ропливо подавая Елене двести рублей серебром.
     Та сейчас послала за чаем и за доктором для ребенка.
     - Только вы завтра на мне, Николя, и женитесь! - говорила ему Елена.
     - Завтра, непременно завтра! - отвечал Николя.
     Елена до такой степени спешила выйти замуж,  с одной стороны,  кажется,
из опасения,  чтобы Николя кто-нибудь не отговорил, а с другой, тоже чтобы и
самой не передумать.


                                    XII

     Услыхав о женитьбе сына на Жиглинской, старик Оглоблин в первые минуты,
когда ему сказали о том, совсем потерялся и потом, конечно, позвал к себе на
совещание своего Феодосия Иваныча.
     - Слышали...  что тут...  наделалось? - спросил он его своим отрывистым
языком.
     - Что такое-с?  - отозвался Феодосий Иваныч, как бы и не догадываясь, о
чем его спрашивают.
     - Николай!.. Женился... на этой бывшей нашей кастелянше!.. И я желаю...
брак этот расторгнуть!.. - продолжал старик Оглоблин.
     Феодосий Иваныч на  это  уже  молчал:  он,  кажется,  все еще продолжал
немножко сердиться на своего начальника.
     - Как вы думаете, разведут их? - приставал к нему Оглоблин.
     - Как  мне  думать тут?..  Все  это от  владыки зависит!  -  воскликнул
насмешливо Феодосий Иваныч,  в  удивлении,  что начальник его подобных вещей
даже не знает.
     - От владыки, вы думаете, зависит это? - переспросил тот его еще раз.
     - Все от владыки! - повторил Феодосий Иваныч тем же насмешливо-грустным
тоном.
     Получив такое  разъяснение от  подчиненного,  старик Оглоблин в  то  же
утро,  надев все свои кресты и ленты,  отправился к владыке.  Тот принял его
весьма благосклонно и  предложил ему чаю.  Оглоблин,  путаясь и  заикаясь на
каждом почти слове,  тем не менее,  однако,  с  большим чувством рассказал о
постигшем его горе и затем изложил просьбу о разводе сына.  Владыка выслушал
его весьма внимательно, но ответ дал далеко не благоприятный.
     - В законе указаны случаи,  вызывающие развод, но в браке вашего сына я
не вижу ни одного из них! - произнес он своим бесстрастным голосом.
     Старик Оглоблин,  разумеется,  возражать ему не осмелился и ограничился
только  тем,  что  уехал  от  владыки  крайне  им  недовольный и  еще  более
опечаленный совершившимся в его семье событием.
     В  следующую затем  неделю  все  именитые друзья  и  сослуживцы старика
Оглоблина  спешили  навестить  его   для  выражения  ему  своего  участия  и
соболезнования; на все утешения их он только молча склонял голову и разводил
руками.  Николя между тем каждый день ездил к  отцу,  чтобы испросить у него
прощение,  но  старик его  не  принимал.  Тогда  Николя решился обратиться к
Феодосию Иванычу и для этого забежал к нему нарочно в канцелярию.
     - Послушайте:  подите, выхлопочите, чтоб отец меня простил! - сказал он
ему.
     На  первых порах Феодосий Иваныч взглянул было  как-то  нерешительно на
Николя.
     - А если не выхлопочете, так, право, отдую, ей-богу! - присовокупил тот
по обыкновенной своей методе,  и Феодосий Иваныч в самом деле,  должно быть,
побаивался подобных угроз,  потому что на другой же день,  при докладе бумаг
своему начальнику, он сказал ему:
     - Что вы Николая-то Гаврилыча не прощаете!.. Один сын всего, и с тем вы
в ссоре!
     - А зачем он на такой негодяйке женился? - перебил его резко Оглоблин.
     - Что ж на негодяйке?.. Вам, что ли, с ней жить, али ему? - возразил, в
свою очередь,  тоже резко Феодосий Иваныч.  -  Не  молоденькие,  -  пожалуй,
умрете и  не повидаетесь с  сыном-то!  -  прибавил он затем каким-то мрачным
голосом и  этим последним замечанием окончательно поразил своего начальника,
так что у того слезы выступили на глазах.
     - Ну, велите, чтобы Николай приехал! - произнес он, почти всхлипывая.
