чески и снова не без оттенка самодовольства.
     Ужином Елизавета Петровна угостила на славу:  она своими руками сделала
отличнейший бифштекс и  цыплят под соусом,  но  до всего этого ни князь,  ни
Елена почти не  дотронулись;  зато  Миклаков страшно много съел и  выпил все
вино, какое только было подано.
     - Ужин для меня,  -  толковал он своим собеседникам,  -  самая приятная
вещь,  так  как  человек,  покончив всякого рода сношения с  себе подобными,
делается,  наконец,  полным распорядителем самого себя, своих мыслей и своих
чувств.
     Язык,  при  этих словах,  у  Миклакова начинал уж  немного заплетаться.
Когда  же  он  сел  в  княжеский фаэтон,  чтобы ехать в  Москву,  то  как-то
необыкновенно молодцевато надел на голову свою кожаную фуражку.
     - Хорошо быть умным человеком:  ни за что ни про что катают тебя князья
в своих экипажах!.. - говорил он вслух и кивая в это время, в знак прощания,
князю головою: выпивши, Миклаков обыкновенно делался откровеннее, чем он был
в нормальном своем состоянии!


                                     II

     Княгиня, в свою очередь, переживала тоже довольно сильные ощущения: она
очень хорошо догадалась, что муж из ревности к ней вышел до такой степени из
себя в  парке и  затеял всю эту сцену с  Архангеловым;  она только не  знала
хорошенько,  что такое говорила с ним Елена в соседней комнате, хотя в то же
время ясно видела, что они там за что-то поссорились между собой. Требование
же князя,  чтобы княгиня ехала с ним в экипаже,  обрадовало ее до души;  она
ожидала,  что он тут же с ней помирится, и у них начнется прежняя счастливая
жизнь.  Княгиня,  в противоположность Елене,  любила все больше представлять
себе в розовом,  приятном цвете,  но князь всю дорогу промолчал, и когда она
при прощании сказала ему,  что он  должен извиняться перед ней в  совершенно
другом,  то он не обратил на эти ее слова никакого внимания, а потом она дня
три и совсем не видала князя.  Надежды ее, значит, в этом отношении рушились
совершенно,   и  ей  вообразилось,  что  он,  может  быть,  считает  ее  уже
недостойною,  чтобы помириться с  нею,  по  случаю ее  кокетства с  бароном.
Княгиня готова была плакать от  досады,  что держала себя подобным образом с
этим господином,  и решилась оправдаться перед мужем. Для этого она написала
и послала князю такого рода письмо:

     "Я,  мой  дорогой Грегуар,  без вины виновата перед вами,  но,  клянусь
богом,  эту  вину  заставила меня  сделать любовь  же  моя  к  вам,  которая
нисколько не уменьшилась в душе моей с того дня, как я отдала вам мое сердце
и руку.  Вам,  вероятно, не нравилось то, что я была слишком любезна с вашим
приятелем бароном,  но  заверяю вас,  что  барон никогда мне и  нисколько не
нравился, а, напротив, теперь даже стал противен, и я очень рада буду, когда
он уедет.  Кокетничая с  ним,  я  думала этим возвратить вашу любовь ко мне,
которая была,  есть и  будет всегда для меня дороже всего,  и если вы дадите
мне  ее  снова,  я  сочту  себя  счастливейшим существом в  мире.  Прошу вас
убедительно ответить мне и  не  мучить меня неизвестностью;  всегда верная и
любящая вас жена
                                                               Е.Григорова".

     Письмом  этим  княгиня думала  успокоить князя;  и  если  заглянуть ему
поглубже в  душу,  то  оно в  самом деле успокоило его:  князь был рад,  что
подозрения его  касательно барона почти совершенно рассеялись;  но  то,  что
княгиня любила еще до сих пор самого князя, это его уже смутило.
     Недоумевая,  как  и  что предпринять,  он  решился подождать Миклакова,
который вечером хотел прийти к нему на дачу и действительно пришел.
     - Вот вы с Еленой говорили мне,  -  начал князь после первых же слов, -
чтобы я  разные разности внушил княгине;  я  остерегся это сделать и  теперь
получил от нее письмо, каковое не угодно ли вам прочесть!
     Князь подал Миклакову письмо княгини, которое тот внимательно прочел, и
вслед за тем все лицо его приняло какое-то умиленное выражение.
     - Какая, однако, отличнейшая женщина княгиня! - воскликнул он.
