к  Григоровым по  обыкновению,  в
кабриолете и с грумом.  Для княгини и барона тоже был готов кабриолет, а для
князя фаэтон,  в  котором он  и  заехал за Еленой,  чтобы взять ее с  собой.
Когда,  наконец, все уже были в своих экипажах, то Анна Юрьевна впереди всех
улетела на своем рысаке.  За ней поехали в кабриолете княгиня и барон, и так
как княгиня сама пожелала править,  то  они поехали довольно тихо.  Сзади их
тронулся князь с Еленой,  который, как ни старался в продолжение всей дороги
не  смотреть даже вперед,  но  ему,  против воли его,  постоянно бросалось в
глаза  то,  что  княгиня,  при  каждом  посильнее толчке кабриолета,  крепко
прижималась своим  плечом  к  плечу  барона.  Такого рода  наблюдения нельзя
сказать,  чтобы успокоительно подействовали на князя,  и  в  парк он приехал
недовольный и раздраженный.
     В  Немецком клубе наше  маленькое общество собралось в  одну группу,  и
сначала,  как  водится,  пили  чай,  потом слушали хор  полковых музыкантов,
слушали охриплое пение тирольцев,  гиканье и  беснованье цыган,  и  все  это
никому не доставило большого удовольствия. Анна Юрьевна, собственно, затеяла
ехать в  Немецкий клуб  с  единственною целью встретиться там  с  своим юным
музыкальным талантом,  которого  вряд  ли  не  предполагала простить даже  и
которого она в самом деле встретила,  но в таком сотовариществе, что никакое
снисхождение ее не могло перенести того.  Она увидала его входящим в сад под
руку с весьма молоденькой девицей,  но уже пьяной и с таким нахальным видом,
что о роде занятий ее сомневаться было нечего.  Юный же талант,  увидав Анну
Юрьевну,  поспешил вместе с  своей спутницей стушеваться,  а  затем и совсем
исчез из  клуба.  Вследствие всего этого Анна  Юрьевна весь  остальной вечер
была злая-презлая!
     - Пойдемте ужинать, гадко все тут! - сказала она, и все с удовольствием
приняли ее  предложение.  Анна  Юрьевна за  свою сердечную утрату,  кажется,
желала,  по крайней мере,  ужином себя вознаградить и  велела было позвать к
себе повара,  но  оказалось,  что он  такой невежда был,  что даже названий,
которые говорила ему Анна Юрьевна, не понимал.
     - Поди,  мой милый,  ты, видно, кроме чернослива разварного да сосисок,
ничего и изготовить не умеешь, - проговорила она.
     - Рыба у нас,  ваше превосходительство, есть добрая, хорошая, - отвечал
ей на это немец повар.
     - Осетрина, что ли, эта ваша противная?
     - Осетрина, ваше превосходительство! Есть цыплята молодые с салатом.
     - Скажите,  какая редкость!  -  произнесла Анна Юрьевна с презрением. -
Ну, давайте уж вашей осетрины и цыплят!
     Повар поклонился ей  и,  неуклюже ступая своими аляповатыми сапогами по
паркету, вышел из залы.
     - А вы дайте мне того розового вина,  которое вы мне подавали,  когда я
заезжала к вам как-то тут... - отнеслась потом Анна Юрьевна к официанту.
     - Это 48-й номер, - отвечал тот не без гордости и пошел за вином.
     Анна Юрьевна пила это вино, когда была в клубе еще в начале лета с юным
своим  музыкальным  талантом.   При   этой  мысли  она  невольно  вздохнула,
постаравшись скрыть от всех этот вздох.
     Барон в  настоящий вечер был особенно нежен с княгиней:  его белобрысое
лицо, с каким-то медовым выражением, так и лезло каждоминутно князю в глаза.
Впрочем, начавшийся вскоре ужин и поданное розоватое вино, оказавшееся очень
хорошим вином,  отвлекли всех на  некоторое время от  их собственных мыслей:
все  стали есть и  пить и  ни  слова почти не  говорили между собой;  только
вдруг, посреди этой тишины, в залу вошли двое молодых людей, громко хохоча и
разговаривая.  Оказалось,  что один из них был не кто иной,  как Архангелов.
