ние  гостиной,   за
трельяжем,  увитым плющом и  цветами,  и где заранее были приготовлены стол,
карты и свечи.  Здесь они уселись играть. Миклаков вначале сильно потрухивал
проиграть, потому что у него в кармане было всего только три рубля серебром;
но,   сыграв  несколько  игр,  совершенно  успокоился:  княгиня  играла  как
новорожденный младенец и  даже,  по-видимому,  нисколько не хлопотала играть
получше.  Ее главным образом мучило желание заговорить с Миклаковым поскорее
об его несчастной любви и сумасшествии.
     - Скажите,  - начала она, сильно конфузясь и краснея, - мне муж про вас
говорил...  только вы,  пожалуйста,  не рассердитесь!..  Я,  конечно,  глупо
делаю,  что спрашиваю вас,  но  мне ужасно любопытно:  правда ли?..  Но нет,
прежде вы лучше скажите мне, что не рассердитесь на меня.
     - Никогда и ни за что не рассержусь,  - отвечал ей Миклаков. - Разве на
ангела можно  сердиться?  -  прибавил он,  тасуя  несколько дрожащими руками
карты.
     - На ангела!..  -  повторила княгиня еще более смущенным голосом. - Мне
муж говорил, что вы раз сходили с ума от несчастной любви!
     Миклаков очень хорошо понял,  что  такая рекомендация в  глазах княгини
была для него недурна.
     - Целый год  был  сумасшедший!  -  отвечал он  ей  просто и  совершенно
нерисующимся образом.
     - Вот этак приятно быть любимой! - проговорила княгиня.
     - Но неприятно так любить, - возразил ей с горькой усмешкой Миклаков.
     - Еще бы! - подтвердила с участием княгиня.
     Далее разговор на эту тему не продолжался. Миклаков стал молча играть в
карты  и  только  по  временам иногда слегка вздыхал,  и  княгиня каждый раз
уставляла на него при этом добрый взгляд; наконец, она, как бы собравшись со
смелостью и ставя при этом огромнейший ремиз, спросила его тихим голосом:
     - Где ж теперь эта особа?
     - Она давно уж умерла, - отвечал ей Миклаков по-прежнему просто.
     Княгине как будто бы приятно было это услышать.
     К концу пульки она, проиграв рублей сорок, вспомнила вдруг:
     - Ax, monsieur Миклаков, вы, может быть, ужинаете? - произнесла она.
     - Ужинаю, если ужин есть, и не ужинаю, когда его нет!
     - Он сейчас будет!  -  воскликнула княгиня и сама побежала хлопотать об
ужине, который через полчаса и был готов.
     М-r Оглоблин в продолжение всего вечера не отошел от г-жи Петицкой, так
что ей даже посмеялась княгиня:
     - Вы, кажется, нового обожателя себе приобрели?
     - Кажется! - отвечала Петицкая с усмешкой и с маленькой гримасой.
     За ужином Миклаков,  по обыкновению,  выпил довольно много, но говорить
что-либо  лишнее  остерегся и  был  только,  как  показалось княгине,  очень
задумчив. При прощании он пожал у ней крепко руку.
     - Благодарю вас за все, за все! - говорил он с ударением.
     - Вы  будете иногда приходить ко  мне?  -  спросила на этот раз княгиня
сама, смотря на него своим добрым взглядом.
     - Как прикажете, хоть завтра же!
     - Завтра приходите! - сказала ему княгиня.
     - Хорошо! - отвечал Миклаков и ушел.