     - Чем же?  -  спросил князь,  хотя и догадался почти, что хочет сказать
Миклаков.
     - Добрейшая  и  чистейшая  женщина,  каких  когда-либо  я  встречал,  -
продолжал Миклаков. - Вы сколько лет женаты? - прибавил он князю.
     - Десять лет! - отвечал тот.
     - Шутка!..  И  после  того,  что  вы  изволили творить против нее,  она
сохранила такую преданность к вам!..  Не умеете вы,  сударь, ценить подобное
сокровище, решительно не умеете!..
     - Но Елена, я надеюсь, как женщина, никак не хуже княгини, - проговорил
князь.
     - Елена имеет совсем другие достоинства, - сказал Миклаков.
     Друзья после этого замолчали на некоторое время.
     - Как я предсказывал,  так и вышло!  - начал Миклаков, рассмеясь. - Вся
эта история с бароном,  от которой вы так волновались и бесились,  оказалась
сущим вздором.
     - Если она даже вздор, - подхватил князь, - то все-таки это ставит меня
в еще более щекотливое положение... Что я буду теперь отвечать на это письмо
княгине?..  Обманывать ее каким-нибудь образом я не хочу; написать же ей все
откровенно - жестоко!
     - Зачем писать?.. На словах ей надобно объяснить, - возразил Миклаков.
     - А  на  словах я  не  могу,  потому что,  как и  испытал это раз,  или
наговорю  ей   каких-нибудь  резкостей,   чего  вовсе  не  желаю,   или  сам
расчувствуюсь очень.
     - Так как же тут быть? - воскликнул Миклаков.
     - Всего бы было удобнее...  -  продолжал князь, пожимая плечами, - если
бы вы, по доброте вашей ко мне, взяли на себя это поручение.
     - Какое поручение? - спросил Миклаков.
     - Поручение объясниться с княгиней.
     - Это с какой мне стати? - воскликнул Миклаков.
     - С такой, что я ваш друг и просил вас о том...
     - Но что же именно объяснять я ей буду? - говорил Миклаков, уже смеясь.
     - Объяснять...  -  начал князь с некоторой расстановкой и обдумывая,  -
чтобы она...  разлюбила меня,  потому что я не стою того, так как... изменил
ей... и полюбил другую женщину!
     - Э,  нет!..  Этим ни  одну женщину не  заставишь разлюбить,  а  только
заставишь больше ревновать,  то  есть больше еще измучишь ее.  Чтобы женщина
разлюбила мужчину, лучше всего ей доказать, что он дурак!
     - Ну, докажите княгине, что я дурак; можно, полагаю, это?
     - Можно!  - отвечал совершенно серьезным тоном Миклаков. - Хорошо также
ее уверить, что вы и подлец!
     - Уверьте ее, что я и подлец! - подхватил князь.
     Миклаков после этого помолчал немного, а потом присовокупил:
     - Нечестно-то, в самом деле нечестно с ней поступили!
     - Может быть,  я не спорю против того;  но как же, однако: вы беретесь,
значит, и скажете ей?
     - Да, пожалуй! - отвечал Миклаков.
     - А когда именно?
     - Когда хотите, мне все равно.
     - Сегодня, например!.. Она теперь дома и сидит одна!..
     - Нет,  сегодня нельзя!  -  сказал наотрез Миклаков,  взглянув при этом
мельком на свои худые брюки и сапоги в заплатах.
     - Отчего?  - спросил князь, вовсе не подозревая, чтобы подобная причина
могла останавливать Миклакова.
     - Да  оттого,  -  отвечал тот,  -  что я  должен сообразить несколько и
обдумать мое посольство!.. Завтра разве?
     - Ну,  завтра!..  В  таком случае я  пришлю за вами в Москву экипаж,  -
сказал князь.
     - Присылайте! - согласился Миклаков.
     И,  придя домой,  сей  озлобленный человек начал совершать странные над
собой вещи:  во-первых,  еще  вечером он  сходил в  баню,  взял  там  ванну,
выбрился,  выстригся,  потом,  на  другой день,  едва только проснулся,  как
сейчас  же  принялся  выбирать  из  своего  небогатого запаса  белья  лучшую
голландскую рубашку,  затем  вытащил давным-давно не  надеваемые им  лаковые
сапоги.  Касательно верхнего платья Миклаков затруднялся,  что  ему  надеть:
летняя визитка у него была новее черного сюртука, но зато из такого дешевого
трико была сшита,  что,  конечно, каждый лавочник и каждый лакей имел такую;
сюртук же хоть и сделан был из очень хорошего сукна, но зато сильно был ветх
деньми.  Миклаков  все-таки  решился  лучше  надеть  сюртук,  предварительно
вычистив его  самым старательным образом;  когда,  наконец,  за  ним приехал
экипаж князя, то он, сев в него, несколько развалился и положил даже ногу на
ногу:  красивая открытая коляска, как известно, самого отъявленного философа
может за:  ставить позировать!.. Бойкие кони понесли. Миклакова в Останкино.
