ил он уже серьезно,  -  что же будет,  если княгиня,  так
вполне оставленная вами, сама полюбит кого-нибудь другого?
     - Имеет  полное нравственное право на  то!..  Полнейшее!  -  воскликнул
князь.
     - Ну нет, вы шутите! - произнес барон, краснея даже немножко в лице.
     - Нисколько!   Я   даже   душевно  желаю  того   по   простому  чувству
справедливости:  я полюбил другую женщину,  поэтому и княгиня, если пожелает
того,  может отдать свое сердце другому;  желаю только в этом случае,  чтобы
этот другой был человек порядочный!
     Барон при этом опять усмехнулся и покачал только головой.
     - Я все-таки не могу верить,  чтобы могли между вами существовать такие
отношения, - проговорил он.
     - Совершенно такие существуют!  -  отвечал князь, нахмуривая брови: ему
было уже  и  досадно,  зачем он  открыл свою тайну барону,  тем более,  что,
начиная разговор,  князь,  по  преимуществу,  хотел передать другу своему об
Елене, о своих чувствах к ней, а вышло так, что они все говорили о княгине.
     - Странно,  очень странно, - сказал ему на это барон, в самом деле, как
видно, удивленный тем, что слышал.
     В это время из сада под окном флигеля раздался голос княгини.
     - Эдуард Федорыч!  - крикнула она оттуда. - Не хотите ли прогуляться со
мной по Останкину?
     - Ах,  очень рад!  -  воскликнул тот и,  сейчас же встав и схватив свою
соломенную шляпу, пошел к княгине.
     - И я с вами пойду! - подхватил князь и тоже пошел за бароном.
     Княгиня, кажется, не ожидала увидеть мужа.
     - А ты разве дома еще? - спросила она его.
     - Дома! - отвечал князь.
     - Мы в сад не пойдем;  там из Москвы наехало купечество, а потому толпа
ужасная! - говорила княгиня.
     - А  барон,  напротив,  стремится к замоскворецкому купечеству:  партию
хочет себе составить посреди их! - заметил князь.
     - Партию вы  хотите между купчих составить?  -  спросила княгиня барона
как бы несколько укоризненным голосом.
     - Это ваш супруг мне предлагает, - отвечал тот.
     Разговаривая таким образом,  они шли по дороге к Марьиной роще, и когда
вышли в поле, то княгиня, которая была очень дальнозорка, начала внимательно
глядеть на ехавшую им навстречу пролетку с дамой.
     - Это, кажется, Елена? - спросила она мужа.
     - Да, она, - произнес тот протяжно.
     Он  уже  давно  узнал  Елену,  возвращавшуюся из  Москвы.  О  том,  что
Жиглинские будут в Останкине жить и даже переехали с ними в один день, князь
до сих пор еще не говорил жене.
     - Она, вероятно, к нам едет! - прибавила княгиня.
     - Не думаю, скорее домой! - возразил князь.
     - Стало быть,  она здесь живет? - произнесла княгиня, устремляя на мужа
внимательный взгляд.
     - Здесь! - отвечал он ей почти сердито.
     Елена в  это время подъехала к ним очень близко.  Сначала она,  видимо,
недоумевала -  выйти ли  ей из экипажа или нет;  наконец,  заметно пересилив
себя, она сошла и прямо обратилась к княгине.
     - Bonjour, princesse! - произнесла она как бы радостным голосом.
     - Bonjour!  -  отвечала княгиня.  -  А  вы в  Останкине тоже живете?  -
присовокупила она после короткого молчания.
     - В Останкине! - сказала Елена.
     - А давно ли переехали?
     - Недели две.
     Княгиня сделала при этом знаменательную мину.
     Князь же с своей стороны спешил познакомить Елену с бароном.
     - Барон Мингер!..  Mademoiselle Жиглинская!..  -  отрекомендовал он  их
друг другу.
     Елена довольно равнодушно поклонилась барону,  но  тот с  удовольствием
оглядел ее с головы до ног; все пошли потом обратно в Останкино.
     - Это именно та  особа,  о  которой я  вам говорил,  -  сказал негромко
барону князь.
     - А!.. - произнес тот.
     У  ворот  сада  дамы  стали прощаться;  после того  разговора,  который
произошел у них при встрече, они не сказали между собою больше ни полслова.
     - Прощайте,  княгиня!  -  произнесла Елена как бы  отдыхающим от удушья
голосом.
     - Прощайте, - сказала и та не без удовольствия.