Увидав знакомых ему лиц,  и лиц такого хорошего круга,  Архангелов сейчас же
подлетел к ним самым развязным манером, сказал две - три любезности княгине,
протянул как-то совершенно фамильярно руку барону, кивнул головой приветливо
князю. Все это Архангелов делал, чтобы пустить пыль в глаза своему товарищу;
оба  молодые люди были писцы из  новых присутственных мест и  потому,  может
быть, несколько больше о себе думали, чем обыкновенные писцы. Получив на все
свои развязные слова и приветствия почти полное молчание, Архангелов счел за
лучше удалиться;  но не ушел совсем из комнаты, а стал тут же ходить с своим
приятелем взад и вперед по той именно стороне стола, на которой сидели Елена
и князь.
     - Мне, знаешь, наскучило уж бывать в свете! - говорил Архангелов своему
товарищу.
     - Мне самому тоже наскучило! - врал ему и тот.
     - Знаешь,  там эти скандальные исторьицы приятно еще слушать!  - болтал
Архангелов.
     - Я тоже пропасть их слыхал! - не уступал ему его приятель.
     - Вот  эта  княгиня,  -  продолжал Архангелов более уже тихим голосом и
показывая глазами на княгиню и барона, - с этим бароном вожжается!
     - Будто? - спросил с любопытством его товарищ.
     - Верно,  так-с...  Будьте благонадежны!..  Это  мне  моя сказывала!  -
отвечал самодовольно Архангелов.
     - Ха-ха-ха! - почему-то засмеялся на это его молодой товарищ.
     - Ха-ха-ха! - засмеялся также и сам Архангелов.
     У  Елены был прекрасный слух,  а у князя -  зрение:  она расслышала все
слова Архангелова,  а тот видел, как Архангелов показал глазами на княгиню и
барона.
     Когда молодые люди  разразились хохотом,  князь вдруг,  весь побледнев,
встал на ноги и, держась за стул, обратился к ним.
     - Чему вы смеетесь над нашим обществом? - проговорил он почти с пеной у
рта.
     - Мы ничему не смеемся! - пробормотал, покраснев, Архангелов.
     - Смеетесь,  черт возьми,  когда вам говорят то!  -  воскликнул князь и
стукнул стулом об пол.
     - Мы,  ей-богу, не над вами-с! - говорил Архангелов почти со слезами на
глазах.
     - Над  чем  же  вы  смеетесь?..  Над чем?  -  приступал князь и  хотел,
кажется, схватить молодого человека за воротник.
     - Князь, assez, finissez donc!* - крикнула ему Анна Юрьевна, удивленная
до крайности всей этой выходкой князя.
     ______________
     * довольно, прекратите же! (франц.).

     Княгиня тоже сильно смутилась, а барон явно струсил.
     - Я голову вам размозжу,  если вы осмелитесь хоть улыбнуться при мне! -
продолжал кричать на  молодых людей  князь,  причем Архангелов желал  только
извиниться как-нибудь перед ним,  а  товарищ его,  напротив,  делал сердитый
вид, но возражать, однако, ничего не решился.
     Елена,  с самого начала этой сцены больше и больше изменявшаяся в лице,
наконец, тоже встала и прямо взяла князя за руку.
     - Пойдемте, мне нужно с вами переговорить! - сказала она.
     - Сейчас! - отвечал тот и, по-видимому, еще что-то такое хотел крикнуть
на Архангелова.
     - Пойдемте,  мне  очень  нужно!  -  повторила  окончательно настойчивым
голосом Елена и, не выпуская руки князя, увела его в соседнюю комнату.
     Архангелов после того не преминул обратиться к оставшемуся обществу.
     - Ей-богу,  я  ничего,  решительно ничего не сказал!  -  проговорил он,
разводя руками.
     - Ну, не оправдывайтесь!.. Уходите лучше! - сказала ему Анна Юрьевна.
     - Сию секунду-с!  -  отвечал тот и, мигнув своему товарищу, вышел с ним
из залы.
     В это время Елена разговаривала в соседней комнате с князем.
     - Я теперь все понимаю, вс„! - произнесла она с ударением.
     - Что вы понимаете? - возразил ей князь, далеко еще не пришедший в себя
от гнева.
     - Все!  -  отвечала Елена задыхающимся голосом.  -  Как же? Как он смел
оскорбить княгиню!..  Я  бы  убить его  советовала вам!  -  прибавила она  с
насмешкой.
     - Я совсем не потому... - проговорил князь.
     - Перестаньте лгать!..  Я  говорить после этого с  вами  не  хочу!..  -
произнесла Елена и  проворно вошла опять в залу.  -  Анна Юрьевна,  возьмите
меня  в  свой  кабриолет,  мне  ужасно хочется проехаться на  вашем коне!  -
обратилась она к той.
     - Хорошо!  - отвечала как-то протяжно Анна Юрьевна. - Но где же князь и
что с ним происходит? - прибавила она с беспокойством.
