- А мне ж кажется,  что князь любит вас и любит даже очень!  - возразил
ей Жуквич.
     - Да,  чувственно, это может быть, но я хотела и надеялась, что он меня
будет   любить   иначе,   а   уж   если   необходимо  продавать  себя   этим
негодяям-мужчинам,  так можно найти повыгодней и потороватей князя...  Вон я
сейчас нашла двух покровителей,  батюшку и  сынка,  -  обоих обобрать можно,
если  угодно...  -  проговорила Елена  с  каким-то  озлобленным цинизмом.  -
Словом,  о князе говорить нечего, - это дело решенное, что мы с ним друг для
друга больше не существуем! Будемте лучше с вами думать, что нам предпринять
для наших соотчичей.
     Жуквич на это развел молча руками.
     - Прежде всего, - продолжала Елена, как бы придумав кое-что, - я одного
из  моих  новых  покровителей,  юного Оглоблина,  заставлю раздать билеты на
лотерею,  для которой соберу кой-какие из своих вещей,  оберу у  подруг моих
разные безделушки;  за все это, конечно, выручится очень маленькая сумма, но
пока и то лучше пустого места...
     Жуквич грустно усмехнулся.
     - О,  доброте ж вашей пределов нет!  -  произнес он, вскидывая на Елену
сентиментальный взгляд.
     - То-то,  к  несчастию,  доброты одной мало!  -  подхватила со  вздохом
Елена. - А нужны силы и средства!
     Затем они  еще  некоторое время побеседовали,  и  Жуквич успел при этом
спросить Елену,  что на какую сумму денег она сама будет жить на новом своем
месте?
     - На очень маленькую-с!.. На очень! - отвечала она.
     Жуквич опять  с  грустным видом и  участием покачал головой,  а  потом,
когда  Елена ушла  от  него,  он  долго оставался в  задумчивом состоянии и,
наконец, как бы не утерпев, произнес с досадой и насмешкой:
     "О, то ж женщины!"


                                   * * *

     Возвратясь  домой,   Елена   велела   своей   горничной   собираться  и
укладываться: ей сделался почти противен воздух в доме князя. Часам к восьми
вечера все  было уложено.  Сборы Елены между тем  обратили внимание толстого
метрдотеля княжеского,  старика очень  неглупого,  и  длинновязого выездного
лакея, малого тоже довольно смышленого, сидевших, по обыкновению, в огромной
передней и игравших в шашки.
     - Да что,  барышня-то эта наша уезжает,  видно,  куда-нибудь? - спросил
метрдотель.
     - Уезжает!.. - отвечал лакей.
     - В Петербург, к князю, что ли? - просовокупил метрдотель.
     - Какое в Петербург!.. Машина разве ходит туда ночью? - возразил лакей.
     - Гм!..  -  произнес метрдотель и пододвинул шашку.  -  Спросить бы ее,
паря,  надо,  куда это она едет: а то князь приедет, хватится ее, что мы ему
скажем на то?
     - Известно, хватится! - согласился лакей.
     Метрдотель как бы размышлял некоторое время.
     - Поди,  спроси ее!..  Для отметки, мол, это нужно... показать, куда вы
выбыли, - проговорил он.
     - Да что мне-то спрашивать?  Ты старший-то у  нас в доме,  -  отозвался
было сначала лакей.
     - Экой, братец, какой ты глупый! - возразил ему метрдотель: - я старший
по буфету, а ты настоящий-то дамский выездной лакей.
     Лакей убедился этим доводом.
     - Да мне что?..  Я пойду!.. - сказал он, а затем встал и проворно пошел
в комнату к Елене.
     - Вы уезжать изволите-с? - спросил он ее.
     - Да! - отвечала ему лаконически Елена.
     - Вы не прикажете телеграфировать об этом князю? - допрашивал ее лакей.
     Елена немного испугалась этого.
     - Нет,  я  сама ему писала;  я на короткое время к матери переезжаю!  -
присовокупила она, чтоб отвязаться от дальнейших расспросов.
     - К  маменьке изволите ехать?  -  повторил лакей  с  явным недоверием в
голосе.
     - Да;  а как князь возвратится, я опять перееду сюда! - говорила Елена,
чтобы только успокоить его.
     Лакей  не  нашелся более,  о  чем  ее  расспрашивать,  и  возвратился к
метрдотелю.
     - К матери,  говорит,  уезжает на время, - объяснил он тому, усаживаясь
опять за шашки.
     - Что  ей  так  вдруг  захотелось  туда!..  -  произнес,  усмехнувшись,
метрдотель.
     - Прах ее знает! - отвечал лакей, тоже усмехаясь.
     Вскоре после того два  дворника и  два поваренка,  предводительствуемые
горничною Елены,  стали проносить мимо  них  сундуки и  чемоданы и  все  это
укладывать на приведенного к подъезду извозчика.
     - Куда это, тетенька, путь ваш держите? - пошутил метрдотель горничной.
     - Куда  нужно-с!  -  отвечала  та  ему:  Елена  запретила  ей  говорить
княжеской прислуге, куда они переезжают.
     Невдолге после горничной на лестнице показалась и  Елена,  а за нею шла
нянька с ребенком.
     - Не  прикажете ли  карету для  вас  заложить?..  Так же  стоят лошади,
ничего не делают! - отнесся к ней выездной лакей.
     - Нет, не надо!.. Я на извозчике доеду, - сказала Елена. - А ты вот что
лучше: побереги мое письмо к князю, которое я оставила в кабинете на столе.
     - Сохранно будет-с! - отвечал ей лакей.
     Елена свою новую квартиру в  казенном доме нашла выметенною и  вымытою;
но  при всем том она оказалась очень неприглядною:  в  ней было всего только
две комнаты и небольшая кухня;  потолок заменялся сводом;  в окнах виднелись
железные решетки,  так  что  нянька  и  горничная,  попривыкшие к  роскоши в
княжеском доме, почти в один голос воскликнули:
     - Ах, батюшки, словно тюрьма какая!..
     Но Елену,  кажется,  нисколько не смутила бедность ее нового помещения.
Обойдя все  кругом и  попробовав рукой жесткую кожаную мебель,  она спокойно
села на диван и проговорила:
     - Ничего, матушка Россия, - чего и ожидать лучшего!
     Затем Елена велела поскорее уложить ребенка спать,  съела две  баранки,
которых, ехав дорогой, купила целый фунт, остальные отдала няне и горничной.
Те,  скипятив самовар, принялись их кушать с чаем; а Елена, положив себе под
голову подушку,  улеглась, не раздеваясь, на жестком кожаном диване и вскоре
заснула крепким сном,  как будто бы переживаемая ею тревога сделала ее более
счастливою и спокойною...