     - Заходите как-нибудь к нам!  -  сказала Елена князю,  садясь на своего
извозчика.
     - Непременно! - отвечал тот.
     Княгиня после того,  ссылаясь на  нездоровье,  ушла  к  себе в  дом,  а
мужчины прошли в свой флигель и стали играть на бильярде.  Разговор об Елене
и  о  княгине между ними не начинался более,  как будто бы им обоим совестно
было заговорить об этом.


                                    VIII

     После описанной нами  прогулки княгиня в  самом деле видно расхворалась
не  на  шутку,  потому что  дня  два даже не  выходила из  своей комнаты.  В
продолжение всего этого времени князь ни  разу не  зашел к  ней;  на  третье
утро, наконец, княгиня сама прислала к нему свою горничную.
     - Княгиня приказали вас спросить,  что могут они послать за Елпидифором
Мартынычем? - доложила ему та.
     - А  разве  княгине  не  лучше?   -  спросил  князь  как  бы  несколько
встревоженным голосом.
     - Никак нет-с, - отвечала горничная.
     - Но  почему же  именно за Елпидифором Мартынычем?  -  произнес князь и
пошел к жене.
     Княгиню застал он неодетою,  с дурным цветом лица,  с красными и как бы
заплаканными глазами.
     - Чем вы  больны?  -  спросил он ее,  хотя и  догадывался о  причине ее
болезни.
     - И сама хорошенько не знаю! - отвечала княгиня, стараясь не глядеть на
мужа.
     - Но  что за сумасшествие посылать за болваном Иллионским,  -  возразил
он.
     - Потому что  я  ему  больше других докторов верю,  -  отвечала княгиня
холодно и равнодушно.
     - Но я-то ему не верю и не могу позволить ему лечить тебя! - проговорил
резко князь.
     Княгиня слегка пожала плечами.
     - В таком случае я останусь без доктора, - произнесла она.
     Ответ этот, видимо, взбесил князя, но он сдержал себя.
     - Зачем же вы в таком случае спрашивали меня? Посылайте, за кем хотите!
- произнес он и затем, повернувшись на каблуках своих, проворно ушел к себе:
князь  полагал,  что  княгиня  всю  эту  болезнь и  желание свое  непременно
лечиться у Елпидифора Мартыныча нарочно выдумала,  чтобы только помучить его
за Елену.
     Княгиня действительно послала за  Елпидифором Мартынычем не  столько по
болезни своей,  сколько по  другой  причине:  в  начале  нашего рассказа она
думала,  что князь идеально был влюблен в Елену,  и совершенно была уверена,
что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа
из дому княгиня объясняла тем,  что он в самом деле, может быть, участвует в
какой-нибудь компании и,  пожалуй,  даже часто бывает у Жиглинских, где они,
вероятно,  читают вместе с Еленой книги,  философствуют о разных возвышенных
предметах,  но  никак не  больше того.  Когда князь сказал княгине,  что они
переедут на дачу в Останкино,  то она была очень рада тому. Ей казалось, что
он тогда, по необходимости, будет больше бывать дома и не станет каждый день
скакать в  Москву для свидания с  предметом своей страсти,  а  таким образом
мало-помалу и  забудет Елену;  но,  по переезде на дачу,  князь продолжал не
бывать дома,  -  это уже начинало княгиню удивлять и беспокоить, и тут вдруг
она узнает,  что Елена не только что не в  Москве,  но даже у  них под боком
живет: явно, что князь просто возит ее за собой.
     Разузнать обо всем этом и  подробно выведать княгиня могла через одного
только Елпидифора Мартыныча,  в  преданность которого она  верила и  наперед
почти была убеждена,  что он все уже и знает. Получив от княгини приглашение
посетить ее больную, Елпидифор Мартыныч сейчас же воспылал гордостью.
     - Митька,  лошадей!  -  крикнул он как-то грозно своему лакею, и, когда
кони  его  (пара старых саврасых вяток) были поданы,  он  гордо сел  в  свою
пролетку,  гордо смотрел,  проезжая всю Сретенку и  Мещанскую,  и,  выехав в
поле,  где взору его открылся весь небосклон,  он, прищурившись, конечно, но
взглянул даже гордо на солнце и,  подъезжая к  самому Останкину,  так громко
кашлянул,  что  сидевшие  на  деревьях  в  ближайшей роще  вороны  при  этом
громоподобном звуке  вспорхнули целой  стаей и  от  страха улетели вдаль.  У
Григоровых Елпидифор Мартыныч решился  на  этот  раз  повести себя  немножко
сурово и сердито,  желая дать им понять,  что его нельзя так третировать: то
поди вон,  то пожалуй к нам,  -  и на первых порах выдержал эту роль;  попав
сначала случайно в  мужской флигель и не найдя там никого,  кроме лакея,  он
строго спросил его:
     - Где больная?
