еня или  умрешь,  так позволь мне
застрелить себя...  из  этого револьвера...  -  прибавил он и  раскрыл перед
Еленой ящик с оружием.
     - Изволь! - отвечала та, смеясь.
     - Напиши это чернилами на крышке.
     - Зачем же писать? - спросила Елена.
     - Непременно напиши, я хочу этого.
     - Но что ж я писать буду?
     - Напиши,   что  "позволяю  князю  Григорову,  когда  я  разлюблю  его,
застрелиться, такая-то".
     Елена написала.
     - Ну, теперь я доволен! - проговорил князь и стал снова перед Еленой на
колени.


                                     V

     Весеннее солнце  весело  светило  в  квартиру госпожи Жиглинской.  Сама
Елизавета Петровна сидела на  этот раз  в  гостиной,  по  обыкновению своему
сохраняя весьма гордую позу, а прямо против нее помещался, несколько раз уже
посещавший ее, Елпидифор Мартыныч, раздушенный, в новом вицмундире, в чистом
белье и в лаковых даже сапогах. Он всегда ездил к Жиглинским прифранченный и
заметно желал встретиться с  Еленой,  но  ни  разу еще  не  застал ее  дома.
Елизавета Петровна,  очень обрадовавшись приезду этого гостя,  не  преминула
сейчас  же  начать  угощать  его  кофеем,   приятный  запах  от  которого  и
распространился по всем комнатам.  Довольство в  доме Жиглинских с  тех пор,
как  Елена  сделалась начальницей заведения,  заметно  возросло;  но  это-то
именно и кидало Елизавету Петровну в злобу неописанную: повышение дочери она
прямо относила не к  достоинствам ее,  а  к  влиянию и  просьбам князя.  "А,
голубчик,  ты  этими  наградами по  должности и  думаешь отделаться?!.  Нет,
шалишь!" -  рассуждала она все это время сама с собой,  и Елпидифор Мартыныч
приехал к  ней  как  нельзя более кстати,  чтобы излить перед ним  все,  что
накипело у нее на душе.
     - Да, времена, времена!.. - говорила она, и нахальное лицо ее покрылось
оттенком грусти.
     - К-х-ха!  -  откашлянулся ей в ответ Елпидифор Мартыныч. - Времена вот
какие-с!.. - начал он самой низкой октавой и как бы читая тайные мысли своей
собеседницы.  -  Сорок лет  я  лечил у  князей Григоровых,  и  вдруг негоден
стал!..
     - За что же так? - спросила она его насмешливо.
     - К-х-ха!  - кашлянул Елпидифор Мартыныч. - За то, видно, что не говори
правды, не теряй дружбы!..
     - Вот за что! - произнесла Елизавета Петровна: она давно и хорошо знала
Иллионского и  никак не предполагала,  чтобы он когда-нибудь и  в чем-нибудь
позволил себе быть мучеником за правду.
     - Конечно,  это  грустно  видеть...  -  продолжал  он  с  некоторым уже
чувством.  - Покойный отец князя был человек почтенный; сколько тоже ни было
здесь высшего начальства,  все  его  уважали.  Я  сам  был лично свидетелем:
стояли мы раз у генерал-губернатора в приемной;  генералов было очень много,
полковников тоже,  настоятель греческого монастыря  был,  кажется,  тут  же;
только  всем  говорят:  "Занят  генерал-губернатор,  дожидайтесь!"  Наконец,
слышим -  грядет:  сам идет сзади, а впереди у него князь Григоров, - это он
все с ним изволил беседовать и заниматься. Генералам всем генерал-губернатор
говорит:  "Вы  зачем?  Вам  что  надо?",  -  а  князю Григорову жмет ручку и
говорит:  "Adieu,  mon cher*,  приезжай завтра обедать!"  К-ха!  -  заключил
Елпидифор  Мартыныч  так  сильно,   что  Елизавета  Петровна,  довольно  уже
привыкшая к его кашлю, даже вздрогнула немного.
     ______________
     * До свидания, мой дорогой (франц.).

     - Ну, сынку такой чести не дождаться! - заметила она.
     - Нет...  нет!..  -  подхватил ядовито-насмешливо Елпидифор Мартыныч. -
Вот который год живет здесь,  а  я  человека порядочного не видал у  него!..