                                     VI

     Князь сидел в  Петербурге в  том же  самом номере гостиницы "Париж",  в
котором мы некогда в  первый раз с ним встретились.  Зачем князь в настоящее
время приехал в  Петербург,  он  сам  того  хорошенько не  знал.  Он  бежал,
кажется,  от овладевшего им гнева против Елены,  бежал и от любви к ней. Ему
казалось,  что весь этот польский патриотизм, как бы по мановению волшебного
жезла  снишедший  на  Елену,  был,  во-первых,  плодом  пронырливых внушений
Жуквича и,  во-вторых,  делом собственной,  ничем не сдерживаемой, капризной
фантазии  Елены,   а  между  тем,  для  удовлетворения  этого,  может  быть,
мимолетного желания,  она требовала,  чтобы князь ломал и рушил в себе почти
органически прирожденное ему чувство. "Положим даже, - рассуждал он, - что и
в  Елене  этот  польский  патриотизм  прирожденное  ей  чувство,  спавшее  и
дремавшее в ней до времени;  но почему же она не хочет уважить этого чувства
в другом и, действуя сама как полька, возмущается, когда князь поступает как
русский".  Далее затем в голове князя начались противоречия этим его мыслям:
"Конечно,  для удовлетворения своего патриотического чувства, - обсуживал он
вопрос с другой стороны,  -  Елене нужны были пятнадцать тысяч,  которые она
могла взять только у князя,  и неужели же она не стоила подобного маленького
подарка от него,  а получив этот подарок,  она могла располагать им,  как ей
угодно?..  Эти пятнадцать тысяч ему следовало бы  подарить!"  -  решил князь
мысленно; но в то же время у него в голове сейчас явилось новое противоречие
тому:  "Этими пятнадцатью тысячами дело никак бы не кончилось, - думал он, -
Елена,  подстрекаемая Жуквичем,  вероятно, пойдет по этому пути все дальше и
дальше и,  чего доброго, вступит в какой-нибудь польский заговор!" Князь был
не трус,  готов был стать в самую отчаянную и рискованную оппозицию и даже с
удовольствием бы принял всякое политическое наказание, но он хотел, чтоб это
последовало над  ним  за  какое-нибудь  дорогое и  близкое сердцу его  дело.
Стоять же  за  польщизну{353},  или,  лучше  сказать,  за  польскую шляхту и
ксендзов, он считал постыдным для себя.
     Живя уже несколько дней в Петербурге,  князь почти не выходил из своего
номера и  только в  последнее утро  съездил на  могилу к  Марье  Васильевне,
недавно перед тем  умершей и  похороненной.  Заехав потом к  мраморщику,  он
заказал ему  поставить над  ее  могилою памятник,  а  теперь,  сидя  один  в
комнате,  невольно вспоминал об  этой  доброй  старушке,  так  горячо и  так
бескорыстно его  любившей.  Вдруг  ему  подали телеграмму из  Москвы;  князь
задрожал даже весь;  он  непременно предполагал,  что эта телеграмма была от
Елены,  и  надежда,  что  она хочет помириться с  ним,  исполнила его сердце
радостью.
     Телеграмма его извещала:
     "Вчерашнего числа Елена Николаевна совсем уехали из вашего дома.  Мы их
спрашивали, куда они уезжают, и они нам сказали, что к маменьке ихней. Мы на
другой день ходили к  их маменьке;  она сказала,  что их нет у них,  и очень
сами этим встревожились! Спиридон Скворцов и Михайла Гаврилов".
     Князь первоначально понять не мог,  кто это ему телеграфирует, и только
потом сообразил,  что это были лакеи его. Первым делом князя после того было
взглянуть на  часы,  -  был  всего  еще  второй  час.  Князь  крикнул своего
камердинера и велел ему сейчас же собраться, а через час какой-нибудь он был
