я решила пройтись. Уже начинало темнеть. Я хотела позвать с собой Дуню, но она куда-то умчалась. Я надела свитер и кожаную куртку. Ветер с моря пробирал до костей. Но я все-таки вышла на набережную, думая только о своей пьесе, о том, что же мне делать с сюжетом. У меня как-то не получалось продумать все до конца. Одно я точно знала - у пьесы будет хороший конец. Терпеть не могу плохие концы, а особенно меня раздражает, когда обычную литературную или киношную поделку плохим концом пытаются как бы приподнять. То есть: вот вы не думайте, что у нас просто боевичок - ни боже мой, у нас высокая трагедия, поскольку героя в конце укокошили или героиню заставили уйти в ночь... Я для себя решила: пишу комедию, и все. Постараюсь, чтобы она была веселой и изящной, а на большее я не претендую. И вообще, Я за чистоту жанра!
     Я уже повернула обратно, протопав добрых два километра, и почувствовала, что замерзла. Тогда я свернула с набережной в боковую улочку и увидела незнакомое кафе, в витрине которого умывался симпатичный серый котяра, толстый и полосатый, которого так и хотелось потискать. Наш Фабио тискать себя не позволяет. Не то чтобы я рассчитывала, что серый симпатяга пойдет ко мне на руки, нет, но просто мне хотелось выпить чего-нибудь горяченького в местечке с видом на кота, а может, и горячительного.
     Я вошла. Кафе было небольшое, уютное, топилась голландская печка. Я села в уголке и заказала горячий шоколад и пирог с сыром. От прогулки по холоду хотелось есть, тем более что на обед сегодня была паэлья, которую я не очень-то люблю. За соседним столиком сидела юная парочка, им было лет по восемнадцать, наверное. А в другом углу женщина лет шестидесяти пила джин. Пирог оказался восхитительным, а шоколад, на мой вкус, пожалуй, жидковатым, но зато очень горячим, и я скоро согрелась.
     Посижу еще минут двадцать и пойду домой, решила я. В кафе тихонько играло радио. Колокольчик на двери звякнул. Я подняла глаза. Вошел мужчина, очень пожилой, высокий, довольно грузный, мне почему-то подумалось - не местный. Может быть, даже русский. Одет он был хорошо, дорого. К нему сразу направилась хозяйка. Он что-то ей сказал, она не поняла. Я прислушалась. Он говорил по-английски, но это не был его родной язык. Они никак не могли понять друг друга. Но наконец она принесла ему чай и рюмку какого-то напитка. Он взглянул на эту рюмку с таким презрением, что я поняла - это мой соотечественник. Интересно, что могло в это время года привести сюда этого человека с усталым и грустным лицом? Он выпил рюмку одним глотком и жестом подозвал хозяйку. Протянул ей пустую рюмку и показал на стакан с чаем. Видимо, хотел стакан горячительного, а не жалкую по русским меркам рюмку. Но хозяйка, похоже, не в состоянии была это уразуметь и таращила на него глаза, поэтому он в сердцах произнес: "Вот дура чертова!" Я решила вмешаться и помочь соотечественнику, тем более что для объяснений в кафе моих знаний испанского вполне хватало. Я поднялась и подошла к его столику:
     - Вы хотите заказать стакан, да?
     - Господи, вы русская? Какое счастье, она не понимает, что я хочу. Пожалуйста, объясните ей, что мне нужен стакан коньяка...
     Надо заметить, что он поднялся, когда я подошла к нему.
     - Я попробую ей это внушить, - сказала я. - Может, вы еще что-то хотите? Могу порекомендовать сырный пирог. Удивительно вкусно.
     - Спасибо вам огромное. Вы меня выручили. С удовольствием попробую пирог.
     Я сделала заказ, безмерно гордясь своим лингвистическим даром, которого я прежде за собой не знала, хотя в детстве, живя несколько лет подряд на даче в Эстонии, вполне сносно объяснялась по-эстонски, - конечно, только в пределах магазинов, рынка и кафе, но все-таки.
     Хозяйка немного удивилась, пожала плечами, но принесла мужчине заказ. Я села за свой столик, а он благодарно прижал руку к сердцу. Залпом выпил коньяк и блаженно выдохнул. А потом взялся за пирог, попробовал его и показал мне большой палец. Я допила свой шоколад и достала из кармана кошелек. В этот момент он вдруг подошел к моему столику.