     Феодосий Иваныч сейчас послал казенного курьера сказать о  том  Николя;
тот немедля приехал к  отцу,  стал перед ним на колени и  начал было у  него
испрашивать прощения себе и жене.  Его,  собственно, старик тут же простил и
дал  ему поцеловать свою руку,  но  о  жене и  говорить не  позволил.  Тогда
Николя, опять забежав в канцелярию к Феодосию Иванычу, попросил его повлиять
на начальника своего.  И  Феодосий Иваныч,  вероятно,  повлиял ему известным
способом,  потому что, когда на другой день Николя приехал к отцу и, став на
колени,  начал его снова просить за жену,  то старик, хоть и с презрительною
несколько миной,  но  сказал  ему:  "Ну,  пусть  себе  приезжает!"  И  Елена
приехала.  Она это сделала единственно затем,  чтобы не  поддерживать распри
между отцом и  сыном.  Старик Оглоблин,  как только увидал ее,  так невольно
почувствовал  неотразимое  влияние   красоты  ее   и,   по   своей   прежней
кавалергардской привычке,  свернул свою правую руку кренделем и предложил ее
Елене.  Та вложила в  этот крендель свою руку,  и  таким образом они вошли в
гостиную,  где старик усадил свою невестку на  самое почетное место и  был к
ней очень внимателен и любезен. Когда, наконец, молодые кончили свой визит и
пошли, то Николя на минуту приостановился со своим отцом в гостиной.
     - Что,  папа,  какова?..  Ведь красавица!  -  проговорил он  негромко и
показывая глазами на уходящую Елену.
     - Почти!..  Почти красавица! - произнес старик с видом знатока. - Желта
только как-то она сегодня! - прибавил он.
     - Это ничего, пройдет! - подхватил Николя, весь горя радостью.
     Елена не то что была желта -  она была почти зеленая; только силой воли
своей она скрывала те адские мученья, которые переживала внутри себя!
     О   браке  Николя  с   Еленой  у  Григоровых  узнали  очень  не  скоро;
единственный  человек,  который  мог  бы  принести  эту  новость,  Елпидифор
Мартыныч,  не  был  у  них  недели уже две,  потому что прихворнул разлитием
желчи.  Болезнь эта с ним приключилась от беспрестанно переживаемого страха,
чтобы как-нибудь не узнали о припрятанных им себе в карман деньгах Елизаветы
Петровны:   Елпидифор  Мартыныч  во  всю  свою  многолетнюю  и  не  лишенную
разнообразных случаев жизнь в  первый еще  раз  так  прямо и  начисто цапнул
чужие деньги.  Но последнее время общество Григоровых увеличилось появлением
барона Мингера, прибывшего, наконец, в Москву и, по слухам, даже получающего
в  оной какое-то важное служебное назначение.  Когда барон приехал в  первый
раз к князю,  тот принял его довольно сухо; но барон, однако, отнесся к нему
так симпатично,  с  таким дружеским участием,  с такими добрыми и ласкающими
манерами,  что князь невольно смягчился, и когда барон уехал, он переговорил
по этому поводу с женою.
     - Какой нынче барон сделался нежный! - сказал он ей немножко в шутку.
     - Ужасно!  Его  узнать нельзя!  -  подхватила княгиня с  каким-то  даже
увлечением.
     Жизнь с Анной Юрьевной и ухаживанье за нею, больною, действительно, еще
больше  выдрессировали барона  и  сделали его  до  утонченности терпеливым и
искательным человеком.  К Григоровым он начал ездить каждый вечер,  и вечера
эти обыкновенно проводились таким образом: часу в седьмом княгиня посылала к
мужу спросить,  что можно ли к нему прийти сидеть в кабинет. Князь, хоть и с
невеселым видом,  но отвечал, что можно. Княгиня приходила с работой, а г-жа
Петицкая с книгой,  в ожидании,  что ее заставят читать.  Князь при этом был
постоянно с  мрачным выражением в лице и с какими-то беспокойно переходящими
с предмета на предмет глазами.  Дамы усаживались поближе к лампе;  вскоре за
тем  приезжал барон,  подавали чай,  и  начинался о  том,  о  сем  негромкий
разговор, в котором князь редко принимал какое-нибудь участие.
     В   один  из  вечеров  барон  приехал  с  несколько  более  обыкновенно
оживленным лицом.
     - Какую я сейчас новость слышал,  обедая в английском клубе!..  - начал
он, усевшись на кресло.
     - Какую же  такую новость?  -  спросила его княгиня,  вовсе не  ожидая,
чтобы это была какая-нибудь серьезная новость.
     Барон  медлил  некоторое  время  ответом,  как  бы  опасаясь  несколько
рассказывать то, что он слышал.
