при детях и наставляли их, как они должны себя вести!
     - Плохо уж нынешних детей наставлять! - воскликнула Елизавета Петровна.
     - Плохо-то,  плохо!  Конечно, что на первых порах слова родительские им
покажутся неприятными,  ну,  а потом,  как обдумаются,  так,  может быть,  и
сделают по-ихнему;  я,  вы знаете,  для вас делал в этом отношении,  сколько
только мог,  да и вперед - к-ха!.. - что-нибудь сделаю, - не откажитесь уж и
вы, по пословице: долг платежом красен!
     - Сделаю,   скажу,  если  только  примут  меня!  -  отвечала  Елизавета
Петровна.
     - Примут, примут! - повторил двоекратно Елпидифор Мартыныч и, поехав от
Елизаветы Петровны, готов был прибить себя от досады, что о деньгах, которые
были почти в  руках его,  он должен был теперь столько хлопотать.  Почтенный
доктор,  впрочем,  совершенно понапрасну беспокоился.  Князь имел  намерение
поблагодарить его  гораздо больше,  чем  сам того ожидал Елпидифор Мартыныч;
кроме  того,  князь  предположил возобновить ему  годичную практику в  своем
доме,  с тем только,  чтобы он каждый день заезжал и наблюдал за Еленой и за
ребенком.  После помощи,  оказанной Иллионским Елене,  князь решительно стал
считать его недурным доктором и не говорил ему о своих предположениях потому
только,  что  все это время,  вместе с  Еленой,  он  был занят гораздо более
важным предметом.
     - Как же мы назовем нашего птенца? - спросил он ее.
     - Да  хоть Николаем,  в  честь моего отца,  который был весьма,  весьма
порядочный человек! - отвечала она.
     - Хорошо; но когда же мы крестить его будем?
     Елена при этом вопросе молчала некоторое время.
     - Знаешь что,  -  начала она неторопливо и  с расстановкой.  -  Если бы
только возможно это было, так я желала бы лучше его совсем не крестить.
     - Как не крестить? - воскликнул князь.
     - Так,  не крестить... Я и ты, разумеется, нисколько не убеждены в том,
что это необходимо;  а  потому,  зачем же  мы над собственным ребенком будем
разыгрывать всю эту комедию.
     - Как  же,  ты  так-таки  совсем и  хочешь оставить его  некрещеным?  -
спросил князь, все еще не могший прийти в себя от удивления.
     - Так,  совсем некрещеным,  - отвечала Елена, как бы ясно и определенно
обдумавшая этот предмет.
     - Но это,  -  начал князь,  все более и более теряясь,  - по нашим даже
русским законам совершенно невозможно; ты этим подведешь под ответственность
и неприятности себя и ребенка!
     - Вот в  том-то и  дело;  я  никак не желаю,  чтобы он жил под русскими
законами... Ты знаешь, я никогда и ни на что не просила у тебя денег; но тут
уж  буду требовать,  что  как только подрастет немного наш мальчик,  то  его
отправить  за  границу,   и  пусть  он  будет  лучше  каким-нибудь  кузнецом
американским или английским фермером, но только не русским.
     - Но и там все-таки нельзя быть некрещеным.
     - Там,  то есть в Америке,  он может приписаться к какой хочет секте по
собственному желанию и усмотрению.
     Князь,  на первых порах, почти ничего не нашел, что ей отвечать: в том,
что всякий честный человек, чего не признает, или даже в чем сомневается, не
должен разыгрывать комедий, он, пожалуй, был согласен с Еленой, но, с другой
стороны, оставить сына некрещеным, - одна мысль эта приводила его в ужас.
     - Нет,  я никак не желаю не крестить его! - сказал он, вставая с своего
места и начав ходить по комнате.
     По тону голоса князя и по выражению лица его Елена очень хорошо поняла,
что его не  своротишь с  этого решения и  что на  него,  как она выражалась,
нашел бычок старых идей;  но  ей  хотелось,  по  крайней мере,  поязвить его
умственно.
     - Это  почему ты  не  желаешь?  Нельзя же  иметь какое-то  беспричинное
нежелание!.. - спросила она.
     - Да  хоть потому,  что я  не  желаю производить над сыном моим опыты и
оставлять  его  уж,  конечно,  единственным  некрещеным  человеком  в  целом
цивилизованном мире.
     Последнее представление поколебало, кажется, несколько Елену.
     - А китайцы и японцы?..  И это еще неизвестно,  чья цивилизация лучше -
их или наша!.. - проговорила она.
     - Я нахожу, что наша лучше, - сказал князь.