     - Простите ради бога, - начал он, - я никак не ожидал встретить тут соотечественницу. Местечко уж больно глухое, вы позволите присесть?
     - Пожалуйста.
     - Торопитесь?
     - Да нет, не очень.
     - Извините, но... Знаете ли, мне тут совершенно не с кем даже словом перекинуться по-русски, просто хоть вой. И вдруг вы... У меня такое ощущение, что я вас где-то видел, ой, только не подумайте, что я решил так примитивно за вами приударить, вы годитесь мне во внучки, я давно не претендую на внимание молодых дам и уж во всяком случае не стал бы действовать так пошло. Но у меня ощущение, что ваше лицо мне знакомо. Вы из Москвы?
     - Да.
     - Вы замужем за испанцем?
     - Нет-нет, я тут временно...
     - Я, к счастью, тоже. Жуткая тоска...
     Казалось, он не может остановиться, такое удовольствие ему доставляет говорить по-русски.
     - У меня здесь живет сестра, вернее, не живет, а умирает, - с грустью произнес он. - Она потребовала, чтобы я приехал с ней проститься.
     - Она лежит в больнице?
     - Да, а дом ее тут неподалеку, там живут мои племянники, но они совсем не говорят по-русски, я объясняюсь с ними по-английски и страшно от этого устаю. Вообще в доме такая тягостная атмосфера...
     Послезавтра я в любом случае должен уехать. В общем, тоскливо, никогда бы не подумал, что вообще окажусь на Майорке.
     - Почему же, если ваша сестра тут живет?
     - Потому что мы долгие годы были в ссоре. Не общались. И вдруг она мне позвонила, стала умолять приехать, проститься... Я не мог ей отказать, но...
     Впрочем, зачем вам все это? Это стариковские жалобы. А что же вы, молодая и красивая, делаете тут?
     - Живу. Мне нравится.
     - И давно?
     - С начала сентября.
     - В сентябре тут, наверное, рай. Простите меня за мое многословие, знаете, это как в поезде - встречаются незнакомые люди и выбалтывают друг другу всю подноготную, зная, что больше никогда не встретятся. Послушайте, я вспомнил! Я точно вспомнил, где я вас видел!
     - Да? И где же?
     - В "Огоньке"! На обложке "Огонька"! Там ваш портрет! Совершенно точно!
     - Значит, все-таки он появился! - воскликнула я.
     - Да, я купил этот номер в Шереметьеве. А вы не знали?
     - Нет. То есть мне обещали, что будет портрет в журнале, но я не верила...
     - - Знаете, у меня есть этот номер, я вам его отдам.
     Ну подумать только, какая встреча. А я еще удивлялся, где это Асламазян нашел такое лицо. Но как же вам никто не сообщил?
     - Некому. Впрочем, скоро приедет моя подруга, она, вероятно, привезет журнал.
     - Нет-нет, зачем же ждать, вам наверняка любопытно взглянуть! Давайте завтра встретимся здесь же, и я вам его вручу.
     - Правда? Спасибо большое. Но вас это не затруднит?
     - Нет-нет, что вы, мне будет только приятно. В котором часу вам удобно?
     - Может быть, часов в пять?
     - Отлично, договорились. В пять часов я вас жду с "Огоньком" в руках. В моей юности в шпионских фильмах так назначали встречи.
     Он улыбался. Улыбка была милая.

***

     На следующий день, собираясь на встречу в кафе, я сообразила, что мы даже не познакомились, я не знаю его имени-отчества. Ну ничего, узнаю сегодня.
     Когда я вошла в кафе, он поднялся из-за столика, а в руках у него и вправду был свернутый в трубку журнал и маленький букетик фиалок.
     - Добрый день, мы вчера даже не успели познакомиться. Меня зовут Виктор Сигизмундович, а вас?
     - Александра Андреевна. Постойте, вы сказали - Виктор Сигизмундович?
     - Да, а что вас так удивляет?
     - Ваша фамилия Литман?
     - Господи ты боже мой, откуда вы меня знаете? - искренне поразился он.
     - Вы хозяин дизайнерской фирмы?
     - Совершенно верно. Вы у меня работали? Но я не мог бы забыть такие глаза...
     - Нет-нет, я никогда с вами не встречалась, но много о вас слышала.
     - От кого, если не секрет?
     - От Ульяны Михайловны Тороповой.
     - С ума сойти! И что же милая Ульяна Михайловна обо мне говорила? Ругала последними словами?