     - Да говорят...  -  начал он,  -  что этот Николай,  кажется,  Гаврилыч
Оглоблин, сей весьма глупый господин, женился на госпоже Жиглинской.
     - Не может быть! - воскликнули обе дамы в один голос.
     Князь, с своей стороны, перевел на барона свой беспокойный взгляд.
     - Говорят-с! - отвечал барон, пожимая плечами. - В клубе один старичок,
весьма почтенной наружности, во всеуслышание и с достоверностью рассказывал,
что он  сам был на обеде у  отца Оглоблина,  который тот давал для молодых и
при этом он пояснил даже,  что сначала отец был очень сердит на сына за этот
брак, но что потом простил его...
     - Странно что-то  это!  -  произнесла Петицкая,  вспыхнувшая даже вся в
лице и, видимо, страшно опешенная этим известием.
     - То,  что Оглоблин женился на госпоже Жиглинской - это не удивительно:
мужчины увлекаются в этом случае часто,  -  продолжал рассуждать барон, - но
каким образом госпожа Жиглинская,  девушка,  как  всем это известно,  весьма
умная,  очень образованная,  решилась связать свою судьбу навеки с  подобным
человеком?..
     - Но  правда ли  это,  нет  ли  тут какой-нибудь ошибки,  не  другая ли
какая-нибудь это Жиглинская?  -  спросила княгиня,  делая вместе с  тем знак
барону,  чтобы он  прекратил этот разговор:  она очень хорошо заметила,  что
взгляд князя делался все более и более каким-то мутным и устрашенным; чуткое
чувство женщины говорило ей,  что муж до  сих пор еще любил Елену и  что ему
тяжело было выслушать подобное известие.
     Барон,  с  своей стороны,  понял княгиню и поспешил успокоить несколько
князя.
     - Очень может быть,  что это и  ошибка!..  Мало ли  этаких qui pro quo*
бывает! - сказал он.
     ______________
     * путаница, недоразумение (лат.).

     Князь при этом перевел свой взгляд с барона на жену.
     Но как бы ради того, чтобы окончательно рассеять всякое сомнение в этом
слухе,  вдруг нежданно-негаданно прибыл Елпидифор Мартыныч, в первый еще раз
выехавший из  дому  и  поставивший непременным долгом для  себя  прежде всех
явиться к Григоровым, как ближайшим друзьям своим.
     При виде доктора, князь на него уже вскинул свой взгляд.
     - А правда ли,  что Жиглинская вышла замуж за Оглоблина?  -  спросил он
его,  не дав еще Елпидифору Мартынычу ни с  кем путем раскланяться и заметно
считая Иллионского за самого всезнающего и достоверного вестника.
     Елпидифор Мартыныч смешался даже на первых порах от такого вопроса.
     - К-ха!  - откашлянулся он прежде всего протяжно. - Правда, если вы это
изволите знать! - присовокупил он, пожимая плечами.
     - Меня  больше всего  то  удивляет,  -  отнесся барон  почти  шепотом к
Елпидифору Мартынычу,  -  что могло госпожу Жиглинскую побудить на  подобный
брак!
     - Бедность,  больше ничего,  что бедность! - отвечал тот. - А тут еще к
этому случилось,  что  сама и  ребенок заболели.  Ко  мне  она почему-то  не
соблаговолила прислать, и ее уж один молодой врач, мой знакомый, навещал; он
сказывал мне,  что ей  не  на  что было не  то что себе и  ребенку лекарства
купить, но даже булки к чаю, чтобы поесть чего-нибудь.
     Княгиня опять, как и барону, сделала Елпидифору Мартынычу знак, чтоб он
перестал об этом говорить,  и  тот замолчал было;  но князь,  в  продолжение
всего рассказа Елпидифора Мартыныча то красневший, то бледневший в лице, сам
с ним возобновил этот разговор.
     - Но где же Жуквич? Почему он не помог ей? - спросил он, и голос у него
при этом как бы выходил не из гортани, а откуда-то из глубины груди.
     - Да,  ищи его!.. Он давно с собаками удрал!.. Кто говорит, что обобрал
даже ее совсем,  а кто сказывает,  что и совсем между ними ничего не было! -
отвечал Елпидифор Мартыныч.
