, устроил настоящий дебош.
     Уже поступило распоряжение занять места в  машинах,  а Мерроу  все  еще
кипел и, убедившись, что теперь уже поздно звонить в штаб крыла, снизошел до
журналиста,  поставлявшего материал не то Управлению военной  информации, не
то Управлению стратегических служб, не то  еще куда-то; крупный,  высокий, в
военной форме без знаков различия, с  усами на  индийский манер и с немецким
акцентом, он усиленно доказывал Мерроу, что "идеологическая война, вероятно,
более эффективна, чем применение насилия".
     - Вы  не убедите  меня,  - ответил  Мерроу,  - что  мы одержим победу с
помощью бумаги для уборных.
     Как бы то ни было, мы погрузили листовки в бомбоотсеки, и  весь денья я
испытывал не  только непреодолимую сонливость, но и безмятежное спокойствие,
какого  не испытывал ни в одном из  предыдущих  рейдов. Над Варнемюнде,  как
только мы начали заходить на боевой курс,  и до самого сбора самолетов после
бомбежки немцы вели  ураганный зенитный огонь, особенно  над  целью, - здесь
нам пришлось лететь сквозь сплошные разрывы. Едва "крепости" сбросили бомбы,
как  на   них   со  всех  направлений  устремилась  по  меньшей  мере  сотня
истребителей - одни открывали огонь  футов с трехсот, в то время как другие,
двухмоторные,  обстреливали  нас ракетами  ярдов  с восьмисот, оставаясь вне
досягаемости  нашего  огня.  Когда  рубеж  бомбометания  остался  позади,  я
осмотрелся по сторонам, взглянул  вниз и назад; всюду в воздухе, вываливаясь
из  раскрывающихся  коробок,  трепетали и опускались  все ниже и  ниже  наши
послания, похожие на бесчисленную стаю голубей.

        "26"

     Бог мой!  На следующий день нас  опять  направили в  рейд, предполетный
инструктаж  снова  состоялся  после полуночи,  а  удар наносился  по  заводу
авиационных деталей Файзлера  в  Касселе - объект, на  который  нас посылали
шесть раз, и шесть раз, в последнюю  минуту, отменяли приказ. С  инструктажа
люди вышли, словно  лунатики, и дремали  всю дорогу, пока грузовик  развозил
нас  по зонам  рассредоточения; ценой огромного напряжения  я  заставил себя
провести  тщательную предполетную проверку, а в четыре тридцать мы поднялись
в удивительно нежное рассветное небо с легкой, окрашенной в персиковые цвета
облачностью; Европу закрывали тяжелые тучи, но перед целью они рассеялись, и
мы сбросили бомбы.  На обратном  пути пришлось  пережить  немало  неприятных
минут  -  гунны  не  только применяли  ракеты класса  "воздух-воздух", но  и
предпринимали координированные атаки четверок истребителей, норовивших зайти
с хвоста.  Ни один  из наших самолетов  не был сбит,  но некоторые  получили
повреждения;  "Большая  ленивая  птичка",  "Невозвратимый  VI" и  "Маленькая
голубая девочка" приземлились в Бокстенде, "Королевочка" - в Грейт-Эшфильде,
"Колдун" - в Мертлшем-Хисе, "Мисс Меннуки" - в Литтл-Стоутоне.
     Возвращаясь домой словно  в  каком-то  дурмане,  я, чтобы  не  заснуть,
сосредоточенно  думал  о Дэфни. В ту минуту,  когда  внизу  показалась  наша
взлетно-посадочная  полоса и я  уже не  сомневался,  что  и  на этот раз все
кончилось  благополучно,  меня  захлестнула волна горячей признательности  к
моей Дэфни, которая отдавала мне все и ничего не требовала взамен. Она лучше
понимала меня, чем я  сам. Внезапно мне пришло в голову, что и любил-то я ее
- так же  как первое время  убивался  по Линчу  -  только ради себя  самого,
слишком  эгоистично,  да и вряд ли вообще любил. Я хотел жить,  хотел покоя,
хотел дать  ей нечто большее, чем давал до сих пор, и в  то мгновение, когда
крыло  с моей стороны приподнялось и мы на развороте  покинули  строй, чтобы
сделать  круг перед посадкой  и снова оказаться на благословенной  земле,  я
заключил  с врагом тайный сепаратный мир. Отныне моя цель - изыскивать любую
возможность, только бы не принимать участие в убийстве.