Мало,  что из круга своего ни с кем не видится,  даже с родными-то своими со
всеми разошелся,  и все,  знаете,  с учеными любит беседовать, и не то что с
настоящими учеными  -  с  каким-нибудь  ректором  университета или  ректором
семинарии,  с  архиереем каким-нибудь ученым,  с  историком каким-нибудь или
математиком,  а так, знаете, с вольнодумцами разными; обедами их все прежде,
бывало,  угощал.  Ну,  и  меня  тоже иногда княгиня оставляла,  так  страсти
господни сидеть за  столом было -  ей-богу!..  Такую ахинею несут,  что хоть
святых выноси вон!  А возражать им станешь, насмешке подвергать тебя станут,
точно с малым ребенком разговаривать с тобой примутся.  Ко мне раз сам князь
пристал,  что видал ли я чудеса?  "Нет,  говорю,  не имел этого счастия!" Ну
так, говорит... Повторить даже теперь не могу, что сказал дерзновенный...
     - Все это, я полагаю, от скупости в нем происходит, - сказала Елизавета
Петровна.
     - К-х-ха!  - откашлянулся Елпидифор Мартыныч; он никак не ожидал такого
вывода из его слов.
     - Может быть, и от того, - произнес он.
     - Совершенно от того!  -  подтвердила Елизавета Петровна. - У меня тоже
вон дочка,  -  прибавила она,  не помолчав даже нисколько, - хоть из рук вон
брось!
     - А!..  -  произнес Иллионский,  сначала не понявший хорошенько, почему
Елизавета Петровна прямо с разговора о князе перешла к разговору о дочери.
     - В  восемь часов  утра  уйдет  из  дому,  а  в  двенадцать часов  ночи
является!.. - продолжала она.
     - А!..  -  произнес еще  раз Елпидифор Мартыныч.  -  Что же  это она на
службе, что ли, чем занята бывает?.. - прибавил он глубокомысленно.
     - Какая это служба такая до  двенадцати часов ночи?  Если уж и  служба,
так  какая-нибудь  другая...   -   возразила  Елизавета  Петровна  и  злобно
усмехнулась.
     Она и  прежде того всем почти всегда жаловалась на Елену и не только не
скрывала никаких ее недостатков,  но даже выдумывала их.  Последние слова ее
смутили несколько даже Елпидифора Мартыныча.  Он  ни  слова ей  не ответил и
нахмурил только лицо.
     - С  тех пор и князь у нас почти не бывает,  -  присовокупила Елизавета
Петровна.
     - Не бывает?  -  спросил Елпидифор Мартыныч, навастривая с любопытством
уши.
     - Зачем же  ему  бывать?  Видаются где-нибудь и  без того!  -  отрезала
Елизавета Петровна напрямик.
     - Боже   мой,   боже  мой!   -   произнес  Елпидифор  Мартыныч;   такая
откровенность Елизаветы Петровны окончательно его смутила.
     - Только они меня-то,  к сожалению,  не знают... - продолжала между тем
та,  все  более  и  более приходя в  озлобленное состояние.  -  Я  бегать да
подсматривать за ними не стану,  а прямо дело заведу: я мать, и мне никто не
запретит говорить за дочь мою.  Господин князь должен был понимать, что он -
человек женатый, и что она - не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял,
поиграл да и бросил.
     - Чего  уличная девчонка!..  Нынче  и  с  теми  запрещают делать то!  -
воскликнул искреннейшим тоном  Елпидифор Мартыныч:  он  сам  недавно попался
было прокурорскому надзору именно по такого рода делу и едва отвертелся.
     - Как же не воспрещают!..  -  согласилась Елизавета Петровна.  -  Но я,
собственно, говорю тут не про любовь: любовь может овладеть всяким - женатым
и холостым; но вознагради, по крайней мере, в таком случае настоящим манером
и обеспечь девушку, чтобы будущая-то жизнь ее не погибла от этого!
     - Еще бы не обеспечить! - проговорил Елпидифор Мартыныч, разводя своими
короткими ручками:  он далеко не имел такого состояния,  как князь,  но и то
готов бы был обеспечить Елену; а тут вдруг этакий богач и не делает того...
     - И не думает, не думает нисколько! - воскликнула Елизавета Петровна. -
Я затем вам и говорю: вы прямо им скажите, что я дело затею непременно!
     - Мне кому говорить?  Я у них и не бываю...  -  возразил было на первых
порах Елпидифор Мартыныч.
     - Ну,   там  кому  знаете!   -   произнесла  госпожа  Жиглинская  почти
повелительно:   она  предчувствовала,   что  Елпидифор  Мартыныч  непременно
пожелает об  этом довести до  сведения князя,  и  он  действительно пожелал,
во-первых,  потому,  что этим он мог досадить князю, которого он в настоящее
время  считал за  злейшего врага  себе,  а  во-вторых,  сделать неприятность
Елене,  которую он  вдруг почему-то  счел себя вправе ревновать.  Но кому же
передать о том?..  Князь и княгиня не принимают его...  Лучше всего казалось
Елпидифору Мартынычу рассказать о том Анне Юрьевне,  которая по этому поводу
станет, разумеется, смеяться князю и пожурит, может быть, Елену.
