буду держаться моего определения,
что  законы  суть  договоры{97};   и  вообразите,  я  родилась  в  известном
государстве, когда договоры эти уже были написаны и утверждены, но почему же
я,  вовсе не подписавшаяся к ним,  должна исполнять их? Договоры обязательны
только для тех, кто лично их признал.
     - Если вы не признаете законов, то можете уйти из этого общества.
     - Нет,  не могу,  потому что по русским, например, законам меня накажут
за это.
     - Да, по русским! - произнес барон с оттенком некоторой уже усмешки.
     - Кроме того-с,  - продолжала Елена, вся раскрасневшаяся даже в лице, -
всех  законов знать нельзя,  это  требование невыполнимое,  чтобы неведением
законов никто не отзывался:  иначе людям некогда было бы ни землю пахать, ни
траву косить,  ни  дорог себе строить.  Они все время должны были бы изучать
законы;  люди,  хорошо  знающие  законы,  как,  например,  адвокаты,  судьи,
огромные деньги за это получают.
     - Я согласен,  что нельзя знать всех законов в подробностях,  -  сказал
барон,  -  но  главные,  я  думаю,  все вообще знают:  кто же не знает,  что
воровство, убийство есть преступление?
     - Положим даже,  что  это преступление,  но  наказывать-то  за  него не
следует! - возразила Елена.
     - Как не следует?  -  спросил барон,  откинувшись даже в  недоумении на
задок стула.
     Анна Юрьевна тоже взглянула на Елену не без удивления.
     - Не  следует-с,  -  повторила та  решительно.  -  Скажите  вы  мне,  -
обратилась она к барону, - один человек может быть безнравствен?
     - Конечно,  может,  -  отвечал  барон,  немного подумав:  он  уже  стал
немножко и опасаться, не ловит ли она его тут на чем-нибудь.
     - А  целое  общество  может  быть  безнравственно?  -  продолжала Елена
допрашивать его.
     - Не  может,   полагаю,   -  отвечал  барон,  опять  как-то  не  совсем
решительно.
     - И теперь, смотрите, что же выходит, - продолжала Елена.
     Барон даже  покраснел при  этом,  опять полагая,  что  она  его  совсем
изловила.
     - Человек  делает  скверный,  безнравственный поступок против  другого,
убивает его,  -  говорила Елена,  -  и вдруг потом целое общество, заметьте,
целое  общество -  делает  точно  такой  же  безнравственный поступок против
убийцы, то есть и оно убивает его!
     Барон вздохнул посвободнее;  он сознавал с удовольствием, что не совсем
еще был сбит своею оппоненткою.
     - Это делается с целью устрашить других,  - произнес он, припоминая еще
на школьных скамейках заученную им теорию устрашения{99}.
     - Эге, какую старину ты вынес! - заметил ему князь.
     - Но  мало что старину!  -  подхватила Елена.  -  А  старину совершенно
отвергнутую.  Статистика-с  очень  ясно  нам  показала,  -  продолжала  она,
обращаясь к  барону,  -  что  страх  наказания никого  еще  не  остановил от
преступления;  напротив,  чем  сильнее были меры наказания,  тем больше было
преступлений.
     - Но  как  же,   однако,  моя  милая,  делать  с  разными  негодяями  и
преступниками? - вмешалась в разговор Анна Юрьевна, далеко не все понимавшая
в  словах  Елены  и  в  то  же  время  весьма  заинтересовавшаяся всем  этим
разговором.
     - Да никак,  потому что,  в сущности, преступников нет! Они суть только
видимое проявление дурно  устроенного общественного порядка,  а  измените вы
этот порядок,  и  их  не  будет!..  Но положим даже,  что порядок этот очень
хорош,  и  что все-таки находятся люди,  которые не  хотят подчиняться этому
порядку и стремятся выскочить из него;  но и в таком случае они не виноваты,
потому что,  значит,  у них не нашлось в голове рефлексов{99}, которые могли
бы остановить их в том.
     - Но  это же самое можно ведь сказать и  про общество!  -  возразил уже
князь Елене.  -  И  оно тоже не виновато,  что у него нет в мозгу рефлексов,
способных удержать его от желания вздернуть всех этих господ на виселицу.
     - Нет,  у целого общества никак не может быть этого, - возразила ему, в
свою очередь, Елена, - всегда найдется на девять человек десятый, у которого
будет этот рефлекс.