     Лакей при этом выпучил на него глаза.
     - Какая больная-с? - сказал он ему.
     - Княгиня! - крикнул уж на него доктор.
     - Ах,  пожалуйте-с, они в том большом флигеле, - произнес лакей и повел
Елпидифора Мартыныча через сад, где тот снова гордо взглянул на цветы, гордо
вдохнул в  себя запах резеды;  но  войдя к  княгине,  мгновенно утратил свой
надменный вид и принял позу смиренной и ласкающейся овечки.
     - Это что вы делаете?..  Хвораете?..  А?..  Не стыдно ли вам! - говорил
он,  целуя  белую ручку княгини,  и  потом,  сколь возможно стараясь потише,
откашлянулся:  -  К-ха!.. Ну-с, где же и что же у вас болит? - продолжал он,
принимаясь, по обыкновению, щупать пульс.
     - У  меня  желчь,  должно быть;  во  рту  очень горько,  -  проговорила
княгиня.
     - Тут,  значит,  есть боль,  -  присовокупил Елпидифор Мартыныч,  ткнув
довольно сильно княгиню пальцем в правый желудочный бок.
     Та при этом невольно покраснела.
     - Есть маленькая боль, - отвечала она.
     - А тут,  в сердчишке,  ничего не болит?  - пошутил Елпидифор Мартыныч,
показывая на левый грудной бок княгини.
     - А тут очень болит! - сказала она, в свою очередь, с горькою улыбкой.
     - Знаем-с, знаем! Ну, язычок покажите!
     Зачем Елпидифор Мартыныч требовал,  чтобы княгиня язык ему показала, он
и  сам хорошенько не  понимал,  но  когда та показала ему один только кончик
языка, то он почти прикрикнул на нее.
     - Больше, больше высуньте!
     Бедная княгиня почти до слез на глазах высунула ему язык.
     - Ну, язык так себе, ничего! - произнес Елпидифор Мартыныч и сел писать
рецепт. Прежде всего он затребовал приличное количество миндальной эмульсин,
а  потом  выписал для  успокоения нервов  лавровишневых капель и  на  всякий
случай,  авось чему-нибудь поможет,  нукс-вомика{83};  затем,  для приятного
вкуса  и  против  желчи,  положил  лимонного сиропу;  кроме  того,  прописал
невиннейший по  содержанию,  но  огромной  величины  пластырь на  печень  и,
сказав, как нужно все это употреблять, уселся против княгини.
     - На дачку вот приехали; хорошо это, очень хорошо!
     Княгиня молчала.
     - Князя я не увижу,  конечно,  -  продолжал Елпидифор Мартыныч,  - его,
может, дома нет, да и не любит ведь он меня.
     - Он, кажется, куда-то ушел, - отвечала не прямо княгиня.
     Она все обдумывала,  как бы ей поскорее начать с Елпидифором Мартынычем
тот разговор,  который ей хотелось, и никак не могла придумать; но Елпидифор
Мартыныч сам помог ей в этом случае: он, как врач, может быть, и непрозорлив
был, но как человек - далеко видел!
     - Барышня-то эта,  Жиглинская, которую я видел у вас, здесь же живет, в
Останкине? - ударил он прямо куда нужно.
     - Д-да...  -  протянула ему в ответ княгиня.  -  А что,  скажите, вы ее
знаете хорошо? - прибавила она, помолчав немного.
     - Знаю хорошо-с, особенно старуху-мать.
     - Что же это за госпожа?
     - Госпожа такая, что дама... благородного звания... - отвечал Елпидифор
Мартыныч с ударением.  -  Смолоду красавица была!..  Ах,  какая красавица! -
прибавил он и закрыл даже при этом глаза, как бы желая себе яснее вообразить
Елизавету Петровну в ее молодости.
     - Что же, она замужняя была? - спрашивала княгиня.
     - Как же-с!.. Сначала замужем была, ну, а потом и без замужества жила с
одним  господином как  бы  в  замужестве.  Более  всегда  телесною  красотой
блистала, чем душевной!
     Для  Елпидифора Мартыныча было ясно,  как  день,  что  он  мог или даже
должен был бранить Жиглинских перед княгиней.