     - Отдыхает там от своего гнева,  я с ним и ехать боюсь -  решительно! -
отвечала, как бы смеясь, Елена.
     - Но за что же он тут рассердился? - спрашивала Анна Юрьевна.
     - За то, что эти господа болтали что-то такое про всех нас.
     - О, как это смешно с его стороны! - воскликнула Анна Юрьевна.
     - И я ему говорила, что странно это!.. - подхватила Елена.
     Княгиня,  при всем этом разговоре их,  ничего не сказала,  а  барон так
даже отошел от нее и стоял уже вдали.
     - Только мы теперь же и поедемте!  - обратилась Елена почти с умоляющим
видом к Анне Юрьевне. - У меня maman больна: мне надобно поскорее домой!..
     - Пожалуй, поедемте! - произнесла опять с расстановкой Анна Юрьевна; ей
самой было противно оставаться в  клубе.  -  Скажите князю,  чтобы он  довез
моего  грума,  -  присовокупила она  княгине,  уходя;  и,  когда Елена стала
садиться в кабриолет, Анна Юрьевна ей сказала с участием:
     - Поосторожней, ma chere, смотрите, берегите себя!
     - Нет,  ничего!  Что мне сделается! - произнесла Елена почти с каким-то
презрением к самой себе.
     - Как что!..  Очень может сделаться!  - возразила Анна Юрьевна и лошадь
свою не погнала, по обыкновению, а поехала, явно желая поберечь Елену, самой
легкой рысцой: Анна Юрьевна в душе была очень добрая женщина.
     Тотчас после их отъезда воротился и князь в залу.
     - Где ж Елена Николаевна? - было первое слово его.
     - Она уехала с Анной Юрьевной,  -  отвечала княгиня,  не смея, кажется,
взглянуть мужу в лицо.
     - Уехала?..  С Анной Юрьевной?  -  повторил князь.  - В таком случае вы
поедете со мною в фаэтоне! - прибавил он княгине.
     - Хорошо, - отвечала она ему покорно.
     - А  я,  значит,  один в кабриолете поеду?  -  спросил барон с заметным
удовольствием.
     - Вы возьмите с собою грума Анны Юрьевны! - сказала ему княгиня.
     - Ах да, так! - подхватил барон.
     Во всю дорогу князь слова не промолвил с  женой,  и  только,  когда они
приехали  домой,   он,   выходя  из   экипажа,   произнес  полунасмешливо  и
полусердито:
     - Извините, что я вас разлучил!
     - Нисколько!.. Нисколько!.. Вы должны извиняться передо мною совершенно
в  другом!..  -  воскликнула княгиня,  и  голос ее в этом случае до того был
искренен и правдив,  что князь невольно подумал: "Неужели же она невинна?" -
и  вместе с тем он представить себе без ужаса не мог,  что теперь делается с
Еленой.


                                ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                                     I

     Часов в  двенадцать дня Елена ходила по  небольшому залу на своей даче.
Она  была  в  совершенно распущенной блузе;  прекрасные волосы ее  все  были
сбиты,  глаза  горели  каким-то  лихорадочным огнем,  хорошенькие ноздри  ее
раздувались,  губы  были пересохшие.  Перед ней  сидела Елизавета Петровна с
сконфуженным  и  оторопевшим  лицом;   дочь  вчера  из  парка  приехала  как
сумасшедшая,  не спала целую ночь;  потом все утро плакала,  рыдала, так что
Елизавета Петровна нашла нужным войти к ней в комнату.
     - Леночка,  ангел мой,  что такое с  тобой?  -  спросила она ее  как-то
робко.
     С  тех пор,  как князь стал присылать к ним деньги,  Елизавета Петровна
сделалась очень  нежна  с  дочерью  и  начала  постоянно беспокоиться об  ее
здоровье.
     Елена молчала и  ничего не отвечала,  и только выступившие на глазах ее
слезы и вздрагивающие щечки говорили об ее страшном душевном настроении.
     - Верно,  с князем что-нибудь вышло?.. Непременно уж так, непременно! -
произнесла Елизавета Петровна каким-то успокоивающим голосом.
     - Он такой низкий человек, такой лгун! - проговорила, наконец, Елена.
     - Ах,  господи,  ничего этого нет!..  Нам всегда так кажется,  когда мы
кого любим,  -  продолжала Елизавета Петровна тем же кротким и успокоивающим
голосом.
     Она  в  первый еще  раз так прямо заговорила с  дочерью об  ее  любви к
князю.