     - Но  отчего же остальные девять свою волю должны будут подчинять этому
десятому: это тоже своего рода насилие, - продолжал князь.
     - Как подчиняются слепые зрячему -  не  почему более,  и  пусть он даже
насиловать их будет:  это зло временное, за которым последует благо жизни, -
отвечала Елена.
     Последнего спора Елены с  князем ни  барон,  ни  Анна Юрьевна не поняли
нисколько, и барон, видимо решившийся наблюдать глубочайшее молчание, только
придал своему лицу весьма мыслящее выражение, но Анна Юрьевна не унималась.
     - Если уж говорить о несправедливостях, - воскликнула она, тоже, видно,
желая похвастать своими гуманными соображениями,  - так войны вредней всего.
Des  milliers d'hommes combattent les  uns  centre les  autres!*  Изобретают
самые смертоносные орудия!..  Дают кресты и награды тем, кто больше зверства
показал!
     ______________
     * Тысячи людей сражаются друг с другом (франц.).

     Теорию эту перед Анной Юрьевной,  когда-то  за границей,  развивал один
француз и говорил при этом превосходнейшим французским языком,  жаль только,
что она не все помнила из его прекрасных мыслей.
     - Война войне розь, - сказал ей с улыбкою князь.
     - Еще бы! - подхватила Елена.
     - Какая  розь!  Всякая война есть  смерть и  ужас!  -  воскликнула Анна
Юрьевна.
     - Ужас, но необходимый, - опять прибавил князь и сам сначала хотел было
говорить, но, заметив, что и Елена тоже хочет, предоставил ей вести речь.
     - Войны бывают разные{100},  -  начала та. - Первая, самая грубая форма
войны - есть набег, то есть когда несколько хищных лентяев кидаются на более
трудолюбивых поселян,  грабят их,  убивают;  вторые войны государственные, с
целью  скрепить и  образовать государство,  то  есть  когда сильнейшее племя
завоевывает и  присоединяет к себе слабейшее племя и навязывает формы жизни,
совершенно не свойственные тому племени; наконец, войны династические, мотив
которых,  впрочем,  кажется, в позднейшее время и не повторялся уже больше в
истории:  за неаполитанских Бурбонов{100} никто и не думал воевать!  Но есть
войны протестующие, когда общество отбивает себе права жизни от какой-нибудь
домашней тирании или от  внешнего насилия:  те  войны почтенны,  и  вожди их
стоят благословения людей.
     - О,  да вы революционерка ужасная!  -  опять воскликнула Анна Юрьевна,
вполне уже понявшая на этот раз все, что говорила Елена.
     Вообще,  в  области войн  Анна  Юрьевна была  развитее,  чем  в  других
областях знаний человеческих,  вероятно,  оттого,  что  очень много в  жизни
сталкивалась с военными и толковала с ними.
     - Мне,  может быть,  ничего бы этого перед вами,  как перед начальницей
моей,  не  следовало говорить!  -  произнесла Елена,  с  веселою покорностью
склоняя перед Анной Юрьевной голову.
     - О,  как вам не стыдно, ma chere, - произнесла та, - но я надеюсь, что
вы подобных вещей детям не говорите!
     - Я думаю! - отвечала Елена голосом, как бы не подлежащим сомнению.
     - Революционерные идеи,  как бы кто ни был с ними мало согласен,  в вас
имеют такую прекрасную проповедницу,  что невольно им подчиняешься! - сказал
Елене барон.
     - Merci,  monsieur! - произнесла та, склоняя тоже несколько и перед ним
голову.
     В это время вдруг вошла горничная княгини в сад.
     - Княгиня приказала вас просить не разговаривать так громко;  они хотят
почивать лечь, - обратилась она к князю.
     Тот побледнел даже от досады, услыхав это.
     - Здесь и то негромко разговаривают! - сказал он.
     - Ах,  это  я  виновата,  я  говорила громко,  -  произнесла Елена явно
насмешливым голосом.
     - Барыня еще просила вас непременно поутру зайти к  ним,  -  продолжала
снова горничная, обращаясь к князю.
     Бедная княгиня,  услыхав,  что Елена у  них в  гостях,  не  выдержала и
вознамерилась завтра же непременно и решительно объясниться с мужем.
     - Ну, хорошо, ступай! - отвечал князь все с той же досадой.
     Горничная хотела было уйти, но к ней обратилась Анна Юрьевна:
     - Скажи княгине, что я сейчас зайду к ней проститься.