     - Ну, прощайте! - сказал он, вставая.
     - Прощайте! - отвечала ему госпожа Жиглинская, опять-таки предчувствуя,
что он сейчас именно и едет исполнить ее поручение.
     Елпидифор Мартыныч в самом деле проехал прямо к Анне Юрьевне.
     - Дома госпожа? - спросил он очень хорошо ему знакомого лакея.
     - Дома,  у себя в кабинете,  но заняты,  кажется...  -  отвечал ему тот
почти с презрением.
     - Ничего! - отвечал Елпидифор Мартыныч и прошел прямо в кабинет.
     Анна Юрьевна действительно сидела и писала письмо.
     - Здравствуйте!  -  проговорила она,  узнав  Иллионского по  походке  и
громкому кашлю, который он произвел, проходя гостиную.
     - Садитесь, только не перед глазами, а то развлекать будете, - говорила
она, не поднимая глаз от письма.
     Анна Юрьевна хоть и  принимала Елпидифора Мартыныча,  но как-то никогда
не  допускала его  близко подходить к  себе:  он  очень возмущал ее  чувство
брезгливости своим гадким вицмундиром и своим гадким париком.
     - Что нового? - проговорила она, кончив, наконец, писать.
     - Ничего  особенного-с.  К-х-ха!..  -  отвечал ей  с  кашлем  Елпидифор
Мартыныч. - У матери одной я сейчас был - гневающейся и плачущей.
     - У какой это? - спросила Анна Юрьевна, зевая во весь рот.
     - У Жиглинской, у старушки, - отвечал невинным голосом Иллионский.
     - О  чем же  она плачет?  -  сказала Анна Юрьевна опять-таки совершенно
равнодушно.
     - По  случаю  дочери  своей:   совсем,  говорит,  девочка  с  панталыку
сбилась...
     - Елена? - спросила Анна Юрьевна, раскрывая в некотором удивлении глаза
свои.
     - Елена  Николаевна-с,  к-х-ха!..  -  отвечал Елпидифор Мартыныч.  -  В
восемь часов утра,  говорят,  она уходит из дому,  а в двенадцать часов ночи
возвращается.
     - Где же она бывает?
     Елпидифор Мартыныч пожал плечами.
     - Мать говорит, что в месте, вероятно, недобропорядочном!
     - Но с кем-нибудь, значит?
     - Уж конечно.
     - С кем же?
     - Мать подозревает, что с князем Григорьем Васильевичем.
     - С Гришей? Вот как!.. - воскликнула Анна Юрьевна.
     Елпидифор Мартыныч держал при этом глаза опущенными в землю.
     - Но хороша и мать,  -  какие вещи рассказывает про дочь!  - продолжала
Анна Юрьевна.
     - Она мне по старому знакомству это рассказала,  - проговорил Елпидифор
Мартыныч.
     - А вы мне тоже по старому знакомству разболтали?..  - воскликнула Анна
Юрьевна насмешливо.  -  И если вы теперь,  - прибавила она с явно сердитым и
недовольным видом,  - хоть слово еще кому-нибудь, кроме меня, пикнете о том,
так я на всю жизнь на вас рассержусь!..
     - Я никому,  кроме вас,  и не смею сказать-с,  -  пробормотал Елпидифор
Мартыныч, сильно сконфуженный таким оборотом дела.
     - А мне-то вы разве должны были говорить об этом,  - неужели вы того не
понимаете?   -  горячилась  Анна  Юрьевна.  -  Елена  моя  подчиненная,  она
начальница учебного заведения: после этого я должна ее выгнать?
     Елпидифор Мартыныч откашлянулся на весь почти дом.
     - Нет-с,  я не к тому это сказал,  - начал он с чувством какого-то даже
оскорбленного достоинства,  -  а говорю потому,  что мать мне прямо сказала:
"Я,  говорит,  дело  с  князем затею,  потому что  он  не  обеспечивает моей
дочери!"
     - Да разве он не обеспечивает? - перебила его Анна Юрьевна.
     - Нисколько,  говорит мать...  Кому же мне сказать о том?  У князя я не
принят в доме... я вам и докладываю. К-ха!
     Анна Юрьевна некоторое время размышляла.