     Князь начал после того себе гладить грудь,  как  бы  желая тем  утишить
начавшуюся там боль;  но это не помогало:  в сердце к нему,  точно огненными
когтями,  вцепилась мысль,  что были минуты, когда Елена и сын его умирали с
голоду,  а  он  и  думать о  том не  хотел;  что,  наконец,  его Елена,  его
прелестная  Елена,   принуждена  была   продать  себя   этому  полуживотному
Оглоблину.  Далее затем у князя все уже спутывалось в голове.  Княгиня между
тем продолжала наблюдать за  ним и,  видя,  что тревога на  лице у  него все
более и более усиливалась, спросила его:
     - Ты, кажется, устал, - не хочешь ли отдохнуть?
     - Д-да!.. - произнес князь почти умоляющим голосом.
     - Пойдемте, господа, ко мне! - сказала княгиня гостям своим.
     Те последовали за нею.
     - Вы  напрасно князю рассказывали всю эту историю!..  -  слегка укорила
она обоих их.
     - Но я никак не ожидал, что это такое сильное впечатление произведет на
него! - подхватил барон.
     - А меня ведь он -  к-ха!  -  Сам спрашивать начал,  -  как тут было не
отвечать! - объяснял Елпидифор Мартыныч.
     Далее залы княгиня не повела гостей своих и просила их усесться тут же,
а  сама начала прислушиваться,  что делается в кабинете.  Вдруг князь громко
крикнул лакея.  Тот на этот зов проворно пробежал к  нему через залу.  Князь
что-то такое приказал ему. Лакей затем вышел из кабинета.
     - Что такое тебе князь приказал? - спросила его стремительно княгиня.
     - Управляющего приказали позвать-с  к  себе!  -  отвечал лакей,  быстро
проходя.
     - Зачем бы это? - обратилась княгиня к барону, как бы спрашивая его.
     Тот молча на это пожал плечами.
     - Вероятно,  заняться чем-нибудь хочет и развлечь себя, - вмешался в их
разговор Елпидифор Мартыныч.
     В  это время управляющий прошел в  кабинет,  и княгиня еще внимательней
стала прислушиваться,  что там будет происходить.  При этом она очень хорошо
расслышала,  что  князь почти строго приказал управляющему как  можно скорее
заложить одно из самых больших имений.
     - Слушаю-с! - отвечал ему тот фистулой и вышел из кабинета.
     - Именье зачем-то велел заложить, - обратилась снова к барону княгиня.
     - Именье? - переспросил он.
     - Да! - отвечала княгиня.
     - Для чего бы это? - продолжал барон.
     - Может быть, за границу думает совсем уехать! - пояснила княгиня.
     - Что  же,  и  вы  поедете?  -  спросил барон;  в  голосе его  при этом
послышалась как бы какая-то грусть.
     - О, непременно! - подхватила та.
     - Князю безотлагательно следовало бы  ехать за границу и  укрепить свои
нервы купаньями, а то он, пожалуй, тут с ума может сойти! - опять вмешался в
их разговор Елпидифор Мартыныч.
     Во всей этой беседе г-жа Петицкая,  как мы видим, не принимала никакого
участия и  сидела даже  вдали  от  прочих,  погруженная в  свои  собственные
невеселые мысли:  возвращаясь в Москву, она вряд ли не питала весьма сильной
надежды встретить Николя  Оглоблина,  снова  завлечь и  женить на  себе;  но
теперь,  значит, надежды ее совершенно рушились, а между тем продолжать жить
приживалкою,  как ни добра была к  ней княгиня,  у г-жи Петицкой недоставало
никакого терпения,  во-первых,  потому, что г-жа Петицкая жаждала еще любви,
но устроить для себя что-нибудь в  этом роде,  живя с княгинею в одном доме,
она видела,  что нет никакой возможности, в силу того, что княгиня оказалась
до такой степени в  этом отношении пуристкою,  что при ней неловко даже было
просто  пококетничать с  мужчиной.  Кроме  того,  г-жа  Петицкая была  очень
капризна  по  характеру  и  страшно  самолюбива,  а  между  тем,  по  своему
зависимому положению, она должна была на каждом шагу в себе это сдерживать и
душить.  Словом,  благодаря настоящей своей жизни, она с каждым днем худела,
старелась и,  к ужасу своему,  начала ожидать,  что скоро,  пожалуй,  совсем
перестанет нравиться мужчинам.


                                   * * *

     Управляющий на  другой же  день принес князю занятые под именье деньги,
более ста тысяч.  Князь,  внимательно и  старательно пересчитав их,  запер в
свой железный шкаф и  потом,  велев подать себе карету,  поехал к нотариусу.
