я,  ни  одним историком нашим не  прослежены те вольности
удельные,  которые потом постоянно просыпались и  высказывались в московский
период и даже в петербургский.
     Елена рассмеялась громким смехом.
     - Вольности еще какие-то нашел! - произнесла она.
     Князь при этом покраснел несколько в лице.
     - Никаких  я  вольностей,  признаюсь,  у  русского народа  не  вижу,  -
продолжала Елена.
     - Ты не видишь, а я их вижу! - сказал князь.
     - Но где, скажи, докажи? - воскликнула Елена.
     - Вольности  я   вижу  во  всех  попытках  Новгорода  и  Пскова  против
Грозного!..  -  заговорил князь с ударением. - Вольности проснувшиеся вижу в
период  всего  междуцарствия!..   Вольности  в  расколе  против  московского
православия!..  Вольности в бунтах стрельцов!.. Вольности в образовании всех
наших украйн!..
     - Какой же результат всех этих вольностей?..  Петербург?..  - возразила
ему Елена.
     - Я  говорю не о  результатах,  а  о том,  что есть же в русском народе
настоящая, живая сила.
     - Тебя за эту статью, если ты только напечатаешь ее, так раскатают, так
раскатают, как ты и не воображаешь! - произнесла Елена.
     - Но за что же?..  Я могу дурно выполнить,  дурно написать - это другое
дело; но не за самую мысль.
     - Нет, за самую мысль, потому что в ней ложь и натяжка есть.
     - По-твоему -  натяжка, а по-моему, как говорит мое внутреннее чувство,
она есть величайшая истина.
     - Чувство ему говорит!..  История -  не роман сентиментальный,  который
под влиянием чувства можно писать.
     - Нет,  именно  нашу  историю  под  влиянием чувства  надобно  было  бы
написать, - чувства чисто-народного, демократического, и которого совершенно
не было ни у одного из наших историков, а потому они и не сумели в маленьких
явлениях подметить самой живучей силы народа нашего.
     - Никакой такой силы не  существует!  -  произнесла Елена.  -  Ведь это
странное дело -  навязывать народу свободолюбие, когда в нем и намека нет на
то.  Я  вон на днях еще как-то ехала на извозчике и разговаривала с ним.  Он
горьким образом оплакивает крепостное право, потому что теперь некому посечь
его и поучить после того, как он пьян бывает!
     - Мало ли  что тебе наболтает один какой-нибудь дуралей;  нельзя по нем
судить о целом народе! - возразил князь.
     - Нет,  это  не  он  один,  а  и  более  высшие сословия.  Ты  посмотри
когда-нибудь по  большим праздникам,  какая толпа рвется к  подъездам разных
начальствующих лиц... Рабство и холопство - это скрывать нечего - составляют
главную черту, или, как другие говорят, главную мудрость русского народа.
     - Господин Жуквич,  что ли,  успел натолковать тебе это?..  И  поляков,
вероятно, перевознес до небес? - проговорил князь.
     - Нет,  я  еще  до  господина Жуквича знала  это  очень хорошо,  и  уж,
конечно,  поляки всегда были и будут свободолюбивее русских!  -  воскликнула
Елена. - Когда еще в целой Европе все трепетало перед королевской властью, а
у нас уж король был выборный. На сейме{302} воскликнет кто: "не позволям!" и
кончено: тормоз всякому произволу.
     - До многого и докричались вы!..
     - Да, но все-таки кричали, а не низкопоклонничали.
     - Что ж такое кричали?.. И собаки на улице лают беспрестанно, однако от
того большой пользы ни им, ни человечеству нет! - возразил князь и сам снова
принялся за свою работу.
     Елена даже покраснела вся при этом в лице.
     - Какое глупое сравнение!  -  произнесла она и,  как видно, не на шутку
рассердилась на князя, потому что не медля встала и пошла из кабинета.
     - Господин Жуквич послезавтра будет у нас обедать?  -  крикнул ей вслед
князь.
     - Послезавтра! - отвечала Елена, не поворачиваясь к нему.
     - Послезавтра!.. - повторил сам с собою князь.


                                     II

     Анна Юрьевна последнее время как будто бы утратила даже привычку хорошо
одеваться и хотя сколько-нибудь себя подтягивать,  так что в тот день, когда
у  князя Григорова должен был обедать Жуквич,  она сидела в  своем будуаре в
совершенно  распущенной  блузе;   слегка  подпудренные  волосы  ее  были  не
причесаны,  лицо не  подбелено.  Барон был тут же  и,  помещаясь на одном из
кресел,   держал  голову  свою  наклоненною  вниз  и   внимательным  образом
рассматривал свои красивые ногти.