     - Я  так  нахожу,  так  хочу...  Какой  прекрасный способ  доказывать и
убеждать! - сказала насмешливо Елена. - Спросим, по крайней мере, Миклакова,
- присовокупила она,  -  пусть он  решит наш спор,  и  хоть он тоже с  очень
сильным старым душком, но все-таки смотрит посмелее тебя на вещи.
     - Изволь,  спросим!  -  согласился князь и вследствие этого разговора в
тот же  день нарочно заехал к  Миклакову и,  рассказав ему все,  убедительно
просил его вразумить Елену, так что Миклаков явился к ней предуведомленный и
с заметно насмешливой улыбкой на губах. Одет он был при этом так франтовато,
что Елена,  несмотря на свое слабое здоровье и то, что ее занимал совершенно
другой предмет, тотчас же заметила это и, подавая ему руку, воскликнула:
     - Что это, каким вы франтом нынче?
     - Он нынче всегда таким является и каждый вечер изволит с моей супругой
в карты играть! - подхватил князь.
     - Изволю-с, изволю!.. - отвечал Миклаков, несколько краснея в лице.
     - Ну, прежде всего подите и посмотрите моего сына, - сказала ему Елена.
     - Да,  да,  прежде всего этого господина надобно посмотреть!  - отвечал
Миклаков и прошел в детскую.
     - Какой отличный мальчик! Какой прелестный! - кричал он оттуда.
     Елена при этом вся цвела радостью. Князь, в свою очередь, тоже не менее
ее был доволен этим.
     Миклаков, наконец, вышел из детской и сел.
     - Славный мальчик, чудесный, - повторил он и тут еще раз.
     - А вот Елена Николаевна хочет не крестить его, - сказал князь.
     - Что-с? - спросил торопливо Миклаков, как бы ничего этого не знавший.
     - Я хочу, чтобы он остался некрещеным, - отвечала Елена.
     - Но на каком же это основании?
     - На том, что оба мы, родители его, не признаем никакой необходимости в
том.
     - Поэтому вы сына вашего хотите оставить без всякой религии?
     - Хочу! - сказала Елена.
     Миклаков поднял от удивления плечи.
     - Признаюсь,  я  не  знаю ни  одного дикого народа,  который бы не имел
какой-нибудь религии.
     - У диких она пусть и будет,  потому что все религии проистекают или из
страха, или от невежества.
     - От  невежества ли,  от страха ли,  из стремления ли ума признать одно
общее начало и,  наконец,  из особенной ли способности человека веровать, но
только  религии  присущи всем  людям,  и  потому  как  же  вы  хотите  такое
естественное чувство отнять у вашего сына?!
     - Если у  него нельзя отнять религиозного чувства,  то  я  не хочу,  по
крайней мере, чтоб он был православный.
     - Какой же  бы  религии вы желали посвятить его?  -  спросил насмешливо
Миклаков.
     - Да хоть протестантской!..  Она все-таки поумней и  попросвещенней!  -
отвечала Елена.
     - А  позвольте спросить,  долгое  ли  время  вы  изволили употребить на
изучение  того,  чтобы  определить достоинство той  или  другой  религии?  -
продолжал Миклаков тем же насмешливым тоном.
     - Для  этого  вовсе  не  нужно  употреблять долгого времени,  а  просто
здравый смысл сейчас же вам скажет это.
     - Ну,  а я этого здравого смысла, признаюсь, меньше всего в вас вижу, -
возразил Миклаков.
     - Это почему? - воскликнула Елена.
     - А потому,  что если бы вы имели его достаточное количество,  так и не
возбудили бы даже вопроса:  крестить ли вам вашего сына или нет,  а прямо бы
окрестили его  в  религии той  страны,  в  которой предназначено ему  жить и
действовать,  и пусть он сам меняет ее после,  если ему этого пожелается,  -
вот  бы  что  сказал вам здравый смысл и  что было бы  гораздо умнее и  даже
либеральнее.
     - Может быть,  умнее,  но никак не либеральнее, - сказала, отрицательно
покачав головой, Елена.
     - Нет,  либеральней, - повторил еще раз Миклаков. - То, что вы сделаете
вашего сына протестантом,  - я не говорю уже тут об юридических неудобствах,
- что  вы  можете  представить в  оправдание этого?..  -  Одну  только  вашу
капризную волю и желание, потому что предмета этого вы не изучали, не знаете
хорошо;  тогда как родители,  действующие по здравому смыслу, очень твердо и
положительно могут  объяснить своим  детям:  "Милые мои,  мы  вас  окрестили
православными,  потому  что  вы  русские,  а  в  России  всего  удобнее быть
православным!"