     - Отнюдь.
     В его глазах появилось какое-то отрешенное выражение.
     - Можно я возьму журнал?
     Он словно бы очнулся.
     - Ох, простите, бога ради, я вдруг задумался. Конечно, вот возьмите!
     Я никогда в жизни не мечтала об известности, никогда не жаждала увидеть свою физиономию на какой-нибудь обложке, боже упаси. Но сейчас я, как говорила соседка Лика, проперлась! Теперь уж я точно знаю, что Глеб этот портрет увидит. Кто-нибудь непременно сунет журнал ему под нос. А еще и Алекс увидит. Хотя он, наверное, вообще забыл обо мне...
     - Можно мне в силу возраста называть вас просто Сашей? - словно бы издалека донесся до меня голос Виктора Сигизмундовича.
     - Что? Ах да, конечно.
     - Саша, что вам заказать? Хотя будет лучше, если заказ вы сделаете сами, уж очень тут хозяйка бестолковая.
     - Я бы выпила джин с соком.
     - А я, пожалуй, выпью текилы... И как насчет сырного пирога? Он мне вчера очень понравился.
     - Нет, спасибо, мне есть не хочется.
     Когда нам принесли напитки, он вдруг, смущаясь, спросил:
     - А вы близко знакомы с Ульяной Михайловной?
     - Да, она была подругой моей мамы. Теперь и я с ней дружу.
     - Знаете, она очаровательная женщина, я, как ее увидел, почувствовал какое-то волнение, забытое уже. Как в старину говорили - взыграло ретивое. И возникло ощущение, будто мы давным-давно знакомы, никак наговориться не могли. Мне даже показалось, что наконец я встретил ту единственную женщину, с которой мне интересно. Мне всегда быстро надоедали женщины. А тут... Но я уже старый, у меня налаженная, спокойная жизнь. И я элементарно струсил. То есть я продолжаю с ней сотрудничать, она очень талантливый дизайнер... И вероятно, я наделал каких-то глупостей, потому что теперь она держится со мной как-то отчужденно, холодно. Одним словом, я ее упустил. И мне от этого плохо, грустно. Надо было бы, наверное, поговорить с ней откровенно, но я боюсь... Когда ее вижу, то чувствую себя молодым, это заставляет меня болтать всякую чепуху... Вот и выходит, что я все испортил... Ведь могли же быть у нас нормальные дружеские отношения. Знаете, вы не смейтесь, любви и вправду все возрасты покорны...
     Он залпом выпил уже третий стаканчик текилы.
     - Вам, вероятно, смешно: сидит старый хрыч и несет что-то несусветное. Но вы почему-то располагаете к откровенности, вам хочется все рассказать.
     Как и ей... Я ей столько успел наболтать о себе, сам диву даюсь. А с другой стороны, наверное, я ей совсем и не нужен...
     - Виктор Сигизмундович, поверьте, вы ей нужны! Еще как нужны, она в вас влюбилась, честное слово!
     - Она вам это сама сказала? - задохнулся он.
     - И не один раз! После встречи с вами она стала другой, как будто очнулась от многолетней спячки. Но она всегда говорила: он не понимает, что мне ничего от него не нужно, просто интересно с ним говорить, и легко... Она говорила то же самое, что и вы.
     - Вы меня не обманываете? - закашлялся Виктор Сигизмундович.
     - Зачем мне вас обманывать?
     - Действительно. Значит, вы думаете, что я ей нужен не только как работодатель?
     - Я в этом убеждена! Уверяю вас, Ульяна Михайловна - редкий человек, вот вы сказали, что сразу выложили ей многое о себе. Это ведь значит, что вам не с кем особо откровенничать, да?
     - Увы...
     - А ей вы можете сказать все, она всегда поймет, выслушает... И она вполне способна просто дружить с мужчиной.
     Он вдруг покраснел и как-то смущенно рассмеялся:
     - Вы, наверное, думаете, что я безнадежно стар...
     Нет, меня еще рано списывать со счетов. И я, наверное, свалял дурака... Саша, скажите, если я вернусь в Москву и позвоню ей... Просто так, без дела... Она не очень удивится?
     - Она обрадуется! Виктор Сигизмундович, пожалуйста, позвоните ей и скажите, что встретили меня, что у меня все хорошо, очень хорошо... Знаете что, вы можете передать ей от меня какой-нибудь маленький подарок?