        "Глава девятая. В ВОЗДУХЕ"
     14.55-16.04

        "1"

     Последняя  группа вражеских истребителей  исчезла за несколько минут до
того,  как  мы  вышли к  исходной  точке  бомбометания и  в  небе больше  не
появлялось ни одной немецкой машины.
     Было без пяти три, я не спал уже тринадцать часов, а мы еще не дошли до
цели.
     Сейчас, когда  истребители оставили нас в  покое, я ожидал,  что Мерроу
передаст управление "крепостью" мне,  но он по-прежнему сидел,  наклонившись
вперед, и,  вопреки  обычной  манере  легко  и  небрежно  касаться штурвала,
судорожно сжимал его руками.
     - Ты не будешь возражать, если я немного поведу самолет? - спросил я.
     После долгого молчания он ответил:
     - Если хочешь...
     - Секунду. Мне надо облегчиться.
     Я отключил многочисленные провода  и трубки,  отстегнулся, отправился в
бомбоотсек и ухитрился сделать свое  дело  и притом не обморозиться.  Открыв
дверь в хвостовую часть, я взглянул на Лемба; он сидел у пулемета, и на этот
раз без книги. Фарр и Брегнани застыли у пулеметов в средней части фюзеляжа.
Вокруг них валялись  груды пустых патронных  гильз. Стрелки так  внимательно
следили  за  небом, что даже не  заметили,  как я вышел и  прикрыл  за собой
дверь.
     Насколько   мне  удалось  определить,   "Тело"  не   получило   никаких
повреждений. Я припомнил, как выглядел наш  самолет в ангаре  после рейда на
Киль,  когда  нам  пришлось  пережить  столько  неприятностей  от  своих  же
зажигалок; поврежденный двигатель висел на  цепях подъемного крана; с одного
боку самолет выглядел как искромсанная индюшка. Мне припомнилось  также, как
бесился  Мерроу,  -  ведь   это  начисто  опровергало  утверждения  Базза  о
неуязвимости  его самолета. Возвращаясь на  свое  место, я испытывал горячее
желание вновь поверить в колдовскую силу Мерроу.
     Я уселся и взял на себя  управление  кораблем, но  уже вскоре убедился,
какую  допустил ошибку: в  те минуты безделье для Мерроу было  опаснее любой
отравы.
     На  Макса легла обязанность ведущего бомбардира  всей  авиагруппы, и он
старательно  готовил  свои  игрушки,   его  явно  не  прельщала  перспектива
оказаться,  как в  тот раз в Гамбурге,  причиной повторного захода. Он хотел
заблаговременно сверить  все  данные -  угол прицеливания, путевую скорость,
снос - с бомбардиром Холдрета Коулфенгом, заметистелем ведущего бомбардира и
нашей  группы,  -  ему-то,  собственно, и полагалось выполнять  обязанности,
возложенные сейчас на Макса.
     Макс знал, что машиной управляю я, а Мерроу сидит без дела, но связался
по  внутреннему  телефону  не  с  ним,  а  с  Лембом и  спросил,  включен ли
командирский приемник, чтобы переговорить с бомбардиром Холдрета.
     - Разговаривать буду я, - вмешался Мерроу.
     -  Я хочу связаться  непосредственно с  Коулфенгом,  -  твердо повторил
Макс.
     Мерроу уступил - точнее, промолчал. Это было на него непохоже.
     Я  вел машину  в  чистом, как  промытое  стекло,  небе. В  мою  задачу,
поскольку я выполнял  обязанности ведущего, входило строго, как по  стальным
рельсам,  следовать  проложенным  курсом  и  соблюдать постоянную  приборную
скорость. Мне еще не доводилось испытывать ощущения от полета во главе целой
армады  "крепостей". Я слишком устал, чтобы  восторгаться,  но, в  общем-то,
чувствовал  себя  несколько приподнято. Многое  значило, конечно,  и то, что
истребители противника по-прежнему нас не беспокоили.
     Брандт  и  Коулфенг  разговаривали  между  собой.  Никогда  в   трудной
обстановке Макс  не вел  себя так  рассудительно, сдержанно  и хладнокровно,