     - Я  вам давно говор,  -  начал он  в  одно и  то  же  время грустным и
насмешливым голосом,  -  что  в  этой  проклятой Москве задохнуться можно от
скуки!
     - Что же, в Петербурге вашем разве лучше? - возразила ему Анна Юрьевна.
     - Без всякого сомнения!..  Там люди живут человеческой жизнью, а здесь,
я не знаю,  - жизнью каких-то... - "свиней", вероятно, хотел добавить барон,
но удержался.
     - Ужасно какой человеческой жизнью! - воскликнула Анна Юрьевна. - Целое
утро  толкутся в  передних у  министров;  потом  побегают,  высуня язык,  по
Невскому,  съедят где-нибудь в отеле протухлый обед; наконец, вечер проведут
в объятиях чахоточной камелии, - вот жизнь всех вас, петербуржцев.
     - То для мужчин,  а  для женщин мало ли есть там развлечений:  отличная
опера, концерты, театры.
     - Все это и здесь есть;  но я не девчонка какая-нибудь, чтобы мне всюду
ездить и восхищаться этим...
     - В  таком случае,  поедемте за  границу,  -  сказал ей  на  это барон:
последнего он даже еще больше желал.
     - Вам за  границей в  диво побывать!..  Вы никогда там не бывали;  mais
moi,  j'ai voyage par monts et par vaux!..* Не мадонну же рафаэлевскую мне в
тысячный раз смотреть или дворцы разные.
     ______________
     * но я, я путешествовала по горам и долам!.. (франц.).

     - Но где же лучше? - воскликнул барон.
     - В молодости,  вот где лучше. В молодости везде хорошо, - отвечала ему
Анна Юрьевна.
     - Но  в  эту  страну нельзя воротиться,  -  произнес барон с  небольшой
улыбкой.
     На  этих  словах  его  Анна  Юрьевна  увидела,  что  в  гостиную входил
приехавший князь Григоров.
     - Ah!..  Voila  qui  nous  arrive!*  -  воскликнула она  ему  навстречу
радостным голосом. - Наконец-то удостоил великой чести посетить.
     ______________
     * А!.. Вот кто к нам прибыл! (франц.).

     Князь пожал руку кузины, пожал руку и барону.
     - Я,  шутки в  сторону,  начинала на  тебя сердиться,  что ты совсем не
ездишь, - говорила Анна Юрьевна.
     - Некогда все было, - отвечал князь.
     - Да что ты такое делаешь?  Неужели все целуешься со своей Еленой?.. Не
надоело разве тебе еще это?
     - Нет, не надоело.
     - А другой нет у тебя пока никакой?
     - Нет другой пока.
     - Mensonge, je n'en crois rien*.
     ______________
     * Выдумка, я ничему этому не верю (франц.).

     - Но  у  барона же  нет другой,  -  сказал князь,  показывая глазами на
барона.
     - Барон что?.. Барон - рыба.
     - Рыба он?
     - Совершенная... мерзлая даже.
     - О,  это ужасно! - воскликнул князь. Барон краснел только, слушая этот
милый разговор двух родственников.
     - А я,  кузина,  приехал вас звать сегодня обедать к себе,  - продолжал
князь.
     - Это что тебе вздумалось? - спросила Анна Юрьевна.
     - Да так, тут один мой знакомый поляк будет у меня обедать, красавец из
себя мужчина; приезжайте, пожалуйста!.. Поболтаем о нашей заграничной жизни.
     - А обед будет порядочный?
     - Самолучший заказан повару.
     - Посмотрим!  При княгине у тебя в этом случае нехорошо было:  она, как
немка, только и знала вкус в картофеле да в кофее.
     - Теперь у меня другая хозяйка; а кстати, вы не скомпрометируетесь быть
у меня тем, что встретите mademoiselle Жиглинскую?
     - Quelle idee*...  Скомпрометируюсь я!.. Меня теперь, я думаю, ничто уж
в мире не скомпрометирует!..  А что ж ты барона не зовешь?  - прибавила Анна
Юрьевна.
     ______________
     * Что за мысль... (франц.).

     - Барон, разумеется, приедет. Приедете? - спросил князь барона.