     - Ну разумеется, - обрадовался он. - Только завтра я рано улетаю...
     - Посидите здесь, я вернусь минут через пятнадцать, хорошо?
     - Не волнуйтесь, я подожду.
     Я выскочила на улицу, в ближайшем магазинчике сувениров купила маленького очаровательного ослика, я вспомнила, что Уля неоднократно называла Сигизмундыча "ослиной". Мне его красиво упаковали, так что Сигизмундыч не увидит, что именно я с ним посылаю. Похоже, я еще устрою Улину жизнь! Если, конечно, он до Москвы не охолонет и не выкинет ослика в какую-нибудь мусорную корзину. С него станется... Хотя он мне понравился, этот "ослина".

***

     Возвращаясь домой, я смеялась. Чего только в жизни не бывает! Зимним вечером на Майорке встретить Улиного Сигизмундыча... Как говорится, нарочно не придумаешь. И вдруг меня как что-то стукнуло - ведь именно этого и не хватало в моей пьесе! Вот такой немного нелепой любовной истории. Если ее сыграют хорошие актеры... Я как будто увидела в роли Ульяши Анну Леонову, дивную характерную актрису, а в роли Сигизмундыча - Евгения Паладьева, он немного неуклюжий, но добрый и ужасно обаятельный. Я прибежала домой и сразу села за машинку. Дело пошло. Как будто второе дыхание открылось.
     За неделю до Рождества позвонила Эмма:
     - Сашка, как ты смотришь на Рождество в Париже?
     - В Париже? Ты не приедешь к нам?
     - Я хочу наоборот, чтобы вы втроем приехали в Париж на рождественские каникулы. Быстро решай, я закажу билеты. Ты даже вообразить себе не можешь, как сейчас сложно с билетами.
     - Эмма, я не поеду!
     - Но почему?
     - Я тут кое-что для себя пишу...
     - Мне Дунька говорила. И что, не можешь оторваться?
     - Но ведь у тебя уже следующий роман готов, правда?
     - Ну и что?
     - Я, перед тем как за него браться, хочу закончить свое... И вообще, никуда сейчас не тянет, понимаешь? К тому же Фабио жалко оставлять одного, и птичек...
     - Ну за ними есть кому присмотреть. Сашка, угадай, что лежит передо мной?
     - Наверное, "Огонек" с моим портретом?
     - А ты почем знаешь?
     - По телефону долго рассказывать.
     - Значит, не хочешь в Париж?
     - В Париж хочу, только не сейчас.
     - Ну, как говорится, была бы честь предложена.
     А жалко, мне хотелось с тобой повидаться.
     - Мне тоже, но...
     - Ничего, я на обратном пути заеду, привезу Дуньку с Верой Ивановной, и мы с тобой поболтаем.
     - Это когда будет?
     - Восьмого января. Я хочу и наше Рождество тоже в Париже справить. Все равно до пятнадцатого вся жизнь в Москве замирает, сама знаешь. Ну все, пока, подруга, счастливо тебе. Кстати, издатели мои чуть не уписались, когда твою текстуху увидели. Все пытались узнать, кого это я нашла. Но хрен им в грызло...
     Значит, в издательстве мою работу одобрили?
     Меня это здорово вдохновило.
     Дуня ужасно расстроилась, что я не еду с ними в Париж. А я с наслаждением представляла себе тихие рождественские праздники и Новый год. Странно, я всю жизнь ждала от Нового года каких-то чудес, а они все не случались. И когда мне стукнуло тридцать, я их ждать перестала. Так что Новый год меня не волнует. Зажгу камин, включу хорошую музыку и выпью бокал вина за собственное здоровье.
     Дуня с Верой Ивановной улетели двадцать третьего декабря. Погода стояла чудесная, было тепло и сухо, даже не верится, что завтра сочельник. Я действительно одна встретила Рождество. Купила себе цветов и еловую ветку, зажгла свечку и подумала:
     Рождество на Майорке - это уже само по себе чудо.
     Сижу у огня и вспоминаю, вспоминаю... Я ведь хочу свою жизнь, свои впечатления и чувства передать в пьесе. И я права, что пишу комедию - на трагедию моя жизнь не тянет. Да что в ней было, кроме Глеба?
     Ничего практически. Но я сама в этом виновата. Интересно, конечно, что он делает сейчас? С кем он?