на железной дороге и ехал обратно в Москву.  Печаль и даже отчаяние до такой
степени ярко отражались во всей его наружности,  что ехавшая с  ним в  одном
вагоне довольно еще нестарая и,  должно быть, весьма сердобольная дама никак
не могла удержаться и начала беспрестанно обращаться к нему.
     - Monsieur, вы должно быть, чем-нибудь нездоровы?
     - Да, нездоров! - отвечал ей почти грубо князь.
     - Это по  лицу вашему видно:  у  моего мужа именно такое выражение лица
было, - и я только говорить не хочу, но с ним после очень нехорошо было!
     - Что же такое было? - спросил ее не так уже сурово князь.
     - Он умер! - отвечала дама с ударением.
     - И  отлично это!  -  подхватил князь,  и,  чтобы  хоть  сколько-нибудь
облегчить себя от задушавшей его тоски,  он вышел на платформу и  стал жадно
вдыхать свежий и  холодный воздух;  при  этом ему  несколько раз приходила в
голову мысль броситься на рельсы,  чтобы по нем прошел поезд. "Но тут можно,
пожалуй,  не умереть,  - думал он: - а сделаться только уродом; револьвер, в
этом случае, гораздо вернее".
     Когда князь, наконец, приехал в Москву в свой дом и вошел в кабинет, то
сейчас заметил лежащее на столе письмо, адресованное рукою Елены. Он схватил
его, проворно распечатал и прочел. Елена писала ему:
     "Я уезжаю от вас навсегда.  Вы, вероятно, сами согласны, что при розни,
которая открылась в наших взглядах на все в мире, нам жить вместе нельзя. Ни
с какой помощью ни ко мне,  ни к сыну моему прошу вас не относиться:  мы оба
совершенно  обеспечены  казенным  местом,   которое  я  получила  у  старика
Оглоблина".
     Князь не успел еще прийти несколько в себя от этого письма, как вошел к
нему выездной лакей и низким басом произнес:
     - Баронесса Мингер!
     - Что? - переспросил князь, сначала и не понявший его хорошенько.
     - Баронесса Анна Юрьевна Мингер! - пояснил ему лакей.
     Князь сделал злую гримасу.
     - Ты скажи,  что я сейчас только приехал и устал с дороги! - проговорил
было он.
     - Я  им  докладывал-с:  они  говорят,  что проститься с  вами приехали,
завтра уезжают совсем за границу! - объяснил лакей.
     - О,  черт бы ее драл!..  -  сказал, не удержавшись, князь. - А барон с
ней?
     - Никак нет-с!
     - Ну, проси!
     Анна Юрьевна довольно долго шла из кареты до кабинета. Она была на этот
раз,  как и  следует молодой,  в  дорогом голубом платье,  в очень моложавой
шляпе и в туго-туго обтягивающих ее пухлые руки перчатках;  выражение лица у
ней, впрочем, было далеко не веселое. По обыкновению тяжело дыша и тотчас же
усаживаясь в кресло, она начала:
     - Как  ты  мило  поступил!..  Я  его  только хотела на  свадьбу к  себе
позвать, а он в Петербург уехал!
     Князь молчал.
     - Скажи на милость,  -  продолжала Анна Юрьевна,  -  что такое у тебя с
Еленой произошло?  Ко  мне этот дуралей Николя Оглоблин приезжал и  говорит,
что она от тебя сбежала и поступила к отцу его на службу в кастелянши.
     - Да, она уехала от меня!
     - Но отчего? По какой причине?
     - По той, что мы расходимся с ней в понятиях.
     Князю,  кажется,  легче было бы  стоять под пыткой,  чем делать все эти
ответы.
     - Как же,  вы так-таки совсем и  разошлись?  -  приставала к  нему Анна
Юрьевна.
     - Не знаю!.. Я не видал еще ее по возвращении из Петербурга.
     - Cela veut dire qu'elle а bacle tout cela en ton absence?*
     ______________
     * Это значит, что она все это проделала в твое отсутствие? (франц.).