     - Слушаю-с! - отвечала горничная и ушла.
     Анна Юрьевна начала прощаться с хозяином и с гостями его.
     - Заходите,  пожалуйста,  ко мне, - сказала она Елене гораздо уже более
искренним голосом, чем говорила ей о том прежде. Елена в этот раз показалась
ей  окончательно умной девушкой.  -  Надеюсь,  что  и  вы  меня посетите!  -
присовокупила Анна Юрьевна барону.
     - Сочту для  себя  за  величайшую честь,  -  отвечал тот,  с  почтением
поклонившись ей.
     Анна Юрьевна ушла сначала к княгине, а через несколько времени и совсем
уехала в своем кабриолете из Останкина. Князь же и барон пошли через большой
сад  проводить Елену домой.  Ночь была лунная и  теплая.  Князь вел под руку
Елену,  а  барон нарочно стал  поотставать от  них.  По  поводу сегодняшнего
вечера барон был  не  совсем доволен собой и  смутно сознавал,  что  в  этой
проклятой службе,  отнимавшей у  него все его время,  он  сильно поотстал от
века. Князь и Елена между тем почти шепотом разговаривали друг с другом.
     - Ты  восхитительна сегодня  была!..  Обворожительна!..  -  говорил он,
крепко прижимая своей рукой руку Елены к себе.
     - Вот как, восхитительна, - говорила та, отвечая ему таким же пожатием.
     - Что удивительнее всего,  -  продолжал князь, - все эти умные женщины,
так называемые bas bleux*,  обыкновенно бывают некрасивы,  а  в  тебе четыре
прелести: ум, образование, красота и грация!
     ______________
     * синие чулки (франц.).

     - Ну да,  совершенство природы.  - отвечала с усмешкою Елена, - погоди,
узнаешь много и пороков во мне! - прибавила она серьезнее.
     - Я пока один только и знаю, - подхватил князь.
     - А именно?
     - Ревность.
     - Ну, это не порок, а скорее глупость, - отвечала Елена.
     - Je vous salue,  messieurs,  et bonne nuit!* - заключила она, оставляя
руку князя и кланяясь обоим кавалерам.
     ______________
     * Я вас приветствую, господа, и спокойной ночи! (франц.).

     В это время они были уже около самой дачи Жиглинских.
     - Adieu! - сказал ей с чувством князь.
     - Adieu! - повторил за ним с чувством и барон.
     Елена  скрылась потом в  калиточку своего сада,  друзья же  наши  пошли
обратно домой.
     - Как  вы  находите  сию  девицу?  -  спросил  князь  после  некоторого
молчания.
     - Я  умней и  образованней женщины еще не  встречал!  -  отвечал барон,
по-видимому, совершенно искренно.
     - Я думаю! - произнес самодовольно князь.
     - Уверяю тебя!  -  подтвердил еще раз барон и,  присвистнув, сбил своей
палочкой листок с дерева.


                                     X

     На другой день,  часов в двенадцать утра,  князь ходил по комнате жены.
Княгиня по-прежнему сидела неодетая в  постели,  и выражение ее доброго лица
было на этот раз печальное и сердитое.  Объяснение между ними только что еще
началось.
     - Как это было глупо вчера с вашей стороны,  -  начал князь, - прислать
вдруг  горничную сказать  нам,  как  школьникам,  чтобы  не  шумели  и  тише
разговаривали!..
     - Но я больна - ты это забываешь!.. - возразила ему княгиня.
     - Ничего вы не больны! - сказал с сердцем князь.
     - Как не больна?  -  воскликнула княгиня с удивлением, - ты после этого
какой-то уж жестокий человек!..  Вспомни твои поступки и пойми,  что не могу
же я быть здорова и покойна!  Наконец,  я требую, чтобы ты прямо мне сказал,
что ты намерен делать со мной.
     - Как что такое делать? - спросил князь.
     - Так!..  Тебе надобно же  куда-нибудь девать меня!  Нельзя же в  одном
доме держать любовницу и жену!
     Князь при этом слегка только побледнел.
     - Я любовницы моей не держу с вами в одном доме! - проговорил он.
     Этот  ответ,  в  свою  очередь,  сильно поразил княгиню:  она  никак не
ожидала от мужа такой откровенности.
     - Но все равно: она в двух шагах отсюда живет, - проговорила она.