     Николя, в свою очередь, предложил г-же Петицкой довезти ее до дому; они
тоже,  должно  быть,  постолковались между  собой  несколько  и  пустились в
некоторые откровенности;  Николя, например, узнал, что г-жа Петицкая - ни от
кого не  зависящая вдова;  а  она  у  него выпытала,  что он  с  m-lle Пижон
покончил все,  потому будто бы,  что она ему надоела;  но  в  сущности m-lle
Пижон  его  бросила и  по  этому  поводу  довольно откровенно говорила своим
подругам,  что подобного свинью нельзя к  себе долго пускать,  как бы  он ни
велики платил за то деньги. Затем г-жа Петицкая сделала Николя такой вопрос,
что кого же он теперь любит?  А он начал ее с божбой уверять,  что никого!..
Но г-жа Петицкая этому, разумеется, не верила. Тогда Николя ей объяснил, что
он,  пожалуй,  теперь принадлежит всем женщинам и ни одной в особенности,  и
этому г-жа  Петицкая поверила.  Поехав,  дорогой Николя сам уж рассказал ей,
что он имеет своего личного,  независимого от отца, годового дохода двадцать
тысяч;  г-жа  Петицкая перевела при  этом  как-то  особенно дыхание.  Когда,
наконец,  они подъехали к  квартире г-жи Петицкой,  Николя прямо спросил ее,
что в какой день он может застать ее дома?..
     - В  воскресенье,  понедельник,  вторник,  середу,  четверг,  пятницу и
субботу! - отвечала ему скороговоркой г-жа Петицкая.
     - А  если я  не застану вас в какой-нибудь день дома,  что тогда с вами
сделать? - сказал Николя, тоже, в свою очередь, желая сострить.
     - Тогда на другой день приедете!  -  произнесла г-жа Петицкая, проворно
соскакивая с саней и скрываясь за калиткою своего дома.
     Все эти объяснения сильно взволновали Николя.
     - Эка какая она -  а? - говорил он, и толстые губищи его как-то отвисли
у него при этом.


                                     VI

     Ссора с матерью сильно расстроила Елену,  так что, по переезде на новую
квартиру,  которую князь нанял ей  невдалеке от  своего дома,  она постоянно
чувствовала себя  не  совсем  здоровою,  но  скрывала это  и  не  ложилась в
постель;  она,  по преимуществу,  опасалась того,  чтобы Елизавета Петровна,
узнав об  ее  болезни,  не воспользовалась этим и  не явилась к  ней под тем
предлогом,  что ей никто не может запретить видеть больную дочь. Кроме того,
Елена не хотела беспокоить и князя,  который,  она видела, ужасно тревожится
грядущим для  нее  кризисом;  она  даже  думала,  чтобы  этот  кризис прошел
секретно для него,  и ему уже сказать тогда, когда все будет кончено. В одну
ночь,  однако,  князь  вдруг  получил от  Елены  каким-то  странным почерком
написанную записку:
     "Друг мой, поспеши ко мне, я умираю, спасите хоть ребенка".
     Князь,  едва надев на себя кое-что,  бросился к  ней.  Он застал Елену,
лежащую на  постели,  с  посинелым лицом и  закатившимися глазами.  Довольно
нестарая еще акушерка суетилась и хлопотала около нее.
     - Ну,  вот теперь мне легче будет умирать!  - проговорила Елена, увидав
князя и беря его за руку.
     Вслед же за тем его отозвала акушерка.
     - Пошлите поскорей за доктором!..  Я одна тут ничего не могу сделать! -
проговорила она.
     Князь  опять  побежал  домой,  сам  разбудил кучера  и  послал  его  за
знаменитым доктором;  кучер возвратился и  доложил,  что знаменитый доктор у
другой больной.  Князь при этом известии вырвал у  себя целую прядь волос из
головы,  послал  еще  за  другим знаменитым доктором,  но  тот  оказался сам
больным. Князь был готов с ума сойти, тем более, что Елена почти с голосу на
голос кричала.  Он  знал ее  терпеливость и  понимал,  каковы должны быть ее
страдания.  Среди такого отчаяния он вдруг припомнил,  как еще покойная мать
его говорила ему, что ей в родах очень помог Елпидифор Мартыныч.