     - Но,  вероятно, и дочь у ней такая же? - прибавила княгиня; у ней губы
даже при этом дрожали.
     Елпидифор Мартыныч пожал плечами.
     - К-ха!  -  откашлянулся он.  -  Есть пословица русская,  что яблоко от
деревца недалеко падает! - заключил он многознаменательно.
     - Но вы у них бываете? - продолжала расспрашивать княгиня.
     Елпидифор Мартыныч поднял при этом свои густые брови.
     - Бываю... лечу старуху иногда, - солгал он.
     - А мужа моего не видали там?  - проговорила княгиня, и у ней опять при
этом задрожали губы.
     - Нет,  не видал,  ни разу не заставал,  - отвечал, улыбаясь, Елпидифор
Мартыныч, - а сказывала старуха, что бывает у них.
     - К чему же она вам сказывала это? - допрашивала княгиня.
     Оскорбленная любовь и ревность сделали из нее даже искусную допросчицу.
     - Да к  тому...  -  отвечал Елпидифор Мартыныч протяжно и соображая (он
недоумевал еще  отчасти:  все  ли  ему  говорить княгине  или  нет),  -  что
жаловалась на дочь.
     - Но какая же связь тут,  что она жаловалась на дочь и что князь бывает
у них?
     - А такая вот,  -  отвечал Елпидифор Мартыныч,  кашлянув,  - что князь,
собственно, и бывает у них для дочки...
     - Стало быть, мать против этого? - допрашивала княгиня.
     - Сначала была против, - отвечал Елпидифор Мартыныч, с лукавой улыбкой,
- а теперь, кажется, за.
     - Но почему же прежде против, а теперь за? - спросила княгиня.
     - А потому, вероятно, что деньги за то от князя стала получать!.. Нынче
ведь,  сударыня, весь мир на этом замешан, - пояснил ей Елпидифор Мартыныч и
заметил при этом, что у княгини, против ее воли, текли уже слезы по щекам.
     - Неприятно это видеть,  очень неприятно,  в  каком бы семействе это ни
происходило, - продолжал он как бы с некоторым даже чувством.
     - Но что же мне теперь делать? - спросила его княгиня тихо.
     - Терпеть!..   Бог  терпенье  любит!..  -  отвечал  Елпидифор  Мартыныч
наставническим тоном.
     - Но  терпеть можно,  если остается еще надежда,  что человек опомнится
когда-нибудь и возвратится к своему долгу,  а тут я ничего этого не вижу?  -
полуспросила княгиня.
     Видимо,  что  она ожидала и  желала,  чтобы на  эти слова ее  Елпидифор
Мартыныч сказал ей, что все это вздор, одна только шалость со стороны князя,
и  Елпидифор Мартыныч  понимал,  что  это  именно  княгиня  хотела  от  него
услышать,  но в  то же время,  питая желание как можно посильнее напакостить
князю, он поставил на этот раз правду превыше лести и угодливости людям.
     - Да,  возвращение для князя будет трудное и едва ли даже возможное,  -
проворил он.
     - Стало быть,  связь между ними  очень близкая и  прочная?  -  спросила
княгиня, все более и более теряясь и волнуясь.
     - Кто  ж  это знает?  -  отвечал Елпидифор Мартыныч,  пожав плечами.  -
К-х-ха!  -  откашлянулся он. - Мать мне ее, когда я был у них перед отъездом
их на дачу,  говорила:  "Что это,  говорит,  Леночку все тошнит, и от всякой
пищи у  ней отвращение?"  Я  молчу,  конечно;  мало ли человека отчего может
тошнить!
     - Поэтому она уж  в  интересном положении?  -  произнесла княгиня почти
голосом ужаса.
     - Ничего больше того не знаю,  ничего-с!..  -  сказал наотрез Елпидифор
Мартыныч.
     - Но,  Елпидифор Мартыныч,  вы узнайте мне это хорошенько,  повернее, -
продолжала княгиня тем же отчаянным голосом.
     - Что  тут разузнавать?  -  возразил было Елпидифор Мартыныч.  -  Время
всего лучше может показать:  пройдет месяца три,  четыре, и скрыть это будет
невозможно.
     - Но я не через четыре месяца хочу это знать,  а теперь же,  -  иначе я
измучусь, умру, поймите вы!
     Елпидифор Мартыныч развел руками.
     - Можно, пожалуй, и теперь поразведать, - сказал он.
     - Вы сейчас же отсюда и  заезжайте к  Жиглинским,  разведайте у них,  а
завтра ко мне приедете и скажете, - настаивала княгиня.
