Алексей Феофилактович Писемский

                                В водовороте

                            Роман в трех частях


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: А.Ф.Писемский. Собр. соч. в 9 томах. Том 6
     Издательство "Правда" биб-ка "Огонек", Москва, 1959
     Иллюстрации П.Пинкисевича
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 июля 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.


                                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


                                     I

     По  солнечной стороне Невского проспекта,  часов около трех  пополудни,
вместе с прочею толпою, проходили двое мужчин в шляпах и в пальто с дорогими
бобровыми воротниками;  оба пальто были сшиты из лучшего английского трико и
имели самый модный фасон,  но  сидели они  на  этих двух господах совершенно
различно.  Один из них был благообразный, но с нерусскою физиономией, лет 35
мужчина;  он, как видно, умел носить платье: везде, где следует, оно было на
нем  застегнуто,  оправлено  и  вычищено  до  последней  степени,  и  вообще
правильностью своей  фигуры  он  напоминал даже  несколько модную  картинку.
Встретившийся им кавалергардский офицер, приложив руку к золотой каске своей
и  слегка мотнув головой,  назвал этого господина:  -  "Здравствуйте,  барон
Мингер!"  -  "Bonjour!"*,  -  отвечал тот с несколько немецким акцентом.  На
товарище барона, напротив того, пальто было скорее напялено, чем надето: оно
как-то лезло на нем вверх, лацканы у него неуклюже топорщились, и из-под них
виднелся поношенный кашне.  Сам господин был высокого роста;  руки и  ноги у
него огромные,  выражение лица неглупое и  очень честное;  как бы  для вящей
противоположности с  бароном,  который был причесан и выбрит безукоризнейшим
образом,  господин этот носил довольно неряшливую бороду и вообще всей своей
наружностью  походил  более  на  фермера,   чем  на  джентльмена,   имеющего
возможность носить такие дорогие пальто. Несмотря на это, однако, барон, при
всем своем старании высоко-прилично и  даже гордо держать себя,  в отношении
товарища своего обнаруживал какое-то  подчиненное положение.  Перед одним из
книжных магазинов высокий господин вдруг  круто  повернул и  вошел  в  него;
барон тоже не преминул последовать за ним. Высокий господин вынул из кармана
записочку и стал по ней спрашивать книг;  приказчик подал ему все,  какие он
желал,  и  все  они  оказались из  области естествознания.  Высокий господин
принялся заглядывать в некоторые из них,  при этом немножко морщился и делал
недовольную мину.
     ______________
     * Добрый день! (франц.).

     - А что, - начал он каким-то неторопливым голосом и уставляя через очки
глаза на приказчика, - немецкие подлинники можно достать?
     - Можно-с, - отвечал тот.
     - Достаньте,  пожалуйста,  -  протянул  опять  высокий  господин,  -  и
пришлите  все  это  в  Морскую,  в  гостиницу  "Париж",  Григорову...  князю
Григорову, - прибавил он затем, как бы больше для точности.
     Во все это время барон то смотрел на одну из вывешенных новых ландкарт,
то с  нетерпением взглядывал на своего товарища;  ему,  должно быть,  ужасно
было скучно,  и вообще,  как видно,  он не особенно любил посещать хранилище
знаний человеческих.
     - Vous dinez aujourd'hui chez votre oncle?* - спросил он тотчас же, как
они вышли из магазина.
     ______________
     * Вы обедаете сегодня у своего дяди? (франц.).

     - Д-да! - отвечал протяжно Григоров.
     - Je viendrai aussi!* - подхватил скороговоркой барон.
     ______________
     * Я тоже приду! (франц.).

     - Bien!*  -  проговорил,  как бы по механической привычке и  совершенно
чистым  акцентом,  князь.  -  Приходите!  -  поспешил  он  затем  сейчас  же
прибавить.
     ______________
     * Хорошо! (франц.).