     - Приеду!  -  отвечал  тот,  держа  по-прежнему  голову  потупленною  и
каким-то  мрачным голосом:  слова князя о  том,  что  у  него  будет обедать
красивый поляк,  очень неприятно отозвались в  ухе барона.  Надобно сказать,
что барон,  несмотря на то,  что был моложе и красивее Анны Юрьевны,  каждую
минуту опасался,  что  она изменит ему и  предпочтет другого мужчину.  Чтобы
предохранить себя с этой стороны,  барон,  как ни скучно это было ему, всюду
ездил с  Анной Юрьевной и старался не допускать ее сближаться с кем бы то ни
было из мужчин.  Князь же,  в свою очередь,  кажется,  главною целию и имел,
приглашая Анну Юрьевну,  сблизить ее с Жуквичем, который, как он подозревал,
не  прочь будет занять место барона:  этим  самым князь рассчитывал показать
Елене,  какого  сорта  был  человек Жуквич;  а  вместе  с  тем  он  надеялся
образумить и  спасти этим барона,  который был  когда-то  друг его и  потому
настоящим своим положением возмущал князя до глубины души.
     Выйдя от Анны Юрьевны,  князь отправился домой не в  экипаже,  а  пошел
пешком и, проходя по Кузнецкому, он вдруг столкнулся лицом к лицу с шедшим к
нему навстречу Николя Оглоблиным.
     - Здравствуйте, князь! - проговорил тот трепещущим от радости голосом.
     В  прежнее время князь,  встречаясь с  Николя,  обыкновенно на  все его
приветствия отвечал  только  молчаливым  кивком  головы;  но  тут  почему-то
приостановился с ним и пожал даже ему руку.
     Ободренный этим, Николя не преминул повернуться и пойти с князем в одну
сторону.
     - Это черт знает,  что за город Москва!  -  заговорил он.  - Болтают!..
Врут!..  Так что я  хотел ехать к  вам и сказать,  чтобы вы зажали некоторым
господам рот!
     Князь   очень   хорошо  догадался,   что   такое,   собственно,   хочет
отрапортовать ему Николя.
     - Каким господам? - спросил он его.
     - А таким,  которые говорят, что там эта mademoiselle Жиглинская... вы,
конечно, знаете ее... будто бы она переехала к вам в дом.
     - Это совершенно верно, что она переехала, - отвечал князь.
     - Да-с...  Но  что кому до  того за дело?  Что за дело?..  -  горячился
Николя.  - А ведь знаете, она чудо как хороша собой! - присовокупил он, явно
желая тем подольститься к князю.
     - Да,  хороша! - отвечал князь. - И вообразите, она мне то же самое про
вас  говорила;  она видела вас там где-то  на  гуляньи и  говорила:  "Какой,
говорит, красавец из себя Оглоблин".
     - Я?..  Ха-ха-ха!  - захохотал Николя. Он заподозрил, что князь над ним
подшучивает, и потому сам хотел тоже отойти от него шуточкою.
     - Уверяю вас, - продолжал между тем тот совершенно серьезным голосом, -
и,  чтоб убедиться в  том,  приезжайте ко  мне сегодня обедать,  -  у  меня,
кстати, будет Анна Юрьевна.
     - Но,  может быть, у вас именинный обед, а я в визитке, - сказал Николя
уже серьезно.
     - Никакого   нет   именинного  обеда,   а   просто   знакомые  обедают.
Приезжайте!.. Можете при этом полюбезничать с mademoiselle Жиглинской.
     - А  вы  не рассердитесь за это?  -  спросил Николя,  лукаво прищуривая
глаза и полагая, что он ужасно ядовито сказал.
     - Нисколько!..  Это совершенно не в наших нравах...  Кроме того, у меня
еще будет обедать один поляк...  этакий,  знаете, заклятый патриот польский;
ну, а вы, я надеюсь, патриот русский.
     - Надеюсь!..  Надеюсь!.. - шепелявил Николя со смехом, но в то же время
самодовольно.
     - А  потому,  если что коснется до  патриотизма,  то  не ударьте себя в
грязь лицом и выскажите все, что у вас на душе, - продолжал князь.
     - Извольте!.. Извольте!.. - говорил Николя еще самодовольнее.
     На  Тверской  они  расстались.  Николя  забежал  к  парикмахеру,  чтобы
привести в  порядок свою  прическу,  а  князь до  самого дома продолжал идти
пешком.  Здесь он узнал,  что Жуквич уже пришел и сидел с Еленой в гостиной,
куда князь, проходя через залу, увидел в зеркало, что Жуквич читает какое-то
письмо,  а Елена очень внимательно слушает его;  но едва только она услыхала
шаги князя,  как  стремительно сделала Жуквичу знак рукою,  и  тот сейчас же
после  того  спрятал письмо.  Князю это  очень не  понравилось,  однако,  он
решился повыждать,  что  дальше будет,  и  в  гостиную вошел  с  довольным и
веселым видом.