     - Нет, мне это не показалось!.. Я никогда бы не стала говорить, если бы
мне это только показалось!  -  говорила Елена.  - Впрочем, я сейчас сама ему
тем же заплачу,  - освобожу его от себя!.. Дайте мне бумаги и чернильницу!..
- прибавила она почти повелительно матери.
     Та послушно встала, сходила и принесла ей то и другое.
     Елена принялась писать к князю письмо.
     "Вы понимаете,  конечно,  черноту ваших поступков. Я просила вас всегда
об  одном:  быть  со  мной совершенно откровенным и  не  считать меня дурой;
любить женщину нельзя себя заставить,  но  не обманывать женщину -  это долг
всякого,  хоть  сколько-нибудь  честного человека;  между  нами  все  теперь
кончено;   я  наложницей  вашей  состоять  при  вашем  семействе  не  желаю.
Пожалуйста,  не трудитесь ни отвечать мне письмом,  ни сами приходить -  все
это будет совершенно бесполезно".
     Елизавета Петровна,  усевшаяся невдалеке от Елены, употребляла было все
усилия,  чтобы прочесть то,  что пишет Елена,  но, по малограмотству своему,
никак не могла этого сделать.
     - Потрудитесь приказать Марфуше  сходить  к  князю  и  отдать  ему  это
письмо! - говорила Елена, запечатав облаткой письмо.
     Елизавета Петровна нерешительно приняла его из рук дочери.
     - Что ты такое,  по крайней мере,  пишешь к нему? - спросила она, вовсе
не ожидая, что Елена ответит ей что-нибудь; но та, однако, отвечала:
     - Пишу ему, что он нечестный человек и что между нами все кончено!
     Елизавета Петровна даже побледнела при этом.
     - Ах,  не  советовала бы  я  тебе  этого делать,  не  советовала бы!  -
проговорила она, не уходя из комнаты.
     - Позвольте мне в этом случае ничьих советов не спрашивать, - возразила
ей Елена.
     - Но  ты  только  выслушай меня...  выслушай несколько моих  слов!..  -
произнесла Елизавета  Петровна  вкрадчивым голосом.  -  Я,  как  мать,  буду
говорить с тобою совершенно откровенно:  ты любишь князя,  - прекрасно!.. Он
что-то такое дурно поступил против тебя, рассердил тебя, - прекрасно! Но дай
пройти этому хоть один день,  обсуди все это хорошенько,  и ты увидишь,  что
тебе многое в  ином свете представится!  Я сама любила и знаю по опыту,  что
все потом иначе представляется.
     - Вы  никогда не любили!..  Вы только,  бог вас знает зачем,  продавали
себя! - сказала Елена.
     Елизавета Петровна сильно покраснела.
     - Нет,  я любила, - повторила она и не стала больше говорить: она очень
хорошо видела,  что Елену нельзя вразумить, и только разве придется услышать
от нее еще несколько крупных дерзостей.
     - Марфуша! - крикнула между тем та.
     - Я  пойду и  отдам ей письмо!..  -  остановила ее с  досадой Елизавета
Петровна.
     - Да вы непременно же отдайте! - сказала ей Елена.
     - Отдам...  Что мне!.. Делай глупости... - отвечала Елизавета Петровна,
уходя,  но,  покуда шла из  комнат в  кухню,  где была Марфуша,  она кой-что
попридумала.
     - Поди,  отдай это  письмо князю!..  -  начала она  приказывать той.  -
Непременно отдай ему  в  руки сама и  скажешь ему,  что это письмо от  Елены
Николаевны,  а  что Елизавета Петровна приказала-де  вам на  словах сказать,
чтобы вы очень не беспокоились и  пожаловали бы к нам сегодня,  -  поняла ты
меня?
     - Поняла,  барыня!  -  отвечала краснощекая и  еще  более растолстевшая
Марфуша.  Несмотря на простоту деревенскую в словах, она была препонятливая.
- А что же, барыня, мне делать, как я князя не застану дома? - спросила она,
принимая письмо от Елизаветы Петровны и повязывая голову платочком.
     - Подожди его.
     - А если он долго не придет?
     - Подожди подольше, - разрешила ей Елизавета Петровна.
     Марфуша после  того  проворно пошла через большой сад  к  Григоровым на
дачу.  Не возвращалась она,  по крайней мере,  часа два - три, так что Елена
всякое терпение потеряла.
     - Да что Марфуша пропала, что ли, совсем? - спросила она.