     - В том-то и дело, что я вовсе не хочу, чтобы сын мой был русский!
     - И  того вы  не  имеете права делать:  сами вы  русская,  отец у  него
русский,  и  потому он должен оставаться русским,  пока у него собственного,
личного какого-нибудь желания не  явится по  сему предмету;  а  то  вдруг вы
сделаете его,  положим,  каким-нибудь  немцем и  протестантом,  а  он  потом
спросит вас:  "На  каком основании,  маменька,  вы  отторгнули меня от  моей
родины и от моей природной религии?" - что вы на это скажете ему?
     - Ничего я ему не скажу, - возразила Елена с досадой, - кроме того, что
у него был отец, а у того был приятель - оба люди самых затхлых понятий.
     - А мы ему скажем,  - возразил Миклаков, - что у него была маменька - в
одно и то же время очень умная и сумасшедшая.
     - Не  сумасшедшая я!  -  воскликнула на  это  Елена.  -  А  надобно  же
когда-нибудь и кому-нибудь начать!
     - Что  такое  начать?   -   спросил  ее  Миклаков.  -  Чтобы  все  люди
протестантами, что ли, были?
     - Подите вы с вашими протестантами! - воскликнула Елена. - Чтобы совсем
не было религии - понимаете?..
     Когда Елена говорила последние слова, то у ней вся кровь даже бросилась
в  лицо;  князь заметил это и  мигнул Миклакову,  чтобы тот не спорил с  ней
больше. Тот понял его знак и возражал Елене не столь резким тоном:
     - А  вот когда не  будет религии,  тогда,  пожалуй,  не крестите вашего
сына:  но пока они существуют,  так уж позвольте мне даже быть восприемником
его! - заключил он, обращаясь в одно и то же время к князю и к Елене.
     - Ну,  делайте  там,  как  хотите!  -  сказала та  с  прежней досадой и
отворачиваясь лицом к стене.
     - Я очень рад, конечно, - отвечал князь и пожал даже Миклакову руку.
     - А когда же эта история будет? - спросил тот.
     - Как-нибудь на этой неделе,  - отвечал протяжно князь. - Можно на этой
неделе? - счел он, однако, нужным спросить и Елену.
     - Мне все равно! - отвечала та, не повертываясь к ним лицом.
     - На неделе, так на неделе! - сказал Миклаков и веялся за шляпу.
     - А вы еще к нам... К княгине зайдете? - спросил его князь.
     - Зайду-с,  -  отвечал  Миклаков опять  как  бы  несколько сконфуженным
голосом.
     По  уходе его,  Елена велела подать себе  малютку,  чтобы покормить его
грудью.  Мальчик, в самом деле, был прехорошенький, с большими, черными, как
спелая вишня,  глазами,  с  густыми черными волосами;  он  еще захлебывался,
глотая  своим  маленьким ротиком  воздух,  который  в  комнате у  Елены  был
несколько посвежее, чем у него в детской.
     - Милый ты мой,  - говорила она, смотря на него с нежностью. - И тебя в
жизни заставят так же дурачиться, как дурачатся другие!


                                    VII

     Приход,  к которому принадлежал дом князя Григорова, а также и квартира
Елены,  был  обширный  и  богатый.  Священник этого  прихода,  довольно  еще
молодой,  был  большой любитель до  светской литературы.  Он  имел  приятный
тенор, читал во время служения всегда очень толково, волосы и бороду немного
достригал,  ходил в синих или темно-гранатных рясах и носил при этом часы на
золотой цепочке.  С купечеством и со своею братиею, духовенством, отец Иоанн
(имя священника) говорил,  разумеется, в известном тоне; но с дворянством, и
особенно  с  молодыми  людьми,   а  еще  паче  того  со  студентами,   любил
повольнодумничать,  и повольнодумничать порядочно. Дьякон же в этом приходе,
с  лицом,  несколько перекошенным и  похожим на  кривой топор (бас  он  имел
неимовернейший),   был,  напротив,  человек  совершенно  простой,  занимался
починкой часов и  переплетом книг;  но  зато  был  прелюбопытный и  знал  до
мельчайших  подробностей  все,   что  в  приходе  делалось:   например,  ему
положительно было  известно,  что  князь по  крайней мере лет  пятнадцать не
исповедовался и  не причащался,  что никогда не ходил ни в какую церковь.  В
недавнее время он  проведал и  то,  что  князь к  ним  же  в  приход перевез
содержанку  свою.   Обо   всем  этом  дьякон  самым  добродушнейшим  образом
докладывал священнику.  Тот на это не делал никакого замечания и  только при
этом как-то необыкновенно гордо смотрел на дьякона. Вообще отец Иоанн держал
весь причт ужасно в  каком отдаленном и  почтительном от себя расстоянии.  В
одну из заутрен дьякон доложил снова ему:
     - Метреса-то у князя родила!