Он всю дорогу думал о  княгине и  о  предстоящем свидании с  нею.  Она еще и
прежде того немного нравилась ему и казалась такой милой и такой чистенькой.
В  настоящие же  минуты какое-то  тайное предчувствие говорило ему,  что  он
произведет довольно выгодное для себя впечатление на княгиню{161}. Приехав в
Останкино и войдя в переднюю флигеля,  занимаемого княгинею,  Миклаков велел
доложить о себе,  и,  когда лакей ушел исполнить его приказание,  он заметно
оставался в некотором волнении. Княгиню тоже удивило это посещение.
     - Проси! - сказала она как-то беспокойно лакею.
     Миклаков вошел.
     Княгиня подала ему свою беленькую ручку.
     - Вы, вероятно, у мужа были? - спросила она его.
     - Нет,  я  не был у  него сегодня,  -  отвечал Миклаков уже несколько и
мрачно.
     - А я полагала,  что вы не застали его дома,  - продолжала княгиня, все
еще думавшая, что Миклаков приехал к князю.
     - Я даже не заходил к нему, - отвечал тот.
     Княгиня  дальше  не  знала,  что  и  говорить с  Миклаковым,  и  только
попросила его садиться и сама села.
     Миклаков некоторое время вертел шляпою.
     - Я, собственно, явился к вам... - начал он, немного запинаясь, - не от
себя, а по поручению князя.
     - От мужа? - спросила княгиня с испугом и вся краснея в лице.
     - От него-с!  -  отвечал Миклаков.  -  Мы с  князем весьма еще недолгое
время знакомы, но некоторое сходство в понятиях и убеждениях сблизило нас, и
так как мы оба твердо уверены, что большая часть пакостей и гадостей в жизни
человеческой происходит оттого,  что люди любят многое делать потихоньку и о
многом  хранят  глубочайшую тайну,  в  силу  этого  мы  после  нескольких же
свиданий и не стали иметь никаких друг от друга тайн.
     Княгиня начала почти догадываться,  что хочет этим сказать Миклаков,  и
это еще больше сконфузило ее. "Неужели же князь этому полузнакомому человеку
рассказал что-нибудь?" - подумала она не без удивления.
     - А в силу сего последнего обстоятельства,  - продолжал Миклаков, - я и
сделался невидимым участником ваших бесед семейных и пререканий.
     Удивлению княгини пределов не стало.
     - Признаюсь,  я  вовсе не желала бы,  чтобы кто-нибудь был участником в
наших семейных отношениях, - проговорила она.
     Миклаков пожал на это плечами.
     - Тут вам нечего ни  желать,  ни опасаться,  потому что из всего этого,
если не  выйдет для  вас  некоторой пользы,  то  во  всяком случае не  будет
никакого вреда:  мне вчерашний день князь прочел ваше письмо к нему, которым
вы просите его возвратить вам любовь его.
     Княгиня окончательно запылала от стыда и смущения.
     - И князь поручил мне сказать вам,  -  говорил Миклаков с какой-то даже
жестокостью,  -  что  как он  ни  дорожит вашим спокойствием,  счастием,  но
возвратиться к прежнему чувству к вам он не может,  потому что питает пылкую
и нежную страсть к другой женщине!
     Княгиня при этих словах из пылающей сделалась бледною.
     - С недобрыми же и нехорошими вестями пришли вы ко мне!  -  проговорила
она.
     - Что делать!  -  произнес в свою очередь невеселым голосом Миклаков. -
Но  мне хотелось бы,  -  прибавил он с  некоторою улыбкою,  -  не только что
вестником вашим быть,  но  и  врачом вашим душевным:  помочь и  пособить вам
сколько-нибудь.
     - Нет,  мне никто и ничем не может пособить!  -  произнесла княгиня,  и
слезы полились по ее нежным щечкам.
     - Будто?..  Будто печаль ваша  уж  так  велика?  -  спросил с  участием
Миклаков.