     - Oui!* - отвечал князь отрывисто и глухим голосом.
     ______________
     * Да! (франц.).

     - Смотри  какая!..  Ужас,  с  каким  душком  женщина!  -  говорила Анна
Юрьевна.
     Она,  наконец, поняла, что этот разговор был очень неприятен для князя,
а потому и переменила его.
     - Я уже обвенчалась с бароном! - сказала она.
     - Слышал-с!..  Человек возвестил мне  вашу новую фамилию!  -  отвечал с
оттенком насмешки князь.
     - Как,  по-твоему,  глупо я  поступила?  -  спросила его  Анна Юрьевна,
заметив это.
     - Отчего  же!..   Ежели   существует  согласие  между   вашими  нежными
сердцами!.. - говорил князь в том же тоне.
     - Какое тут согласие!..  Как вот и  у тебя с Еленой...  А главное,  мне
поздно было это делать;  хочу от  стыда за границу ехать et je ferai croire,
que je suis marie de long temps*.
     ______________
     * и сделать вид, что я давно замужем (франц.).

     - Зачем же  вы делали это,  когда вы так стыдитесь того?  -  спросил ее
князь злобно и насмешливо.
     - Слабость характера,  -  сама знаю!..  Барон стал пугать,  что  совсем
уедет от меня, - мне и жаль его сделалось...
     Проговоря это, Анна Юрьевна замолчала.
     - Но куда вы именно едете за границу?  -  продолжал ее спрашивать князь
тем же злым тоном.
     - Сначала в  Берлин  -  для  совета  с  докторами:  я  больна делаюсь и
серьезно больна,  -  а  потом проеду в  Париж и непременно увижу там княгиню
твою!.. Que lui dire de ta part?*.
     ______________
     * Что ей сказать от тебя? (франц.).

     - Кланяйтесь и пожелайте ей всего хорошего, - проговорил князь.
     Анна Юрьевна еще не кончила своего,  терзающего князя посещения,  как в
кабинет к  нему  подкрался и  вошел  тихими шагами новый  гость -  Елпидифор
Мартыныч; этого князь не мог уж перенести.
     - Что вам угодно от меня? - спросил он прямо и не церемонясь Елпидифора
Мартыныча, так что тот попятился даже несколько назад.
     - К-ха!..  Там-с кучер ваш...  болен...  извещали меня!..  - ответил он
прерывистым голосом.
     - Ну, так вы к кучеру и приходите! - сказал ему немилосердно князь.
     - Я  видел уже  кучера,  -  произнес Елпидифор Мартыныч,  приосанившись
немного, - и пришел спросить вас, как вы прикажете: здесь ли его держать или
в больницу положить?
     Но,  собственно говоря,  Елпидифор Мартыныч зашел к князю затем,  чтобы
разведать у  него,  за что он с  Еленой Николаевной поссорился и куда она от
него  переехала,   о  чем  убедительнейшим  образом  просила  его  Елизавета
Петровна, даже не знавшая, где теперь дочь живет. Вообще этот разрыв Елены с
князем  сильно  опечалил  и   встревожил  Елизавету  Петровну  и  Елпидифора
Мартыныча: он разом разбивал все их надежды и планы.
     - Зачем его в  больницу класть,  когда вы  домашним доктором наняты?  -
продолжал допекать Елпидифора Мартыныча князь.
     - Да я и не отказываюсь от того,  -  помилуйте! - бормотал тот, краснея
весь в лице.
     - Так и лечите его!.. - сказал ему на это князь.
     - Слушаю-с!..  Я  сейчас  к  нему  еще  зайду!  -  проговорил Елпидифор
Мартыныч и, повернувшись, вышел из кабинета.
     Анне Юрьевне,  все еще сердившейся на Елпидифора Мартыныча за сделанный
им доносец на нее и  не удостоившей его в  настоящее свидание даже взглядом,
он не осмелился даже поклониться;  но,  выйдя в залу,  старик сбросил с себя
маску смирения и разразился ругательством.
     - Все эти аристократишки - скоты, ей-богу!.. Чистейшие скоты! - говорил
он сам с собой.
     - Ну,  однако, ты, я вижу, очень не в духе, - обратилась Анна Юрьевна к
князю, вставая с своего места.
     Князь на эти слова ее тоже поднялся с своего места.
     - Ты все-таки съезди к этой девочке своей:  quele brouille avez vous eu
les deux!* - говорила Анна Юрьевна, уходя.
     ______________
     * как вам обоим досталось! (франц.).