хотя  Мерроу то  и дело  вмешивался  и  изводил  его  своим нудным ворчливым
голосом - он взял этот тон с самого утра.
     Я  собирался  сказать  Брандту,  чтобы он  не  забыл  ввернуть в  бомбы
взрыватели,  когда  закончит разговор с Коулфенгом, но вспомнил о решении не
принимать никакого участия в убийстве; мысль о заключенном компромиссе снова
пришла мне в голову, я задумался над обстоятельствами,  толкнувшими меня  на
него, - ну хотя бы  недоразумение с Дэфни, когда мы условились встретиться в
Лондоне, а она не пришла; но недоразумение ли?..
     Я постарался отвлечься  от этих  размышлений, потому что неизбежно стал
бы думать о Дэф, о Мерроу, о том, что она рассказала о нем.
     Я взглянул на Базза. Он сидел прямо в  напряженной позе, большой  палец
его  правой  руки,  лежавшей на  штурвале, касался кнопки  вызова внутренней
связи. Его состояние внушало мне тревогу; цель вот-вот должна была оказаться
под нами, и мне следовало  поддержать Мерроу в эти минуты - пусть он, а не я
руководит бомбометанием. Самое большее, на что я был способен, - это хотя бы
вот так выполнять условия жалкого компромисса, заключенного с самим собой.
     - Давай, Макс! Пошевеливайся, - приказал Мерроу. - Не забудь, тебе надо
ввернуть взрыватели в свои бомбы.
     - Не мешай, дай закончить, -  отозвался Макс. В таком тоне члены нашего
экипажа обычно не разговаривали с  Мерроу.  Во  всяком случае,  они  тут  же
получали в ответ хоть одно словечко.
     Но  на этот  раз ответа  не  последовало.  Мерроу  сидел  все в той  же
напряженной позе, неподвижно и прямо, словно палку проглотил, и молчал.
     Я решил, что ему станет лучше, если он сам поведет самолет.
     -  Базз, может,  ты  снова  возьмешь управление на  себя?  Мы почти над
целью.
     Часы показывали две минуты четвертого  - до исходной  точки  оставалось
шесть минут.
     Мерроу молча последовал моему совету.
     Макс  закончил  проверку  и,  связавшись  со  мной,  попросил  ввернуть
взрыватели.  Я,  конечно, знал,  как это делается; все мы  должны были уметь
заменять друг друга, поскольку, как говорил Мерроу, занимались мужским делом
и каждый из нас мог в любую минуту отправиться на тот свет.
     Я ответил:  "Хорошо", и  только  тогда  сообразил,  на что  соглашаюсь:
подготовить бомбы, которые понесут смерть.
     Отстегивая  ремни  и  все  остальное,  я  думал,  как  пойду  сейчас  в
бомбоотсеки, потолкаюсь там для вида и вернусь. И никто  никогда не  узнает,
что я не ввернул взрыватели.
     - Как устанавливать? - спросил я.
     Он объяснил.
     - Есть, - с напускной бодростью ответил я.
     Я пробрался на  трап в бомбоотсеке, все еще не решив, как быть. Времени
на размышления  не  оставалось. Мысли одна  за  другой проносились у  меня в
голове:  долг, "не убий", Гитлер, Дэфни, месяцы обучения, сон, в котором мне
приснился  Макс,  радиоотсек  "Дома Эшер",  красная  вспышка  ракеты, грохот
разрывающихся бомб - то, что обожал Мерроу,  смерть отца Дэфни,  пытающегося
спасти раненых, восковой Нельсон, горящий парашют...
     Я  увидел  рот.  (Закрыв  глаза,  я  прислонился  лбом к перегородке  в
передней части  бомбоотсека, чувствуя,  как отдается в  моем  теле  вибрация
самолета). Рот Дэфни, произносивший слова о долге каждого из нас...
     Я обнаружил, что торопливо ввинчиваю взрыватели в бомбы. Мне предстояло
ввернуть десять взрывателей.
     Я  вернулся на свое  сиденье  и едва успел  подсоединиться к внутренней
связи, как Клинт Хеверстроу объявил, что мы находимся в исходной точке.
     В   ответ  Нег  Хендаун  фальцетом,  со  свойственной  ему   фиглярской