     - Вероятно,  забежала куда-нибудь к приятельницам! - отвечала Елизавета
Петровна;  о  том,  что  она  велела Марфуше лично  передать князю  письмо и
подождать его,  если  его  дома  не  будет,  Елизавета Петровна сочла  более
удобным не говорить дочери.
     Часу в четвертом,  наконец,  Елизавету Петровну вызвала кухарка,  - это
возвратилась Марфуша.
     - Барыня,  я не застала князя,  -  доложила ей та как-то таинственно, -
ждала-ждала, все тамотко сидела.
     - А письмо куда же ты девала?
     - Письмо оставила там.  Камердинер говорит: "Дай, говорит, я положу его
на стол".
     - Но где же может быть князь?  - спросила Елизавета Петровна, все более
и более приходя в досаду на то, что Марфуша не застала князя дома: теперь он
письмо  получит,  а  приглашение,  которое  поручила ему  Елизавета Петровна
передать от себя, не услышит и потому бог знает чем все может кончиться.
     - И там-то,  дома-то,  не знают,  где он,  -  толковала ей Марфуша, - в
шесть часов утра еще ушел и до сей поры нет.
     Елизавета Петровна понять не могла,  что это значит. Она возвратилась к
дочери.
     - Марфуша пришла,  князя дома нет,  он в  шесть часов еще утра уехал из
дому, - проговорила она неторопливо.
     - Как в  шесть часов утра?..  Куда же  это он  мог уехать?  -  спросила
Елена.
     - Там дома никто не знает.
     - Что за вздор такой! Пошлите ко мне Марфушу.
     Елизавета Петровна сходила и позвала Марфушу.
     - Куда князь уехал? - спросила ее Елена.
     - Никто,  барышня,  не знает, - отвечала ей Марфуша, - княгиня уж людей
по  лесу искать его послала;  в  Москву если бы поехал,  так лошадей бы тоже
велел заложить.
     - Но,  может  быть,  он  на  извозчике  поехал,  -  заметила  Елизавета
Петровна.
     - Николи,  барыня,  он на извозчиках не ездит, николи!.. Люди ихние мне
это говорили, - объясняла Марфуша.
     Елена, слушая ее, все больше и больше бледнела.
     - Ну,  поди к  себе,  -  сказала она каким-то тихим голосом Марфуше.  -
Подите и вы, - прибавила она матери.
     Елизавета  Петровна,  взглянув  с  беспокойством на  дочь,  вышла;  но,
впрочем,  села  в  ближайшей комнате и  стала  прислушиваться.  Елена сидела
несколько времени,  не  шевелясь на  своем месте;  лицо ее постепенно начало
принимать какое-то испуганное выражение.  Ей, после рассказа Марфуши, пришла
в голову страшная мысль:  "Князь ушел в шесть часов утра из дому;  его везде
ищут и не находят; вчера она так строго с ним поступила, так много высказала
ему презрения,  - что, если он вздумал исполнить свое намерение: убить себя,
когда  она  его  разлюбит?"  Все  это  до  такой степени представилось Елене
возможным и  ясным,  что она даже вообразила,  что князь убил себя и  теперь
лежит,  исходя кровью в Останкинском лесу, и лежит именно там, где кончается
Каменка и  начинаются сенокосные луга.  Затем  Елена не  могла более владеть
собой; она вдруг встала с своего места.
     - Дайте мне поскорее одеться!.. Дайте!.. - почти вскрикнула она.
     На этот зов ее вбежала к ней сама Елизавета Петровна.
     - Что такое,  ангел мой, с тобой, что тебе надобно? - спросила она ее с
беспокойством.
     Елизавета Петровна по  преимуществу боялась,  чтобы  от  таких душевных
волнений Елена не выкинула.
     - Оденьте меня,  maman,  поскорее!..  Оденьте!  -  говорила Елена почти
каким-то помешанным голосом.
     - Но куда же ты,  ангел мой,  идешь?  -  спросила ее Елизавета Петровна
робко.
     - Я пойду поищу князя;  я знаю,  где он может гулять,  - отвечала Елена
тем же как бы помешанным голосом.
     Такой ответ дочери Елизавету Петровну очень порадовал.  "Слава богу,  -
подумала она про себя, - теперь они встретятся и наверно помирятся".
     - Что ж, сходи; тебе и самой пройтись недурно! - произнесла она вслух.
     Елена проворно вышла,  прошла весь большой сад,  всю Каменку,  но  ни в
начале ее,  ни в конце не нашла князя. Шедши, она встречала многих мужчин и,
забыв всякую осторожность, ко всем им обращалась с вопросом:
     - Скажите, вы князя Григорова знаете?
     Большая