     - Очень велика! - отвечала ему княгиня.
     - Гм!..  -  произнес Миклаков и после того,  помолчав некоторое время и
как бы собравшись с мыслями,  начал.  -  Вот видите-с,  на свете очень много
бывает несчастных любвей для мужчин и для женщин;  но,  благодаря бога, люди
от этого не умирают и много-много разве, что с ума от того на время спятят.
     - А это бывает же? - спросила княгиня.
     - Бывает-с это!  - отвечал ей Миклаков торопливо. - И, по-моему, лучшее
от того лекарство - самолюбие; всякий должен при этом вспомнить, что неужели
он  все  свое человеческое достоинство поставит в  зависимость от  капризной
воли какого-нибудь господина или госпожи.  Нас разлюбили,  ну и прекрасно: и
мы разлюбим!
     - Хорошо, разлюбим; а как не разлюбляется? - возразила княгиня.
     - Что за вздор:  не разлюбляется!  -  воскликнул Миклаков. - Для этого,
мне  кажется,  стоит  только  повнимательнее и  построже  вглядеться  в  тот
предмет,   который  нас  пленяет  -  и  кончено!..  Что  вам,  например,  по
преимуществу нравится в князе?
     Княгиня некоторое время затруднялась отвечать на такой вопрос.
     - Ум, конечно? - подхватил Миклаков.
     - Разумеется,  ум,  потому что мужчина прежде всего должен быть умен, -
проговорила княгиня.
     - Совершенно верно-с...  Жаль только,  что женщины иногда совсем не  то
принимают  за  ум,   что  следует!..  В  чем  именно,  по-вашему,  ум  князя
проявляется?
     - Как вам сказать, в чем... Каждое слово его показывает, что он человек
умный.
     - Гм...  слово!  -  повторил Миклаков.  -  Слова бывают разные:  свои и
чужие,  свое слово умное придумать и сказать очень трудно, а чужое повторить
- чрезвычайно легко.
     - Так неужели вы думаете, что князь все говорит чужие слова? - спросила
княгиня с некоторым оттенком неудовольствия.
     - Я  тут  ничего не  говорю о  князе  и  объясняю только различие между
своими словами и  чужими,  -  отвечал Миклаков,  а  сам с  собой в это время
думал: "Женщине если только намекнуть, что какой-нибудь мужчина не умен, так
она через неделю убедит себя,  что он  дурак набитейший".  -  Ну,  а  как вы
думаете насчет честности князя? - продолжал он допрашивать княгиню.
     Та даже вспыхнула от удивления и неудовольствия.
     - Господи, вы уж его и бесчестным человеком начинаете считать!.. Худого
же князь адвоката за себя выбрал, - проговорила она.
     - Я опять-таки повторяю вам,  - возразил Миклаков, - что я желаю только
знать ваше мнение, а своего никакого вам не говорю.
     - Какое же тут другое мое мнение будет;  я, без сомнения, признаю князя
за самого честного человека!
     - То есть почему это так? Может быть, потому, что, имея семьдесят тысяч
годового дохода, он аккуратно платит долги по лавочкам и по булочным?
     Княгиня опять вспыхнула.
     - Нет,  не  потому,  -  сказала она  явно сердитым голосом,  -  а  вот,
например, другой бы муж всю жизнь меня стал обманывать, а он этого, по своей
честности, не в состоянии был сделать: говорит мне прямо и искренно!
     - Что  ж  прямо и  искренно говорить!..  -  возразил Миклаков.  -  Это,
конечно, можно делать из честности, а, пожалуй, ведь и из полного неуважения
к личности другого... И я так понимаю-с, - продолжал он, расходившись, - что
князь очень милый, конечно, человек, но барчонок, который свой каприз ставит
выше  счастия всей  жизни другого:  сначала полюбил одну  женщину -  бросил;
потом полюбил другую - и ту, может быть, бросит.
     - И все мужчины, я думаю, такие! - сказала княгиня.
     - Нет, не все мужчины такие, - произнес Миклаков.
     - Кто  же?  Вас,  что  ли,  прикажете считать  приятным исключением?  -
спросила его колко княгиня.
     - Да хоть бы меня, пожалуй! - отвечал ей нахально Миклаков.
     Княгиня пожала плечами.
     - Скромно сказано! - проговорила она опять с насмешкой.
     Ее  не  на  шутку начинали сердить эти  злые отзывы Миклакова о  князе.