     Барон вскоре раскланялся с  ним и  ушел в  один из переулков;  князь же
продолжал неторопливо шагать по  Невскому.  Мелькающие у  него перед глазами
дорогие магазины и  проезжавшие по улицам разнообразные экипажи нисколько не
возбуждали его внимания,  и только на самом конце Невского он, как бы чем-то
уколотый,  остановился:  к  нему,  как и к другим проходящим лицам,  взывала
жалобным голосом крошечная девочка,  вся иззябшая и звонившая в треугольник.
Князь проворно вынул свой бумажник,  вытащил из него первую,  какая попалась
ему под руку,  ассигнацию и подал ее девочке: это было пять рублей серебром.
Крошка от  удивления раскрыла на  него  свои  большие глаза,  но  князь  уже
повернул в  Морскую и  скоро был далеко от нее.  Затем он пришел в гостиницу
"Париж" и вошел в большой и нарядный номер.  Здесь он свое ценное пальто так
же небрежно,  как,  вероятно, и надевал его, сбросил с себя и, сев на диван,
закрыл глаза в утомлении.  В таком положении князь просидел до тех пор, пока
не  раздался звонок  в  его  номер:  это  принесли ему  книги  из  магазина.
Расплатившись за  них,  князь  сейчас же  принялся читать один  из  немецких
подлинников, причем глаза его выражали то удовольствие от прочитываемого, то
какое-то  недоумение,  как  будто  бы  он  не  совсем ясно  понимал то,  что
прочитывал.  В этом чтении князь провел часа полтора, так что официант вошел
и доложил ему:
     - Карета, ваше сиятельство, приехала к вам.
     - Ах...  да...  -  протянул князь,  и  затем  он  лениво встал и  начал
переодеваться из широкого пальто во фрак.