     При входе его Жуквич встал на ноги.
     - Извините ж,  ваше  сиятельство,  -  проговорил он,  склоняя перед ним
голову,  -  что  я  без вашего позволения являюсь к  вам обедать;  но  панне
Жиглинской угодно ж было пригласить меня.
     - Ничего, это все равно, - отвечал князь, протягивая к нему руку.
     После того князь сел и Жуквич сел.
     - А  у нас сегодня будут обедать Анна Юрьевна и барон,  -  сказал князь
Елене.
     - Вот как! - сказала та, немного удивленная этим.
     - Потом приедет обедать и Николя Оглоблин.
     - Это еще зачем? - не утерпела и почти воскликнула Елена.
     - Затем,  что  он  теперь один...  родитель его в  Петербург,  кажется,
уехал. Куда ж ему, бедному, деваться? - проговорил князь насмешливым тоном.
     Елена поняла,  над чем,  собственно,  он тут подтрунивал, и вспыхнула в
лице.
     Потом князь снова обратился к Жуквичу:
     - Это вот Анна Юрьевна-с,  о которой я сейчас говорил,  кузина моя,  и,
представьте себе,  у  нее  ни  много ни  мало,  как около ста тысяч годового
дохода.
     - Доход немалый! - сказал на это Жуквич, слегка ухмыляясь.
     - Еще бы!..  И можете себе вообразить, при таком состоянии она держит у
себя  в  обожателях одного  моего  приятеля,  мужчину  весьма  некрасивого и
невзрачного.
     - Но она,  кажется,  вас прежде того желала сделать своим обожателем? -
перебила князя Елена.
     - Меня - да, но что ж делать, я упустил тогда этот удобный случай.
     - Теперь можете поправить это! - продолжала Елена.
     - Что  теперь!..  Теперь она  меня  разлюбила,  а  другой бы  очень мог
успеть,  потому что она прямо говорит про моего друга барона, что он - судак
мерзлый.
     Жуквич выслушивал весь этот разговор по-прежнему,  с небольшой улыбкой,
но  вместе  с  тем  с  таким  равнодушным  выражением  лица,   которое  ясно
показывало, что все это его нисколько не интересует.
     - Где же вы живете здесь в Москве,  monsieur Жуквич? - обратился к нему
еще раз князь.
     Жуквич назвал ему улицу и гостиницу, где жил.
     - Это почти рядом с нами! - воскликнул князь.
     Жуквич на это ничего не сказал.
     - Я  очень рада тому,  это  дает вам возможность чаще бывать у  нас!  -
подхватила Елена, обращаясь к нему.
     Жуквич и ее поблагодарил только молчаливым наклонением головы.
     Князь же, с своей стороны, не повторил ее приглашения Жуквичу.
     Вскоре затем прибыла Анна Юрьевна с бароном.
     Елена встала и вышла встретить ее.
     - Bonjour,  моя милая, bonjour! - говорила Анна Юрьевна, входя и крепко
пожимая Елене руку.
     Князь между тем как-то  шаловливо привстал со своего места и  шаловливо
начал знакомить всех друг с другом.
     - Честь имею  представить вам  -  господин Жуквич!  -  говорил он  Анне
Юрьевне.  - А это - графиня Анна Юрьевна! - говорил он потом тому. - А это -
барон Мингер,  мой друг и приятель!.. А это - госпожа Жиглинская, а я, честь
имею представиться - коллежский секретарь князь Григоров.
     На это Анна Юрьевна махала только рукой.
     - Козел какой!..  Очень что-то  разыгрался сегодня!..  -  говорила она,
садясь на  одном  конце дивана,  а  на  другом его  конце поместилась Елена,
которой,  кажется,  было не  совсем ловко перед Анной Юрьевной,  да и  та не
вполне свободно обращалась к ней.
     - Что  это  он  так  весел  сегодня?  -  спросила Анна  Юрьевна  Елену,
показывая на князя и не находя ничего другого, с чего бы начать разговор.
     - Перед слезами, вероятно! - отвечала Елена, саркастически сжимая губы.
     - Зачем так злопророчествовать?..  Я весел потому, что у меня собралось
такое милое и  приятное общество!  -  отвечал князь не то в насмешку,  не то
серьезно.