Нотариус этот был еще старый знакомый его отца.  Увидав князя,  он  произнес
радостное восклицание.
     - Ваше сиятельство,  какими судьбами?..  Господи,  что с вами, - как вы
похудели и постарели! - присовокупил он.
     - Болен нынешним летом был,  -  отвечал князь.  -  Есть у вас особенная
комната, где бы переговорить?
     - Есть, имею! - отвечал нотариус, вводя князя в свой кабинет. - Молодым
людям стыдно бы хворать!.. Вот нам старикам - другое дело!
     - Старые люди крепче нынешних,  -  говорил князь,  садясь.  -  Я вот по
случаю слабого моего здоровья, - начал он несколько прерывающимся голосом, -
желал бы написать духовную...
     - Это дело хорошее; это при всяком здоровье не мешает делать! - одобрил
его нотариус.
     - Завещать  я  желаю,  -  продолжал  князь,  тряся  ногою,  -  все  мое
недвижимое имущество в пожизненное владение жене моей, - можно это?..
     - Можно-с!.. Нынче без испрошения высочайшей воли это можно.
     - Потом,  весь капитал мой,  в четыреста тысяч,  я желаю оставить моему
побочному сыну  -  сыну девицы Жиглинской,  а  теперь по  мужу Оглоблиной...
можно это?
     - И это можно; деньги - благоприобретенное ваше.
     - Только,  пожалуйста,  чтобы строго юридически все  это  было и  чтобы
наследники никак  не  могли оттягать как-нибудь от  ребенка и  у  жены  моей
завещанного.
     - Крепко напишем-с, верно будет; ничего не оттягают.
     - И чтобы как можно поскорее это сделать.
     - Да сегодня же к вам вечером и привезем все.
     - Пожалуйста! - повторил князь.
     Провожая его,  нотариус еще раз повторил ему свое сожаление, что он так
постарел и похудел.
     Возвратясь домой,  князь,  кажется,  только и занят был тем, что ожидал
духовную,  и  когда часам к  семи вечера она не  была еще ему привезена,  он
послал за  нею нарочного к  нотариусу;  тот,  наконец,  привез ему духовную.
Князь подписал ее и тоже бережно запер в свой железный шкаф. Остальной вечер
он провел один.
     На  другой день  поутру князь велел опять заложить себе карету и,  взяв
все сто тысяч с собой, поехал в банк, где положил деньги на свое имя. Выходя
из банка, князь вдруг встретился с Николя Оглоблиным.
     - Здравствуйте!  -  заговорил тот радостным и  в то же время оторопелым
голосом.
     - Здравствуйте! - отвечал ему князь мрачно и хотел было уйти.
     - А я на вашей знакомой Елене Николаевне женился, - не утерпел и бухнул
Николя.
     - Слышал это я!.. Поздравляю вас! - говорил князь.
     - Вот прислала сюда пятьдесят тысяч на  свое имя положить;  без того за
меня не шла. "Нет, говорит, меня другие обманули, теперь я стала практична!"
- молол Николя.
     Князь ничего ему  на  это не  ответил и  даже поспешил раздвинуть силою
сгустившуюся у выхода толпу, чтобы только уйти от Николя.
     Из банка князь заехал в театр и взял билет на ложу, который, возвратясь
домой, отнес к княгине.
     - Поезжайте сегодня с Петицкой в театр, - отличная пьеса идет.
     - А ты поедешь?
     - То есть, я приеду... Мне часов до восьми нужно дома быть.
     - Хорошо,  если ты приедешь,  - отвечала княгиня, полагавшая, что князь
этими делами своими и поездкой в театр хочет развлечь себя.
     С наступлением вечера князь по крайней мере раз пять посылал спрашивать
княгиню,  что скоро ли она поедет?  Та,  наконец,  собралась и  зашла сама к
князю. Она застала его сидящим за столом с наклоненной на руки головой.
     - А ты скоро приедешь? - спросила она его, почти испуганная его видом.
     - Сейчас же,  очень скоро! - отвечал князь как-то нервно и торопливо. -
Поезжайте, поезжайте! - прибавил он.
     Княгиня поехала.
     Прошло около часу.
     Во всем доме была полнейшая тишина; камердинер князя сидел в соседней с
кабинетом комнате и  дремал.  Вдруг раздался выстрел;  камердинер вскочил на
ноги,  вместе  с  тем  в  залу  вбежала  проходившая по  коридору горничная.
Камердинер бросился в кабинет к князю.
     - Что такое, батюшки! - кричала ему вслед горничн