Положим,  она сама очень хорошо знала и понимала,  что князь дурно и,  может
быть,  даже нечестно поступает против нее, но никак не желала, чтобы об этом
говорили посторонние.
     Миклаков с  своей стороны видел,  что он  мало подействовал на  княгиню
своими убеждениями, и рассчитал, что на нее временем лучше будет повлиять.
     - А что,  скажите, чем вы занимаетесь?.. На что тратите вы ваш досуг? -
спросил он ее.
     - Да ничем особенно не занимаюсь, - отвечала княгиня.
     - Читаете что-нибудь?.. Музыкой много занимаетесь? - продолжал Миклаков
спрашивать.
     - Прежде много занималась, а теперь и та наскучила.
     - Значит,  только и  делаете,  что оплакиваете утраченную любовь вашего
недостойного супруга?
     - И того нет:  для меня решительно все равно, утратила я его любовь или
нет,  -  произнесла княгиня, сильно досадуя в душе на князя, что он подводит
ее под подобные насмешки.
     - Но надобно же,  однако,  на что-нибудь приятное и  занятное направить
вам ваше воображение, - говорил Миклаков.
     - Я  направлю его  к  богу и  буду просить у  него смерти,  -  отвечала
княгиня.
     - Э,  пустяки - смерти просить!.. А в карты, скажите, вы любите играть?
- спросил ее Миклаков.
     - Люблю! - сказала протяжно княгиня.
     - Ну,  хотите,  я  буду  ходить к  вам  в  карты играть,  серьезно,  по
большой?.. Буду вас обыгрывать, - благо у вас денег много.
     Княгиня усмехнулась.  Она  это предложение Миклакова приняла сначала за
шутку.
     - Прикажете или нет? - настаивал тот.
     - Пожалуй, ходите, - отвечала, наконец, княгиня.
     Ей самой немножко улыбнулась мысль о подобном времяпрепровождении.
     - Так,  так,  значит,  на том и покончим!  - произнес он, уже вставая и
протягивая княгине на прощанье руку.
     Та ему ничего не отвечала и только подала ему тоже свою руку.
     Миклаков ушел.
     Княгиню страшным образом удивило и оскорбило такое посольство от князя.
"Разве сам он не мог побеспокоиться и написать ей ответ?..  Наконец,  просто
сказать ей на словах?..  Зачем же было унижать ее еще в  глазах постороннего
человека?" -  думала княгиня и при этом проклинала себя,  зачем она написала
это глупое письмо князю,  зная по опыту,  как он и  прежде отвечал на все ее
нежные заявления.  С настоящей минуты она начала серьезно подумывать, что, в
самом деле,  не  лучше ли  ей  будет и  не легче ли жить на свете,  если она
разойдется с князем и уедет навсегда в Петербург к своим родным.
     Сам  же  князь  в  продолжение всего  времени,  пока  Миклаков сидел  у
княгини,  стоял у  окна в своем кабинете и с жадным вниманием ожидал,  когда
тот выйдет от нее. Наконец, Миклаков показался.
     - Идите сюда скорей! - не утерпел и крикнул ему князь.
     Миклаков подошел было к нему к окну.
     - Идите же в комнату! - крикнул ему еще раз князь.
     Миклаков усмехнулся, мотнул головой и вошел в комнаты.
     - Ну что, говорили? - спросил его стремительно князь.
     - Говорил! - отвечал протяжно Миклаков.
     - Что же вы именно говорили?
     - Говорил,  во-первых,  что  вы  человек весьма недалекий,  -  произнес
Миклаков и приостановился на некоторое время,  как бы желая наблюсти,  какое
это впечатление произведет на князя.
     Того, при всем его желании скрыть это, заметно передернуло.
     - Ну-с, далее! - сказал он.
     - Далее я ей объяснил,  что вы человек пустой и не совсем даже честный,
в отношении ее, по крайней мере!
     - Благодарю,  что не во всех уж отношениях!  -  сказал князь, притворно
усмехаясь.
     - Не во всех-с, не во всех! - подхватил Миклаков.
     - Что же она на все это?
     - Она  пока еще не  соглашается с  таким моим мнением,  но,  во  всяком
случае,  решилась  понемногу начать  развлекать себя,  и  я  в  этом  случае
предложил ей свое товарищество и партнерство.
     - Предложили? Вот за это спасибо! - воскликнул князь.
     - Предложил; только наперед вам говорю: прошу меня не ревновать, а то я
в э