     - Поезжай за Иллионским! - крикнул он стоявшему в дверях кучеру.
     Тот поскакал за Иллионским.
     Елпидифора Мартыныча разбудили и  доложили ему,  что его зовут от князя
Григорова к  г-же  Жиглинской.  Он  уже слышал,  что Елена больше не  жила с
матерью,  и  понял так,  что это,  вероятно,  что-нибудь насчет родов с  ней
происходит.  Первое его  намерение было  не  ехать  и  оставить этих  господ
гордецов в  беспомощном состоянии;  но  мысль,  что этим он может возвратить
себе практику в знатном доме Григоровых, превозмогла в нем это чувство.
     Он поехал. Князь, увидав его, чуть не бросился ему на шею.
     - Спасите, бога ради, несчастную! - воскликнул он.
     - Я помочь только могу, а не спасти; спасти ее может один только бог! -
отвечал ему наставническим голосом Елпидифор Мартыныч.
     Войдя  затем  к   больной,   он   начал  ее  довольно  опытным  образом
исследовать;  благодаря  значительной  силе  в  руках  и  большой  смелости,
Елпидифор Мартыныч, как акушер, был, пожалуй, недурной.
     - Я  ничего тут не вижу особенно опасного!..  -  говорил он,  продолжая
мрачно смотреть на Елену.
     - Может быть,  младенец очень велик...  -  тихо и  несмело ему заметила
акушерка.
     - Ну да, врите больше!.. - возразил ей Елпидифор Мартыныч и, взяв Елену
за  руку,  стал у  нее пульс щупать,  наклонив при этом даже голову,  как бы
затем, чтобы лучше чувствовать биение артерии.
     - Кроме слабости и упадка сил,  решительно ничего нет!  - продолжал он,
как бы  рассуждая сам с  собой.  Затем Елпидифор Мартыныч,  отошед от Елены,
осмотрел ее  уже  издали.  -  Ну,  прежде всего  надобно помолиться богу!  -
заключил он и начал молиться.
     Акушерка, в подражение ему, тоже стала молиться.
     Князь  смотрел на  всю  эту  сцену,  стоя  прислонившись к  косяку и  с
каким-то бессмысленным выражением в  лице.  С Елпидифора Мартыныча между тем
катился уже  холодный пот,  лицо у  него было бледно,  глаза горели какой-то
решимостью.
     - Потрудитесь,  моя милая, теперь все, какие у вас есть, ковры и одеяла
постлать на пол, чтоб сделать его помягче, - сказал он менее суровым голосом
стоявшей в дверях горничной.
     Та  принялась исполнять его  приказания.  Елпидифор Мартыныч  мрачно  и
внимательно смотрел на ее труды.
     - Зачем вы  все это делаете?  -  спросил его,  наконец,  князь,  как бы
пришедший несколько в себя.
     - А вот затем, чтобы вы ушли отсюда!.. Ступайте!.. Ступайте!.. - сказал
ему  Елпидифор Мартыныч и  почти вытолкнул князя за  дверь,  которую за  ним
затворил и сверх того еще и запер. Князь, очутившись в зале, стал, однако, с
напряженным и  каким-то  трагическим вниманием  прислушиваться к  тому,  что
происходило за дверью.
     - Ну-с,  теперь все готово и отлично, - послышался ему голос Елпидифора
Мартыныча.  -  Не угодно ли вам, милостивая государыня, привстать и пройтись
немножко! - присовокупил он, видимо, относясь к Елене.
     - Не могу!.. Не могу!.. - простонала было та на первых порах.
     - Нет!..  Можете!..  Встаньте!..  Это необходимо,  -  к-ха!  - говорил,
кашлянув слегка, Елпидифор Мартыныч.