     - Нет,  дальше,  в  целой  версте!..  -  отвечал  насмешливо и  как  бы
совершенно спокойно князь.
     - Но научите же,  по крайней мере,  меня,  -  продолжала княгиня,  и  в
голосе ее  послышались рыдания,  -  как я  должна себя вести;  встречаться и
видеться с ней я не могу: это выше сил моих!
     - Не  видайтесь,  если этого вам не угодно,  -  сказал князь все тем же
тоном.
     - Но она бывает у нас!  -  возразила княгиня. - Следовательно, я должна
убегать и оставлять мой дом.
     - Не бывать она у нас не может, потому что это повлечет огласку и прямо
даст повод объяснить причину,  по которой она у нас не бывает!  - проговорил
князь.
     - Вы боитесь огласки,  которая,  вероятно,  и без того есть,  - сказала
княгиня, - а вам не жаль видеть бог знает какие мои страдания!
     - Ваши страдания,  поверьте вы мне,  слишком для меня тяжелы!  -  начал
князь,  и  от  душевного волнения у  него  даже  пересохло во  рту  и  голос
прервался,  так что он принужден был подойти к  стоявшему на столе графину с
водой, налил из него целый стакан и залпом выпил его.
     - Мне очень вас жаль,  -  продолжал он,  -  и чтобы хоть сколько-нибудь
улучшить вашу участь,  я  могу предложить вам  одно средство:  разойдемтесь;
разойдемтесь,  если хотите,  форменным порядком;  я  вам  отделю треть моего
состояния  и  приму  даже  на  себя,  если  это  нужно  будет,  наказанье по
законам...
     Такое предложение мужа княгиню в ужас привело:  как!  Быть разводкой?..
Потерять положение в обществе?..  Не видеть,  наконец, князя всю жизнь?.. Но
за что же все это?.. Что она сделала против него?..
     - Нет,  князь,  я  не желаю с вами расходиться,  -  проговорила она,  и
рыдания заглушили ее слова.
     - Отчего же? - спросил князь каким-то трудным голосом.
     - Оттого...  оттого... - рыдания княгини все усиливались и усиливались,
- оттого, что я, несчастная, люблю еще вас! - почти прокричала она.
     Князь при этом потемнел даже весь в  лице:  если бы  княгиня продолжала
сердиться и укорять его,  то он,  вероятно,  выдержал бы это стойко,  но она
рыдала и говорила, что еще любит его, - это было уже превыше сил его.
     - Пощадите и  вы  меня тоже!  -  едва выговорил он  и,  растирая грудь,
подошел к  открытому окну,  как  бы  затем,  чтобы вдохнуть в  себя  свежего
воздуха.
     Такое проявление чувства в  муже княгиня сейчас же подметила,  и это ее
порадовало: рыдания ее стали мало-помалу утихать.
     - Но, может быть, ты когда-нибудь разлюбишь ее и полюбишь меня снова, -
проговорила она уже вкрадчивым голосом.
     - Нет, я ее не разлюблю! - отвечал князь, продолжая смотреть в окно.
     Слова эти опять оскорбили и огорчили княгиню.
     - Как она очаровала тебя, но чем, я желала бы знать? - проговорила она.
     Князь молчал.
     - А  что,  если  я  сама  кого  полюблю,  как  тебе  это  покажется?  -
присовокупила княгиня уже внушительным тоном:  она,  кажется,  думала сильно
напугать этим мужа.
     - О, ты тогда такое ярмо снимешь с души моей! - произнес он.
     - Так,  стало быть,  ты в самом деле желаешь этого?  - спросила княгиня
стремительно.
     - Очень желаю! - отвечал князь глухо.
     - Благодарю за  позволение,  и  теперь  действительно какого мне  ждать
возвращения от вас, когда вы таким образом третируете меня?
     - Но чем же я вас дурно третирую? - спросил князь, повертываясь лицом к
жене.
     - Тем,  что мы горничной,  я  думаю,  не желаем в  доме иметь с  такими
милыми качествами, а вы хотите, чтобы у вас жена была такая.
     - Ну,  в этом случае мы никогда с тобой не столкуемся! - сказал князь и
не хотел более продолжать разговора об этом.
     Княгине,  разумеется, и в голову не приходило того, что князь разрешает
ей любовь к  другому чисто из чувства справедливости,  так как он сам теперь
любит другую женщину.  Она  просто думала,  что  он  хочет этим окончательно
отделаться от нее.