     Все еще с Яной или уже с какой-то другой? Да бог с ним, не хочу я об этом думать, лучше представлю себе его лицо, когда он увидит мой портрет. Сначала он удивится. Конечно, здорово удивится! Его дивные голубые глаза широко откроются от удивления, а потом сощурятся - ему в голову придет, что я нашла себе какого-то влиятельного покровителя, любовника, который решил сделать мне такой подарок. Он, конечно, немножко взревнует. А может быть, все не так? Может быть, он увидит меня и подумает: она такая красивая, а я этого не замечал уже очень давно... И поймет, что любит по-настоящему только меня. И что он сделает в таком случае? Кинется искать фотографа. И найдет, это не проблема. Но Тарас и сам не знает, где я. Я вдруг запаниковала. Может, я не права? Может, пусть бы Глеб меня нашел... Как было бы здорово, если бы он все-таки меня нашел...
     И прилетел бы сюда, ко мне, вернее, за мной... Я закрыла глаза и отчетливо представила себе, как я возвращаюсь домой на роликах, а у калитки стоит мужчина, я сразу вижу, что это Глеб... Он в белом свитере, его светло-каштановые волосы треплет ветер, он видит меня и кричит: "Сашка! Ты на роликах! Я хочу бабу на роликах!"
     Вдруг на колени ко мне вспрыгнул Фабио. И прервал сладкие грезы. Бедный кот, ему тоскливо. Никогда раньше он не удостаивал меня такой чести, а сейчас терся мордочкой о мое плечо и громко пел.
     - Ах ты котяра бедненький, скучаешь?
     Он, словно бы в ответ тихо произнес: мяу!
     Рождественским утром я с каким-то сумасшедшим вдохновением села за машинку. Я теперь точно знала, какой фразой закончу пьесу, более того, как я ее назову! "Хочу бабу на роликах!" Допускаю, что это недостаточно изысканно, что многие критики, мои несостоявшиеся коллеги, презрительно сморщат носы, неважно. Я уверена, это название - то, что надо для комедии. На эту фразочку, как на булавку, можно нанизать многие эпизоды: нет, не на булавку, а на шампур! И шашлык получится отменный.
     К вечеру тридцатого декабря я все закончила.
     Меня распирала радость, которой мне совершенно не с кем было поделиться. Я отложила рукопись и решила дня три к ней не прикасаться. Пусть полежит, - может, потом мое детище покажется мне убогим, но все равно. Раз у меня нет детей, пусть будет хотя бы детище, а любить ведь можно и убогих, любовь - такая странная штука...

***

     После сочельника я вспоминала Глеба уже без горечи, без злости, я как будто в душе с ним примирилась. Я понимала, что он не будет стоять в белом свитере у моей калитки, но боль отступила. И мне захотелось все это хорошо отпраздновать. Устрою себе настоящий новогодний пир.
     Я отправилась за покупками, решив в Новый год побаловать не только себя, но и Фабио, который с сочельника проникся ко мне бурной нежностью. Он даже спит теперь в моей постели, что очень приятно и даже лестно. Я купила маленькую бутылку шампанского, креветок, дивной ветчины, пирожных, фруктов и еще каких-то салатов, чтобы завтра тоже не думать о еде. И решила по случаю хорошей погоды прокатиться на роликах, пока светит солнце. Море было фантастически красивое, с белыми барашками.
     Накатавшись, я повернула обратно. И вдруг увидела, что на углу нашей улочки стоит мужчина. В белом свитере. Впрочем, издали я не могла рассмотреть, что на нем было - свитер или куртка, но явно что-то белое. Я чуть не свалилась. Неужто Глеб? Неужто моя глупая мечта сбылась до такой мелочи, как белый свитер? Я даже притормозила. Мне было жутко, а вдруг это вовсе не Глеб? Ну мало ли кто может стоять на углу. У меня все плыло перед глазами. Сердце колотилось как бешеное. Погоди, сказала я себе, не психуй. Когда это Глеб тридцать первого декабря утром был настолько свободен, чтобы махнуть на Майорку? Даже в самые плохие годы в этот день он всегда был занят. Какие-то концерты, встречи со зрителями, детские праздники. Да, но теперь-то он звезда и ему нет нужды участвовать в детских праздниках. Я прислонилась к парапету набережной. Значит, так, сказала я себе, сейчас ты возьмешь себя в руки. Если это Глеб, то надо быть очень спокойной и равнодушной, ни в коем случае не кидаться ему на шею. Я ведь не хочу вернуть