     - Это надобно как-нибудь устроить...  -  проговорила она как бы  больше
сама с собой.  -  Ну, прощайте теперь, - заключила она затем, кивнув головой
Елпидифору Мартынычу.
     Тот  на  это  не  осмелился  даже  поклониться Анне  Юрьевне,  а  молча
повернулся и  тихо  вышел из  кабинета.  Анна  Юрьевна после того  тотчас же
велела  заложить карету и  поехала к  Григоровым.  Первые ее  намерения были
самые  добрые -  дать  совет князю,  чтобы он  как  можно скорее послал этим
беднякам денег;  а то он,  по своему ротозейству, очень может быть, что и не
делает этого...  (Анна Юрьевна считала князя за очень умного человека,  но в
то  же  время и  за величайшего разиню).  Девочка,  по своей застенчивости и
стыдливости,  тоже,  вероятно,  ничего не просит у него,  и старуха, в самом
деле,  затеет процесс с  ним и сделает огласку на всю Москву.  Но когда Анна
Юрьевна  приехала  к  Григоровым,  то  князя  не  застала  дома,  а  княгиня
пригласила ее в гостиную и что-то долго к ней не выходила:  между княгиней и
мужем  только что  перед  тем  произошла очень не  яркая по  своему внешнему
проявлению,  но  весьма глубокая по внутреннему содержанию горя сцена.  День
этот был  день рождения княгини,  и  она  с  детства еще  привыкла этот день
весело встречать и весело проводить,  а потому поутру вошла в кабинет мужа с
улыбающимся лицом и,  поцеловав его,  спросила,  будет ли он сегодня обедать
дома.  Князь более месяца никогда почти не бывал дома и говорил жене, что он
вступил в  какое-то торговое предприятие с  компанией,  все утро сидит в  их
конторе,  потом,  с компанией же,  отправляется обедать в Троицкий,  а вечер
опять в конторе. Княгиня делала вид, что верит ему.
     - Что же,  ты обедаешь или нет дома? - повторила она свой вопрос, видя,
что князь не отвечает ей и сидит насупившись.
     - Нет, не могу и сегодня, - отвечал он, не поднимая головы.
     - Ну,  как хочешь!  -  отвечала княгиня и затем,  повернувшись,  ушла в
гостиную, где и принялась потихоньку плакать.
     Князь все это видел,  слышал и  понимал.  Сначала он  кусал себе только
губы, а потом, как бы не вытерпев долее, очень проворно оделся и ушел совсем
из дому.
     Когда княгине доложили о  приезде Анны Юрьевны,  она велела принять ее,
но сама сейчас же убежала в свою комнату, чтобы изгладить с лица всякий след
слез.  Она  не  хотела еще  никому из  посторонних показывать своей душевной
печали.
     Покуда княгиня приводила себя  в  порядок,  Анна  Юрьевна ходила взад и
вперед по комнате,  и  мысли ее приняли несколько иное течение:  прежде видя
князя вместе с  княгиней и  принимая в  основание,  что  последняя была tres
apathique,   Анна  Юрьевна  считала  нужным  и  неизбежным,  чтобы  он  имел
какую-нибудь альянс на стороне;  но теперь, узнав, что он уже имеет таковую,
она стала желать,  чтобы и княгиня полюбила кого-нибудь постороннего, потому
что женщину, которая верна своему мужу, потому что он ей верен, Анна Юрьевна
еще несколько понимала; но чтобы женщина оставалась безупречна, когда муж ей
изменил,  -  этого даже она вообразить себе не могла и такое явление считала
почти унижением женского достоинства;  потому, когда княгиня, наконец, вышла
к ней, она очень дружественно встретила ее.
     - Bonjour,  ma chere,  - сказала она, крепко пожимая ей руку. - Супруга
твоего,  по обыкновению,  нет дома,  - прибавила она, усевшись с хозяйкою на
диван.
     - Дома нет, - отвечала княгиня, стараясь насильно улыбнуться.
     - Что же ты одна сидишь?..  Тебе надобно иметь un bon ami*,  который бы
развлекал тебя.
     ______________
     * доброго друга (франц.).

     - Непременно  надобно!   -   подхватила  княгиня,  продолжая  притворно
улыбаться.
     - Что же мешает? - спросила Анна Юрьевна.
     - Не умею, кузина! - отвечала княгиня.
     - О, ma chere, quelle folie!..* Как будто бы какая-нибудь женщина может
говорить так!  Это  все равно,  что если бы  кто сказал,  qu'il ne  sait pas
manger!..**
     ______________
     * моя дорогая, какое безумие! (франц.).
     ** что он не умеет есть! (франц.).

     Княгиня и на это только усмехнулась.