     Когда Елена начала вставать,  то к ней,  должно быть, подошла на помощь
акушерка,  потому  что  Елпидифор Мартыныч явно,  что  на  ту  крикнул:  "Не
поддерживайте!.. Не ваше дело!..", - и после того он заговорил гораздо более
ласковым тоном,  обращаясь, конечно, к Елене: "Ну, вот так!.. Идите!.. Идите
ко мне!"
     Елена, вероятно, подходила к нему.
     - К-ха!  -  кашлянул вдруг  страшнейшим образом  Елпидифор Мартыныч,  а
вместе с тем страшно вскрикнула и Елена.
     Князь толкнулся было в  дверь,  но она не уступила его усилиям.  Прошло
несколько страшных, мучительных мгновений... Князь стоял, уткнувшись головою
в  дверь,  у  него  все  помутилось в  голове и  в  глазах;  только вдруг он
затрепетал всем телом:  ему послышался ясно плач ребенка...  Князь опустился
на стоявшее около него кресло;  слезы,  неведомо для него самого,  потекли у
него по щекам.  "Боже,  благодарю тебя!"  -  произнес он,  вскидывая глаза к
небу.
     Долго  ли  просидел князь в  таком положении,  он  сам  того  не  знал,
наконец, запертая дверь отворилась, и в ней показался Елпидифор Мартыныч.
     - Ну что,  благополучно? - спросил его трепещущим голосом князь и с еще
более выступившими слезами на глазах.
     - Всеотличнейшим манером!..  Сына-с вам подарила!.. - отвечал Елпидифор
Мартыныч как бы веселым голосом,  хоть холодный пот все еще продолжал у него
выступать на  лбу,  так  что  он  беспрестанно утирал  его  своим  фуляровым
платком.
     Князь в радости своей не спросил даже Елпидифора Мартыныча,  что такое,
собственно,  он сделал с  Еленой,  а между тем почтенный доктор совершил над
нею  довольно смелую и  рискованную вещь:  он,  когда Елена подошла к  нему,
толкнул ее,  что  есть силы,  в  грудь,  так  что сна упала на  пол,  и  тем
поспособствовал ее  природе!..  Способ этот Елпидифор Мартыныч заимствовал у
одной  деревенской  повитухи,   которая  всякий  раз  и  с  большим  успехом
употребляла его,  когда родильницы трудно рожали.  Сам же Елпидифор Мартыныч
употребил его  всего только другой раз в  жизни:  раз в  молодости над одной
солдаткой в госпитале,  так как о тех не очень заботились,  - умирали ли они
или  оставались живыми,  и  теперь над Еленой:  здесь очень уж  ему хотелось
блеснуть искусством в глазах ее и князя! Довольный и торжествующий, он сел в
зале писать рецепт,  а  князь потихоньку,  на цыпочках вошел в спальню,  где
увидел,  что Елена лежала на постели,  веки у  ней были опущены,  и сама она
была бледна,  как мертвая. Князь не осмелился даже подойти к ней и пробрался
было в соседнюю комнату,  чтобы взглянуть на сына; но и того ему акушерка на
одно  мгновение показала,  так  что  он  рассмотрел только красненький носик
малютки.  Князь  после  того,  как  бы  не  зная,  чем  себя  занять,  снова
возвратился в  залу и сел на прежнее свое место;  он совершенно был какой-то
растерянный:  радость  и  ужас  были  написаны  одновременно  на  лице  его.
Елпидифор Мартыныч, кончив писание рецепта, обратился к нему:
     - Вот-с, извольте все это взять в аптеке и употреблять по назначению, а
завтра часов в двенадцать я опять к вам заеду, - проговорил он, затем встал,
отыскал свою шляпу и проворно пошел.
     Князь  тут  только  вспомнил,  что  надобно  было  заплатить Елпидифору
Мартынычу, и поспешил его догнать.
     - Благодарю вас,  -  говорил он, суя ему в руку пятьсот рублей сериями,
которые случились у него в кармане.