     По  доброте своей,  она  не  любила,  когда любовники ссорились,  и  по
собственным опытам была убеждена, что в этом ничего нет хорошего!
     По отъезде ее князь крикнул, чтоб ему подавали карету, и поехал в дом к
Оглоблину.
     Здесь он  скоро разыскал квартиру Елены,  где  попавшаяся ему в  дверях
горничная очень сконфузилась и  не  знала:  принимать его или нет;  но князь
даже не спросил ее: "Дома ли госпожа?" - а прямо прошел из темной передней в
следующую комнату,  в которой он нашел Елену сидящею за небольшим столиком и
пишущею какие-то счеты.  Увидев его,  она немножко изменилась в лице;  князь
же, видимо, старался принять на себя веселый и добрый вид.
     - Елена,  что  это  вы  за  сумасшествие  выдумали?  -  проговорил  он,
протягивая к ней руку.
     Елена с своей стороны приняла у него руку его и даже пожала ее.
     - Вы  находите,  что  это  сумасшествие?  -  спросила она  его довольно
спокойным голосом.
     - Разумеется!..  Из-за чего затевать всю эту историю было?..  Поедемте,
пожалуйста, сейчас опять ко мне!
     - К вам?.. Нет, я больше к вам никогда не поеду! - сказала Елена.
     - Но отчего?..  За что?..  - говорил князь. У него при этом начало даже
подергивать все мускулы в лице.  - Если вы рассердились за эти деньги, так я
велю вам немедля прислать их.
     Елена при этом насмешливо улыбнулась.
     - Вот как,  подкупать теперь стал!..  -  произнесла она.  - Но неужели,
однако,  ты  до  сих  пор  не  убедился,  что меня никогда и  ни  на  что ни
подкупить, ни упросить нельзя?
     - Да,  господи,  разве  я  подкупаю тебя?..  Я  хочу  только уничтожить
причину, рассорившую нас.
     Князь все еще, как мы видим, продолжал сохранять свой добрый тон.
     - Причина не в одном этом заключается,  как и прежде я тебе говорила, -
отвечала Елена.
     - Но  знаешь ли  ты,  Елена,  что,  поступая таким образом со мной,  ты
можешь довести меня до самоубийства.
     - Ха-ха-ха!  -  засмеялась Елена, так что князь даже позеленел весь при
этом.  -  Из уважения к тебе я не хочу верить словам твоим! - начала она уже
серьезно. - Но если бы ты в самом деле решился когда-нибудь сделать подобную
глупость,  то,  признаюсь,  незавидное бы  воспоминанье оставил  во  мне  по
себе!..  -  И Елена опять при этом усмехнулась.  -  Потому что, - продолжала
она,  как бы желая разъяснить свою мысль,  -  мужчина,  который убивает себя
оттого,  что его разлюбила какая-нибудь женщина,  по-моему,  должен быть или
сумасшедший, или дурак набитый...
     - Но ты,  однако, значит, все-таки меня совершенно разлюбила? - спросил
князь,  все более и более бледнея в лице,  и голос его при этом был не столь
добрый.
     - Да,  я почти тебя совершенно разлюбила!  -  отвечала Елена,  - во мне
теперь живет к другому гораздо более сильное чувство, и, кажется, этот новый
Молох{359} мой больше мне по характеру...
     - И этот Молох твой новый,  конечно,  Польша!..  -  сказал князь, очень
хорошо понявший, о каком собственно чувстве говорила Елена.
     Лицо его между тем становилось все мрачнее и мрачнее.
     - Польша! - отвечала о