                                   * * *

     Дядя  князя  Григорова,   к  которому  он  теперь  ехал  обедать,   был
действительный тайный  советник Михайло  Борисович Бахтулов и  принадлежал к
высшим  сановникам.   Почти  семидесятилетний  старик,  с  красивыми  седыми
волосами на висках,  с  несколько лукавой кошачьей физиономией и носивший из
всех  знаков  отличия один  только портрет покойного государя{5},  осыпанный
брильянтами, Михайло Борисович в молодости получил прекрасное, по тогдашнему
времени,  воспитание и  с  первых же  шагов  на  службе быстро пошел вперед.
Трудно,   конечно,  утверждать,  чтобы  Михайло  Борисович  имел  собственно
какие-либо  высшие государственные способности,  но  зато положительно можно
оказать,  что  он  владел необыкновенным даром (качество,  весьма нужное для
государственных людей) - даром умно и тонко льстить. Лицо, которому он желал
или  находил нужным льстить,  никогда не  чувствовало,  что  он  ему льстит;
напротив того,  все слова его казались ему дышащими правдою и даже некоторою
строгостью.  Однажды -  это  было,  когда Михайле Борисовичу стукнуло уже за
шестьдесят -  перед  началом  одной  духовной церемонии кто-то  заметил ему:
"Ваше  высокопревосходительство,  вы  бы  изволили  сесть,  пока  служба  не
началась"...  -  "Мой милый друг,  -  отвечал он  громко и  потрепав ласково
говорившего по плечу,  -  из бесконечного моего уважения к  богу я с детства
сделал привычку никогда в церкви не садиться"... Михайло Борисович как будто
бы богу даже желал льстить и хотел в храме его быть приятным ему...  Любимец
трех государей{6}, Михайло Борисович в прежнее суровое время как-то двоился:
в  кабинете своем он  был друг ученых и  литераторов и  говорил в  известном
тоне,  а  в  государственной деятельности своей все старался свести на почву
законов,  которые он знал от доски до доски наизусть и  с  этой стороны,  по
общему мнению,  был непреоборим.  В настоящее же время Михайло Борисович был
одинаков как у  себя дома,  так и на службе,  и дома даже консервативнее,  и
некоторым своим близким друзьям на  ушко говаривал:  -  "Слишком распускают,
слишком!".  Детей Михайло Борисович не имел и  жил с своей старушкой-женой в
довольно скромной,  по его положению, квартире: он любил власть, но не любил
роскоши.  Марья  Васильевна Бахтулова (родная  тетка  князя  Григорова) была
кротчайшее и добрейшее существо. Племянника своего она обожала; когда он был
в  лицее{6},  она  беспрестанно брала его  к  себе  на  праздники,  умывала,
причесывала, целовала, закармливала сластями, наделяла деньгами и потом, что
было  совершенно  противно  ее  правилам  и  понятиям,   способствовала  его
рановременному  браку  с  одной  весьма  небогатой  девушкой.   Сам  Михайло
Борисович как-то игнорировал племянника и  смотрел на него чересчур свысока:
он  вообще весь  род  князей Григоровых,  судя по  супруге своей,  считал не
совсем умным.  Племянник,  в  свою очередь,  не отдавая себе отчета,  за что
именно, ненавидел дядю.
     За полчаса до обеда Михайло Борисович сидел в своей гостиной с толстым,
короткошейным генералом,  который своими отвисшими брылями{6} и приплюснутым
носом  напоминал  отчасти  бульдога,  но  только  не  с  глупыми,  большими,
кровавыми глазами,  а  с  маленькими,  серыми,  ушедшими внутрь под  брови и
блистающими необыкновенно умным,  проницающим человеческим блеском.  Кроткая
Марья Васильевна была тут же:  она сидела и мечтала, что вот скоро придет ее
Гриша (князь Григоров тем, что пребывал в Петербурге около месяца, доставлял
тетке  бесконечное  блаженство).   "Он  придет,   она  налюбуется  на  него,
наглядится,  -  глаза  у  него  ужасно похожи на  глаза ее  покойного брата.
Конечно,  брат ее был больше комильфо{7}. О, он был истинный петиметр{7}"...
- и лицо Марьи Васильевны принимало при этом несколько гордое выражение.  "У
Гриши манеры хуже,  но зато он ученый!..  Философ!" -  утешала себя и в этом
отношении  старушка.   Михайло  Борисович  был  на  этот  раз  в   несколько
недовольном и  как  бы  неловком положении,  а  толстый генерал почти что  в
озлобленном.  Он  сейчас хлопотал было оплести Михайла Борисовича по  одному
делу,  но тот догадался и уперся.  Генерал очень хорошо знал, что в прежнее,
более   суровое   время   Михайло   Борисович   не   стал   бы   ему   очень
противодействовать и даже привел бы, вероятно, статью закона, подтверждающую
желание генерала,  а  теперь...  "О,  старая  лисица,  совсем перекинулся на
другую сторону!.."  -  думал он  со  скрежетом зубов и  готов был растерзать
Михайла Борисовича на кусочки,  а между тем должен был ограничиваться только
тем,  что  сидел и  недовольно пыхтел:  для некоторых темпераментов подобное
положение ужасно! Наконец, вошел лакей и доложил:
     - Барон Мингер.
     - Проси! - сказал Михайло Борисович с явным удовольствием на лице.
     Глаза  старушки Бахтуловой тоже  заблистали еще  более добрым чувством.
Барон вошел.  Во  фраке и  в  туго накрахмаленном белье он стал походить еще
более на журнальную картинку.  Прежде всех он поклонился Михайле Борисовичу,
который протянул ему руку хоть несколько и  фамильярно,  но в  то же время с
тем  добрым  выражением,  с  каким  обыкновенно начальники  встречают  своих
любимых подчиненных.
     Барон  еще  на  школьной  скамейке  подружился  с   князем  Григоровым,
познакомился через него с  Бахтуловым,  поступил к  тому прямо на  службу по
выходе  из  заведения и  был  теперь один  из  самых  близких домашних людей
Михайла  Борисовича.   Служебная  карьера  через   это   открывалась  барону
великолепнейшая.
     Толстому генералу он тоже поклонился довольно низко,  но тот в ответ на
это  едва мотнул ему головой.  После того барон подошел к  Марье Васильевне,
поцеловал у нее руку и сел около нее.
     - Что, видели вы сегодня Гришу? - спросила она его ласково.
     - Видел. Он сейчас будет сюда, - отвечал барон почтительным голосом.
     - Да, вероятно, - подтвердила старушка с удовольствием.
     Это говорили они о  князе Григорове,  который и  сам вскоре показался в
гостиной всей своей громадной фигурой.  Он  был  тоже во  фраке и  от  этого
казался еще  выше  ростом  и  еще  неуклюжее.  Он  как-то  притворно-радушно
поклонился дяде,  взглянул на генерала и не поклонился ему;  улыбнулся тетке
(и  улыбка его  в  этом случае была гораздо добрее и  искреннее),  а  потом,
кивнув головой небрежно барону, уселся на один из отдаленных диванов, и лицо
его вслед за  тем приняло скучающее и  недовольное выражение,  так что Марья
Васильевна не преминула спросить его встревоженным голосом:
     - Ты здоров, Гриша?
     - Здоров! - отвечал он ей, мрачно смотря себе на руки.
     Старый генерал вскоре поднялся. Он совершенно казенным образом наклонил
перед хозяйкой свой  стан,  а  Михайле Борисовичу,  стоя к  нему боком и  не
поворачиваясь,  протянул руку,  которую тот  с  своей стороны крепко пожал и
пошел проводить генерала до половины залы.
     Возвратясь оттуда,  Михайло Борисович уселся на  прежнее свое  место и,
кажется, был очень доволен, что остался между своими.
     - Удивительные есть люди! - произнес он как бы больше сам с собой.
     Барон при этом обратился весь во внимание.
     - Вы, может быть, знаете, - отнесся уже прямо к нему Михайло Борисович,
- что одно известное лицо желает продать свой дом в казну.
     Барон наклонением головы своей изъяснил, что он знает это.
     - А  этот господин,  -  продолжал Михайло Борисович,  мотнув головой на
дверь  и  явно  разумея под  именем  господина ушедшего генерала,  -  желает
получить известное место,  и  между ними  произошло,  вероятно,  такого рода
facio ut facias*:  "вы-де схлопочите мне место, а я у вас куплю за это дом в
мое  ведомство"...  А?  -  заключил Михайло Борисович,  устремляя на  барона
смеющийся взгляд,  а тот при этом сейчас же потупился, как будто бы ему даже
совестно было слушать подобные вещи.
     ______________
     * я делаю, чтобы ты делал (лат.).