     - Не  нужно-с!  Не  нужно!  -  ответил вдруг Елпидифор Мартыныч,  кинув
быстрый взгляд на  деньги и  отстраняя их  своей рукой от себя.  -  Я  не из
корысти спасал больную, а прежде всего - по долгу врача, а потом и для того,
чтобы вы оба устыдились и не на каждом бы перекрестке кричали, что я дурак и
идиот: бывают обстоятельства, что и идиоты иногда понадобятся!
     Говоря это,  Елпидифор Мартыныч блистал удовольствием от мысли,  что он
мог  так  великодушно и  так благородно отомстить князю и  Елене.  Первый же
стоял перед ним с потупленным и нахмуренным лицом.
     - Пожалуйста,  возьмите!..  -  повторил он еще раз,  протягивая опять к
Елпидифору Мартынычу руку с деньгами.
     - Не  возьму-с!  -  отвечал тот,  снова кинув какой-то огненный взор на
деньги и надевая калоши. Через минуту он хлопнул дверьми и скрылся совсем из
глаз князя.
     За   минутами   такого   торжества  для   Елпидифора  Мартыныча  вскоре
последовали и минуты раскаяния.  Приехав домой,  он лег, было, в постель, но
заснуть не мог и вдруг,  раздумавшись, ужасно стал досадовать на себя, зачем
он  не  взял от князя денег.  "Вот дурак-то я!"  -  говорил он сам с  собой,
повертываясь с  одного бока на  другой.  "Вот дуралей-то!"  -  прибавлял он,
повертываясь опять на прежний бок,  и  таким образом он промучился до самого
утра, или, лучше сказать, до двенадцати часов, когда мог ехать к Жиглинской,
где ожидал встретить князя, который, может быть, снова предложит ему деньги;
но  князи он не нашел там:  тот был дома и  отсыпался за проведенную без сна
ночь.  Елпидифор Мартыныч  надеялся  на  следующий день,  по  крайней  мере,
встретить  князя  и  действительно встретил  его;  князь  был  с  ним  очень
внимателен и любезен,  но о деньгах ни слова,  на следующий день тоже,  -  и
таким  образом  прошла  целая  неделя.  Елпидифор  Мартыныч  потерял  всякое
терпенье и раз даже не выдержал и сказал акушерке:
     - А что, вам не платили еще ничего здесь?
     - Нет, не платили, а что же?
     - Да так,  мне тоже;  я сам, впрочем, имел глупость: тогда князь тотчас
же после родов предлагал мне тысячу рублей,  а я не взял. Как думаю, брать в
такую минуту, - сами согласитесь!
     - Конечно! - согласилась акушерка. - Но что же, все равно, он после вам
заплатит.
     - Да ведь то-то после заплатит -  к-ха!..  Как тоже он понял мои слова?
Может быть, он думает, что я никогда не хочу с него брать денег... Нельзя ли
вам этак,  стороной,  им сказать:  -  "А что,  мол, платили ли вы доктору? -
Пора, мол, везде уж по истечении такого времени платят!"
     - Ни  за  что,  ни за что!  -  воскликнула акушерка.  -  Они,  пожалуй,
подумают, что этим я хочу о плате себе напомнить, ни за что!
     - Ну, глупо! Другой раз вас ни на какую практику с собой не приглашу! -
сказал Елпидифор Мартыныч.
     - Пожалуй,  не приглашайте!  Сделайте такое ваше одолжение!  - отвечала
насмешливо акушерка{212}.
     Елпидифор Мартыныч стал  в  такое  затруднительное положение касательно
этих  денег,  что  решился  даже  посоветоваться с  Елизаветой Петровной  и,
собственно с этой целью, нарочно заехал к ней.
     - Поздравляю вас с внуком! - сказал он, входя к ней.
     - Как,  разве родила Лена?  -  воскликнула Елизавета Петровна, вспыхнув
вся в лице, - того, чтобы даже ей не прислали сказать, когда дочь родит, она
уж и не ожидала!