     - Хорошо!  -  согласился Елпидифор Мартыныч.  -  Только  одного я  тут,
откровенно вам  скажу,  опасаюсь:  теперь  вот  вы  так  говорите,  а  потом
как-нибудь помиритесь с князем,  разнежитесь с ним, да все ему и расскажете;
и останусь я каким-то переносчиком и сплетником!
     - Никогда я  ему  ничего не  скажу и  не  помирюсь с  ним в  душе!..  -
возразила княгиня.
     - Ну да,  не скажете! Женщина ведь вы, сударыня, и поэтому сосуд слабый
и скудельный!.. - заметил ей глубокомысленно Елпидифор Мартыныч.
     Когда он,  наконец,  отправился и  княгиня осталась одна,  то дала волю
душившим ее в продолжение всей предыдущей сцены слезам.  Елена,  если только
правда,  что  про  нее  говорил  Елпидифор Мартыныч,  казалась  ей  каким-то
чудовищем.  "Как,  -  рассуждала княгиня, - девушка все-таки из благородного
звания,  получившая образование,  позволила себе  войти  в  близкую связь  с
женатым человеком!"  Судя по себе,  княгиня даже вообразить не могла,  каким
образом девушка может решиться на подобную вещь.  Родившись и воспитавшись в
строго нравственном семействе,  княгиня,  по своим понятиям, была совершенно
противоположна Елене:  она  самым искренним образом верила в  бога,  боялась
черта и  грехов,  бесконечно уважала пасторов;  о  каких-либо протестующих и
отвергающих что-либо мыслях княгиня и  не слыхала в  доме родительском ни от
кого;  из бывавших у  них в  гостях молодых горных офицеров тоже никто ей не
говорил ничего  подобного (во  время  девичества княгини отрицающие идеи  не
коснулись еще  наших военных ведомств):  и  вдруг она вышла замуж за  князя,
который  на  другой  же  день  их  брака  начал  ей  читать  оду  Пушкина  о
свободе{87};   потом  стал  ей  толковать  о  русском  мужике,  его  высоких
достоинствах;  объяснял,  наконец,  что мир ждет социальных переворотов, что
так  жить нельзя,  что  все порядочные люди задыхаются в  современных формах
общества;  из всего этого княгиня почти ничего не понимала настоящим образом
и  полагала,  что князь просто фантазирует по  молодости своих лет (она была
почти ровесница с ним).  Будь князь понастойчивей,  он, может быть, успел бы
втолковать ей и привить свои убеждения,  или,  по крайней мере, она стала бы
притворяться,  что разделяет их;  но князь,  как и  с большей частью молодых
людей это бывает,  сразу же разочаровался в своей супруге, отвернулся от нее
умственно и не стал ни слова с ней говорить о том,  что составляло его суть,
так что с  этой стороны княгиня почти не знала его и  видела только,  что он
знакомится с  какими-то  странными людьми и  бог знает какие иногда странные
вещи  говорит.  В  числе  самых  сильных  нравственных желаний  княгини было
желание иметь детей,  и она полагала, что быть матерью или отцом есть высшее
счастье человека на земле.  Услыхав,  что ее сопернице угрожает это счастие,
княгиня  страшно и  окончательно испугалась за  самое  себя;  она,  судя  по
собственным своим чувствам,  твердо была убеждена,  что как только родится у
князя от Елены ребенок,  так он весь и  навсегда уйдет в эту новую семью;  а
потому,  как ни  добра она была и  как ни  чувствовала отвращение от всякого
рода ссор и  сцен,  но  опасность показалась ей слишком велика,  так что она
решилась поговорить по  этому поводу с  мужем серьезно.  При  таком душевном
состоянии прописанных ей лекарств она, разумеется, не принимала и продолжала
весь остальной день плакать.
     Елпидифор Мартыныч между тем,  как обещал княгине,  так и  исполнил,  и
направился  прямо  к  Жиглинским.  Во  всех  своих  сплетнях,  которыми  сей
достопочтенный врач всю жизнь свою занимался,  он  был как-то  необыкновенно
счастлив:  в настоящем случае, например, Елизавета Петровна сама ждала его и
почти готова была посылать за ним.
     - А,   сокол  мой  ясный!   -  воскликнула  она,  увидав  его  из  сада
подъезжающим к их даче.  -  Милости прошу! - повторила она, сама отворяя ему
калитку.
     Елпидифор Мартыныч вошел к  ней и  хоть с  небольшим удовольствием,