     - Шутки в сторону!  Приезжай ко мне сегодня обедать,  - продолжала Анна
Юрьевна,  в самом деле, должно быть, серьезно решившаяся устроить что-нибудь
в этом роде для княгини.  - У меня сегодня будет обедать un certain monsieur
Chimsky!.. Il n'est pas jeune, mais il est un homme fort agreable*.
     ______________
     *  некий господин Химский!  Он  не  молод,  но  человек весьма приятный
(франц.).

     Химский был один из  старых заграничных знакомых Анны Юрьевны,  некогда
участвовавший во всех ее удовольствиях.
     - Нет, сегодня не могу, - отвечала княгиня, все-таки желавшая отобедать
этот день дома.
     - Отчего же?.. Приезжай! - повторила настойчиво Анна Юрьевна.
     Ей,  по преимуществу,  хотелось познакомить княгиню с Химским,  который
был  очень  смелый  и  дерзкий  человек  с  женщинами,  и  Анна  Юрьевна без
искреннего удовольствия вообразить себе не  могла,  как бы  это у  них вдруг
совершенно  неожиданно произошло:  Анна  Юрьевна  ужасно  любила  устраивать
подобные неожиданности.
     - Что же, приедешь или нет? - повторила она.
     - Нет! - отвечала княгиня.
     - Глупо! - произнесла Анна Юрьевна и позевнула; ей уже стало и скучно с
княгиней.
     Посидев еще несколько времени, больше из приличия, она начала, наконец,
прощаться и просила княгиню передать мужу,  чтобы тот не медля к ней приехал
по одному очень важному для него делу;  но,  сходя с лестницы,  Анна Юрьевна
встретила самого князя.
     С  ним произошел такого рода случай:  он  уехал из  дому с  невыносимой
жалостью к жене. "Я отнял у этой женщины все, все и не дал ей взамен ничего,
даже двух часов в день ее рождения!" -  говорил он сам себе. С этим чувством
пришел он в Роше-де-Канкаль, куда каждодневно приходила из училища и Елена и
где  обыкновенно они  обедали  и  оставались  затем  целый  день.  По  своей
подвижной натуре князь не удержался и рассказал Елене свою сцену с женой. Та
выслушала его весьма внимательно.
     - Что же,  поезжай, отобедай с ней вместе, - сказала она, потупляя свои
черные глаза.
     - Не  хочется  что-то,  -  произнес не  совсем,  как  показалось Елене,
искренним голосом князь.
     - Мало чего не хочется! - возразила ему Елена совсем уже неискренне.
     - И в самом деле, лучше ехать! - сказал князь, подумав немного, и затем
сейчас же встал с своего места.
     - Поезжай! - повторила ему еще раз Елена, протягивая на прощанье руку.
     Если бы  князь хоть сколько-нибудь повнимательнее взглянул на  нее,  то
увидел бы, какая мрачная буря надвинулась на ее молодое чело.
     - После обеда я приеду сюда. Ты подожди меня, - сказал он торопливо.
     - Нет, я дожидаться не стану... - отвечала Елена.
     - Отчего же?
     - Оттого,  что не хочу, - произнесла Елена, видимо, употребив над собой
все усилие, чтобы смягчить свой голос и сделать его менее гневным.
     - Жаль  очень!  -  проговорил  князь,  ничего  этого  не  заметивший  и
спешивший только уйти.
     Ему на этот раз больше всего хотелось приехать поскорей домой и утешить
жену.
     - Ах,  очень кстати!  - воскликнула Анна Юрьевна, увидев его входящим в
сени.  -  Где  бы  тут переговорить с  тобой?  Можно в  этой швейцарской?  -
прибавила она, показывая на комнату швейцара.
     - Я думаю,  можно,  -  отвечал князь, несколько удивленный ее словами и
встречею с нею.
     И затем они оба вошли в швейцарскую.
     - У  тебя связь с  Еленой,  но  ты  не  даешь ей ни копейки денег!  Мне
сегодня очень достоверный человек рассказал,  que sa mere a  envie de porter
plainte centre vous*, - начала Анна Юрьевна прямо.
     ______________
     * что ее мать намерена жаловаться на вас (франц.).

     - Как я не даю? Сколько раз я предлагал Елене... - бухнул князь, совсем
опешенный словами Анны Юрьевны.
     - Не Елене надобно было предлагать!..  Она, конечно, у тебя не возьмет,
а  пошли матери,  и  пошли сейчас же.  А теперь прощай,  -  проговорила Анна
Юрьевна и сама пошла.
     - Кузина, я боюсь больше всего, чтобы это открыт