     - Объяснение наше,  полагаю,  кончилось?  -  проговорил он,  протягивая
княгине руку.
     - Если хотите,  кончилось! - отвечала она с грустной усмешкой и пожимая
плечами.
     - И надеюсь, что вы скоро выздоровеете? - присовокупил князь.
     - Не знаю! - отвечала княгиня.
     Князь ушел.
     Княгиня после его ухода сейчас же встала с  постели и  начала ходить по
комнате.  Она как бы мгновенно выросла душой:  в  том,  что муж ее не любил,
княгиня больше не сомневалась, и, в отмщение ему, ей ужасно захотелось самой
полюбить кого-нибудь.  Но кого же? Разве барона? Тем более, что он в нее был
прежде влюблен так, что она даже не желала его приезда к ним в Москву именно
из опасения,  что он будет ухаживать за ней; а теперь - пусть ухаживает! Она
сама даже ответит на его чувства и посмотрит, как этим снимет тяжелое ярмо с
души князя:  тонкое чувство женщины,  напротив,  говорило в княгине, что это
очень  и  очень  не  понравится князю.  Чтобы начать приводить свой  план  в
исполнение,   княгиня  тут  же  позвала  горничную,   оделась;   мало  того,
постаралась одеться щеголевато,  велела  себе  вынести кресло  на  террасу и
вышла туда,  чтобы сейчас же послать за бароном, но, сверх всякого ожидания,
увидала его уже гуляющим в их небольшом палисадничке.  По странному стечению
обстоятельств,  барон в эти минуты думал почти то же самое, что и княгиня: в
начале своего прибытия в  Москву барон,  кажется,  вовсе не шутя рассчитывал
составить себе партию с  какой-нибудь купеческой дочкой,  потому что,  кроме
как бы мимолетного вопроса князю о московском купечестве,  он на другой день
своего приезда ни с  того ни с  сего обратился с  разговором к работавшему в
большом саду садовнику.
     - А что, любезный, купцы здесь живут? - спросил он его.
     - Нет-с, купечество здесь мало живет; они больше в парках и Сокольниках
живут; там их настоящее место, - отвечал тот.
     - Так здесь они и не бывают совсем?
     - Наезжают по временам в  праздники;  вон лошади-то и экипажи,  которые
лучшие у сада стоят, все это купеческие.
     - А здесь так-таки совсем и не живут?
     - Живут и здесь два-три купца.
     - Которое же это место?
     - Да вон тут, как влево из саду пойдете.
     - Богатые тоже?
     - Сильно богатые! Я работаю у них.
     - А семейные или одинокие?
     - Какое одинокие, семьища у обоих.
     - Сыновья или дочери?
     - Есть и дочери, барышни славные! - отвечал садовник, неизвестно почему
догадавшийся, что барон, собственно, о барышнях купеческих и интересовался.
     - И много за ними приданого дадут? - спросил барон.
     - Отвалят порядочно! - протянул садовник.
     Барон отошел от  него  и  прямо направился к  указанным ему  купеческим
дачам;  прошел мимо них  раз  десять,  все  ожидая увидеть в  садиках или на
балконах какую-нибудь юную фигуру,  но  не видал ни одной.  Вечером он тоже,
пойдя в  большой сад,  заглядывал со  вниманием во  все  хоть сколько-нибудь
сносные молодые лица, следил за ними, когда они выходили из сада, и наблюдал
в  этом случае главным образом над тем,  что на  извозчиков ли они садились,
или в свои экипажи,  и какого сорта экипажи, хорошие или посредственные. Все
эти розыски,  впрочем,  не  привели его ни к  каким желанным результатам,  и
барон начал уже вспоминать о хорошенькой привязанности Михайла Борисовича, с
которой Мингер  последние годы  весьма  приятно проводил время,  потому  что
Михайло Борисович платил только деньги этой  привязанности,  но  любила она,
собственно,  барона. Барон даже подумывал написать ей, что не приедет ли она
на  недельку в  Москву,  взглянуть на  этот  первопрестольный и  никогда  не
виданный ею город, но в настоящее утро ему пришла совершенно новая мысль. "А
что если за княгиней примахнуть?" - подумал он, тем более, что она не только
что не подурнела, но еще прелестнее стала, и встретилась с ним весьма-весьма
благосклонно;  муж же прямо ему сказал,  что он буде