     Барон  Мингер  с  самого  прихода своего  молчал и  только по  временам
взглядывал на Жуквича,  который,  в довольно красивой позе,  стоял несколько
вдали  и  расправлял  свою  с  проседью  бороду.  Приехавший наконец  Николя
окончательно  запутал  существовавшую и  без  того  неловкость  между  всеми
лицами. Помня слова князя, что Елена будто бы называла его красавцем, Николя
прямо и очень стремительно разлетелся к ней, так что та с удивлением и почти
с  испугом взглянула на  него.  Она никогда даже не  видала Николя и  только
слыхала о нем, что он дурак великий.
     Николя, видя, что его даже не узнают, или, по крайней мере, делают вид,
что не узнают, обратился к князю:
     - Князь, представьте меня mademoiselle Жиглинской, - проговорил он.
     - Это monsieur Оглоблин! - сказал князь, не поднимаясь с своего места.
     Тогда Елена протянула руку Николя, которую он с восторгом пожал.
     - А я вас видал,  клянусь богом,  видал! - говорил он, продолжая стоять
перед Еленой. - И именно в театре, в бенуаре.
     - Меня? - спросила Елена.
     - Вас,  непременно вас!  -  продолжал Николя каким-то даже патетическим
голосом.
     - Может быть, я иногда бываю в театре.
     - Непременно вас!  Я еще тогда...  не помню, кто-то сидел около меня...
"посмотрите, говорю, какая красавица!"
     Елена при этом немного даже смутилась.
     - Подобные вещи, я думаю, не говорят в глаза, - сказала она.
     - Ах,  ma chere, чего от него другого ждать! - объяснила ей почти вслух
Анна Юрьевна.
     - Почему не говорят?  Почему?..  -  стал было допрашивать Николя, делая
вид, что слов Анны Юрьевны он как бы не слыхал совсем.
     Елена хотела было ему  отвечать,  но  в  это  время доложили,  что обед
готов; все пошли. Елена крайне была удивлена, когда князь повел гостей своих
не  в  обычную  маленькую столовую,  а  в  большую,  парадную,  которая,  по
убранству своему,  была одна из лучших комнат в  доме князя.  Она была очень
длинная;  потолок ее был украшен резным деревом; по одной из длинных стен ее
стоял огромный буфет из  буйволовой кожи,  с  тончайшею и  изящнейшею резною
живописью;  весь верхний ярус этого буфета был  уставлен фамильными кубками,
вазами и бокалами князей Григоровых; прямо против входа виднелся, с огромным
зеркалом,  каррарского мрамора{310} камин,  а  на  противоположной ему стене
были расставлены на  малиновой бархатной доске,  идущей от  пола до потолка,
японские и севрские блюда;  мебель была средневековая,  тяжелая, глубокая, с
мягкими подушками;  посредине небольшого,  накрытого на  несколько приборов,
стола  красовалось серебряное плато,  изображающее,  должно быть,  одного из
мифических князей Григоровых,  убивающего татарина;  по  бокам  этого  плато
возвышались два чуть ли не золотые канделябра с целым десятком свечей; кроме
этого столовую освещали огромная люстра и  несколько бра по стенам.  Человек
шесть княжеских лакеев,  одетых в  черные фраки и  белые галстуки,  стояли в
разных  местах  комнаты,  и  над  всеми  ими  надзирал  почтенной наружности
метрдотель.  Устраивая такого рода  роскошный обед,  князь просто,  кажется,
дурачился,  чтобы  заглушить  волновавшую  внутри  его  досаду.  Когда  все,
наконец,  уселись за столом и Елена стала разливать горячее, то с удивлением
посмотрела в миску.
     - Что это такое за суп? - проговорила она.
     - Разливайте уж! - сказал ей на это князь.
     Елена налила первую тарелку и подала ее,  разумеется,  Анне Юрьевне. Та
попробовала и с удовольствием взглянула на князя.
     - Это черепаший суп? - спросила она его.
     - Черепаший! - подтвердил ее предположение князь.
     - И тем хорош,  что он по-французски сварен,  а не по-английски: не так
густ и  слизист.  Очень хорошо!..  Божественно!..  -  говорила Анна Юрьевна,
почти с жадностью глотая ложку за ложкой.
     - Недурно-с... недурно!.. - повторял за ней князь, начиная есть.
     Николя тоже жадно ел, но больше потому, что он все на свете жадно ел.
     Елена и барон попробовали суп и не стали его есть