     - Ну,  и  черт  их  там  дери!  -  снова  продолжал Михайло  Борисович,
нахмуривая свои брови.  -  Делали бы сами,  как хотят, так нет-с!.. Нет!.. -
даже взвизгнул он.  - Сегодня этот господин приезжает ко мне и прямо просит,
чтобы я вотировал{9} за подобное предположение.  "Яков Петрович! - говорю я.
- Я  всегда был против всякого рода казенных фабрик,  заводов,  домов;  а  в
настоящее время,  когда  мы  начинаем  немножко  освобождаться от  этого,  я
вотировать  за   такое   предположение  просто   считаю   для   себя   делом
законопреступным".
     - Это совершенно справедливо-с,  -  подхватил вежливо барон,  -  но дом
все-таки, вероятно, будет куплен, и господин этот получит желаемое место.
     Михайло  Борисович  на  довольно  продолжительное  время  пожал  своими
плечами.
     - Очень может быть,  по французской поговорке: будь жаден, как кошка, и
ты в жизни получишь вдвое больше против того,  чего стоишь! - произнес он не
без грусти.
     Пока происходил этот разговор, Марья Васильевна, видя, что барон, начав
говорить с  Михайлом Борисовичем,  как бы  случайно встал перед ним на ноги,
воспользовалась этим и села рядом с племянником.
     - Завтра едешь? - спросила она его ласковым голосом.
     - Завтра,  ma  tante*,  -  отвечал  тот,  держа  по-прежнему  голову  в
грустно-наклоненном положении.
     ______________
     * моя тетушка (франц.).