бодростью, объявил:
     -  Говорит стюардесса  Фифи.  Мы  приближаемся  к Ньюарку.  Пожалуйста,
пристегнитесь ремнями и не курите. Благодарю вас-с-с!
     - Заткнись, Негрокус! - послышался чей-то голос, быть может, Фарра.
     Тут уж Мерроу вышел из своего оцепенения и  с внезапной вспышкой гнева,
пронзительным, раздраженным голосом потребовал прекратить болтовню.
     Действительно,  до  захода  на  цель  оставались считанные секунды; все
застегнули привязные  ремни  на тот случай, если  близкие  разрывы  зенитных
снарядов начнут щвырять машину из стороны в сторону.
     В  исходной точке самолеты перестроились и  разошлись по звеньям; такое
построение позволяло  каждому из них подойти к цели заданным зигзагообразным
курсом, не мешая  другим.  Самолеты  должны были  сбросить бомбы по  сигналу
ведущего бомбардира  своего звена  в тот момент, когда от  ведущего самолета
авиагруппы отделится первая  бомба. После того как бомбы будут сброшены, все
группы  -  снова  по  заданным  маршрутам  -  следовали  к  пункту  сбора  и
перестраивались для обратного полета.
     Брандт работал молча, и  мне казалось, что он спокойно делает все,  что
требуется, однако Базз принялся подгонять его, выкрикивая то один, то другой
ехидный вопрос.
     В исходной  точке мы  включили автопилот, предоставив Максу возможность
вести  машину  по  бомбоприцелу; из-за  безделья и  невозможности чем-нибудь
заняться Мерроу постепенно распалил себя до предела.
     На  полет от исходной  точки  до  рубежа бомбометания  нам  требовалось
восемь  минут,  а летели мы так, чтобы по мере возможности уйти от зенитного
огня  заданным зигзагообразным  курсом - тридцать секунд  прямо,  поворот на
пятнадцать  градусов влево  - еще  тридцать секунд, поворот на тридцать пять
градусов  вправо  -  сорок  секунд,  и  так  далее,  пока   не  выходили  на
действительный боевой курс за семьдесят секунд до сброса бомб.Истребители не
появлялись, но  зенитный огонь доставлял нам немало  беспокойства. В течение
всего этого  времени Макс держал  нас  на автопилоте,  а  Мерроу  кричал все
громче и громче.
     Когда нам оставалось около трех минут, Макс наконец взорвался.
     -  Послушай, Базз, заткни ты свое хайло! - зло оборвал он  Мерроу. -  У
меня все в порядке. Отбомбимся не хуже других, если оставишь меня в покое.
     Позже, мысленно возвращаясь к  пережитому, я понял, что в тот  день  мы
бросили  вызов Мерроу:  вызовом было  мое  поведение во  время  предполетной
подготовки,  поведение  Лемба в эпизоде  с ручкой  настройки,  испуг  Малыша
Сейлина,  обратившегося к Хендауну, а сейчас,  уже во второй раз, резкий тон
Макса.
     Теперь Мерроу не смолчал и  изверг целый поток брани и  оскорблений. Он
до того обалдел, что не только не разобрался в словах Макса, но и вообще  не
понимал обстановки, и его бормотание вызывало еще большее  беспокойство, чем
его   пронзительный,   торжествующий  вопль   при  первом   столкновении   с
истребителями противника.
     В  конце  концов   Мерроу  все  же   успокоился,   ощутив   характерное
вздрагивание корабля, освободившегося от своего груза, и услышав, как Брандт
не с обычным своим воинственным ликованием, а просто с облегчением произнес:
     - Бомбы сброшены!
     Мерроу взял на себя управление и замолчал.

        "2"

     В общем, Макс выполнил свою задачу отлично. Фотоснимки, сделанные после
налета, показали, что наша группа отбомбилась успешнее  других - одиннадцать
бомб  упало  в радиусе  тысячи  футов, тогда как  у  второй группы  точность
бомбометания составила