     - Как же, родила с неделю тому назад прехорошенького мальчика!..
     Елизавета Петровна на это молчала.
     - Что ж, вам надобно теперь ехать и познакомиться с внуком! - продолжал
Елпидифор Мартыныч.
     - Где уж мне этакой чести дождаться!..  Я во всю жизнь,  может быть, не
увижу его!..  И в подворотню свою,  чай,  заглянуть теперь не пустят меня! -
отвечала  Елизавета  Петровна,  и  ей  нестерпимо захотелось хоть  бы  одним
глазком взглянуть на внука.
     - Нет, пустят! - успокоивал ее Елпидифор Мартыныч.
     - А я знаю,  что не пустят! - возражала ему Елизавета Петровна, и слезы
уж текли по ее желтым и поблекшим щекам.
     - Да, вот дети-то!.. Кабы они хоть немного понимали, сколько дороги они
родительскому сердцу,  -  говорил Елпидифор Мартыныч размышляющим голосом. -
Но вы все-таки съездите к ним; примут ли они вас или нет - это их дело.
     - Съезжу, исполню этот долг мой, - сказала Елизавета Петровна.
     - Съездите!.. - повторил еще раз ей Елпидифор Мартыныч. - Ну и спросите
их,  -  продолжал он как бы более шутливым голосом: - "А что, мол, кто у вас
лечит?" Они скажут, разумеется, что я.
     - А разве вы ее лечите?
     - Я.  На  волоске ее жизнь была...  Три дня она не разрешалась...  Всех
модных докторов объехали,  никто ничего не  мог сделать,  а  я,  слава богу,
помог без  ножа и  без  щипцов,  -  нынче ведь очень любят этим действовать,
благо инструменты стали светлые,  вострые:  режь ими тело человеческое,  как
репу.
     - Что вы-то такое сделали? - спросила его Елизавета Петровна.
     - Так, тут секретец один, - отвечал Елпидифор Мартыныч уклончиво.
     - Князь,  чай,  хорошо  заплатил  вам  за  это?  -  спросила  Елизавета
Петровна, заранее почти догадавшаяся, к чему он ведет весь этот разговор.
     - Да  пока еще ничего!  -  отвечал Елпидифор Мартыныч,  как-то стыдливо
потупляя глаза свои.  - Тут маленькое недоразуменьице вышло... Когда все это
благополучно кончилось,  он  вдруг  кидается  ко  мне  и  предлагает  тысячу
рублей...
     - Тысячу же рублей, однако? - перебила его Елизавета Петровна.
     - Целую тысячу, - повторил Елпидифор Мартыныч, неизвестно каким образом
сосчитавший,  сколько ему князь давал. - Но я тут, понимаете, себя не помнил
- к-ха!..  Весь исполнен был молитвы и  благодарности к богу -  к-ха...  Мне
даже,  знаете,  обидно это показалось:  думаю,  я спас жизнь -  к-ха! - двум
существам,   а   мне  за  это  деньгами  платят!..   Какие  сокровища  могут
вознаградить за то?.. "Не надо, говорю, мне ничего!"
     - Вот уж это, по-моему, глупо! - сказала Елизавета Петровна. - С бедных
не взять - другое дело, а с богатых - что их жалеть!
     - Согласен,  что так, но что же прикажете с характером своим делать? Не
надо да не надо!..  Проходит после того день,  другой,  неделя,  а  они все,
может быть, думают, что мне не надо, - так я на бобах и остался!
     - И ништо вам, сами виноваты, - сказала ему Елизавета Петровна.
     - Сам,  сам!.. - согласился Елпидифор Мартыныч. - Не пособите ли вы мне
в  этом случае?..  Право,  мне  становится это несколько даже обидно...  Вот
когда и нужно, - присовокупил он каким-то даже растроганным голосом, - чтобы
родители были