     - Жаль  мне,  друг мой,  очень жаль с  тобой расстаться,  -  продолжала
старушка: на глазах ее уже появились слезы.
     - Что делать, ma tante, - отвечал князь; видимо, что ему в одно и то же
время жалко и скучно было слушать тетку.
     - Нынешней весной,  если  только  Михайло Борисович не  увезет меня  за
границу,  непременно приеду к вам в Москву, непременно!.. - заключила она и,
желая  даже  как  бы  физически  поласкать  племянника,   свою  маленькую  и
сморщенную ручку положила на его жилистую и покрытую волосами ручищу.
     - Приезжайте,  - отвечал он, а сам при этом слегка старался высвободить
свою руку из-под руки тетки.
     - Пойдемте, однако, обедать! - воскликнул Михайло Борисович.
     Все пошли.
     Когда  первое  чувство  голода  было   удовлетворено,   между  Михайлом
Борисовичем и  бароном  снова  начался  разговор  и  по-прежнему  о  том  же
генерале.
     - Мне  говорил один очень хорошо знающий его  человек,  -  начал барон,
потупляясь  и  слегка  дотрогиваясь своими  красивыми,  длинными  руками  до
серебряных черенков вилки и ножа (голос барона был при этом как бы несколько
нерешителен,  может  быть,  потому,  что  высокопоставленные лица  иногда не
любят,  чтобы  низшие  лица  резко  выражались о  других  высокопоставленных
лицах), - что он вовсе не так умен, как об нем обыкновенно говорят.
     - Не  знаю-с,  насколько он  умен!  -  резко отвечал Михайло Борисович,
выпивая при этом свою обычную рюмку портвейну;  в  сущности он  очень хорошо
знал,  что  генерал был  умен,  но  только  тот  всегда  подавлял его  своей
аляповатой и  действительно уж ни перед чем не останавливающейся натурой,  а
потому Михайло Борисович издавна его ненавидел.
     - И что вся его энергия,  -  продолжал барон несколько уже посмелее,  -
ограничивается тем,  что он муштрует и  гонит подчиненных своих и  на костях
их, так сказать, зиждет свою славу.
     Михайло Борисович усмехнулся.
     - Есть  это  немножко!..  Любим мы  из  себя  представить чисто метущую
метлу...  По-моему-с, - продолжал он, откидываясь на задок кресел и, видимо,
приготовляясь сказать довольно длинную речь,  -  я чиновника долго к себе не
возьму,  не узнав в нем прежде человека; но, раз взяв его, я не буду считать
его пешкой, которую можно и переставить и вышвырнуть как угодно.
     - Вы, ваше высокопревосходительство, такой начальник, что...
     И барон не докончил даже своей мысли от полноты чувств.
     Михайло  Борисович  тоже  на   этот  раз  как-то   более  обыкновенного
расчувствовался.
     - Не знаю-с, какой я начальник! - произнес он голосом, полным некоторой
торжественности. - Но знаю, что состав моих чиновников по своим умственным и
нравственным качествам, конечно, есть лучший в Петербурге...
     - Служить у вас, ваше высокопревосходительство... - начал барон и снова
не докончил.
     На  этот раз  его перебил князь Григоров,  который в  продолжение всего
обеда хмурился,  тупился,  смотрел себе в  тарелку и,  наконец,  как  бы  не
утерпев, произнес на всю залу:
     - Я бы никогда не мог служить у начальника, который меня любит!
     Барон и Михайло Борисович вопросительно взглянули на него.
     - Между начальником и  подчиненным должны быть  единственные отношения:
начальник   должен   строго   требовать   от   подчиненного  исполнения  его
обязанностей, а тот должен строго исполнять их.
     - Да это так обыкновенно и бывает!.. - возразил Михайло Борисович.
     - Нет,  не так-с! - продолжал князь, краснея в лице. - Любимцы у нас не
столько служат, сколько услуживают женам, дочерям, любовницам начальников...
     Марья  Васильевна обмерла  от  страха.  Слова  племянника были  слишком
дерзки,  потому  что  барон  именно и  оказывал Михайле Борисовичу некоторые
услуги  по  поводу одной  его  старческой и,  разумеется,  чисто  физической
привязанности на  стороне:  он  эту  привязанность сопровождал в  театр,  на
гулянье,  и  вообще даже несколько надзирал за  ней.  Старушка все это очень
хорошо знала и от всей души прощала мужу и барону.
     Михайло Борисович, в свою очередь, сильно рассердился на племянника.
     - То,  что ты говоришь,  нисколько не относится к  нашему разговору,  -
произнес он, едва сдерживая себя.
     Барон  старался придать себе  вид,  что  он  нисколько не  понял намека
Григорова.
     - Я  не к  вашему разговору,  а так сказал!  -  отвечал тот,  опять уже
потупляясь в тарелку.
     - Да, ты это так сказал! - произнес насмешливо Михайло Борисович.
     - Так сказал-с! - повторил Григоров кротко.
     Марья Васильевна отошла душою.
     Обед вскоре после того кончился.  Князь,  встав из-за стола,  взялся за
шляпу и стал прощаться с дядей.
     - А курить? - спросил его тот лаконически.
     - Не хочу-с! - отвечал ему князь тоже лаконически.
     - Ну, как знаешь! - произнес Михайло Борисович.
     В  голосе старика невольно слышалась еще не остывшая досада;  затем он,
мотнув пригласительно