     - А она девица? - спросил зачем-то священник.
     - Девица, кажется! - отвечал дьякон.
     Отец Иоанн на  это ничего не  сказал,  но как будто бы ему приятно было
слышать, что девица родила.
     Князь и Елена в этот самый день именно и недоумевали,  каким образом им
пригласить священников крестить их  ребенка:  идти  для  этого к  ним  князю
самому -  у  него решительно не хватало духу на то,  да и Елена находила это
совершенно неприличным;  послать  же  горничную звать  их  -  они,  пожалуй,
обидятся и не придут.  Пока Елена и князь решали это,  вдруг к ним в комнату
вбежала  кухарка  и  доложила,  что  маменька  Елены  Николаевны приехала  и
спрашивает: "Примут ли ее?".
     Елизавета Петровна до  того  смиренно явилась,  что  даже  вошла  не  в
переднюю дверь, а через заднее крыльцо в кухню.
     Князь и Елена переглянулись между собой.
     - Что ж, ты примешь ее? - спросил он Елену по-французски.
     Та сделала недовольную мину.
     - Очень бы  не желала,  но если сегодня ее не принять,  все равно,  она
завтра  приедет...   -   отвечала  Елена  тоже  по-французски.  -  Проси!  -
присовокупила она кухарке по-русски.
     Та ушла,  и  вслед за тем появилась Елизавета Петровна тише воды и ниже
травы.
     - Ну,  что,  как твое здоровье?  - сказала она, подойдя к дочери, самым
кротким голосом.
     Елена после родин еще не вставала и лежала в постели.
     - Теперь ничего! - отвечала она довольно сухо матери.
     Елизавета  Петровна  простояла некоторое время  в  молчании:  она  даже
шляпки не  снимала с  головы,  ожидая,  вероятно,  что ее не пригласят долго
оставаться.
     - А  что,  можно мне  внучка моего посмотреть?  -  прибавила она  опять
кротчайшим голосом.
     - Посмотрите!..  Он там в  комнате!..  -  отвечала Елена,  показывая ей
глазами на соседнюю комнату.
     Елизавета Петровна самыми тихими шагами ушла туда.
     Князю  между  тем  пришла  мысль  воспользоваться посещением  Елизаветы
Петровны.
     - А что,  ежели я попрошу мать твою похлопотать насчет крестин?.. Я тут
ничего не понимаю, - сказал он Елене.
     - Очень хорошо сделаешь;  пусть она  и  устроит все это!..  -  ответила
Елена, видимо, довольная этой выдумкой князя.
     - Но кто же скажет ей о том: ты или я? - спрашивал князь.
     - Я скажу! - отвечала Елена.
     В это время Елизавета Петровна возвратилась из детской.
     - Премиленький!.. Агушки уж понимает, ей-богу! - проговорила она тихо и
тихо села около дочери.
     - Какое понимает!.. Мы еще и не крестили его и имени ему не давали!.. -
сказала Елена.
     - Ах,  как это можно!..  Пора,  пора! - посоветовала Елизавета Петровна
несколько посмелее:  она и тем была довольна,  что с нею разговаривают, а не
молчат.
     - Мы  оба  не  знаем,   как  это  сделать...   -  продолжала  Елена.  -
Похлопочите, пожалуйста, вы об этом!
     - С  удовольствием,  с  удовольствием!  -  сказала  Елизавета  Петровна
совершенно уже смело и  с  некоторою даже важностью.  -  Я-то это дело очень
хорошо знаю... Слава тебе, боже: у меня самой трое детей было.
     - А  у  вас трое было детей?  -  спросил ее князь ласково.  Он очень уж
благодарен был  Елизавете Петровне,  что  она  принимала на  себя крестинные
хлопоты.
     - Трое-с.  В живых только вот она одна, ненаглядное солнышко, осталась,
- отвечала Елизавета Петровна и  вздохнула даже при этом,  а  потом,  снимая
шляпку,  обратилась к  дочери.  -  Ну,  так  я  извозчика,  значит,  отпущу;
ночевать,  впрочем,  не останусь,  а уеду к себе: где мне, старухе, по чужим
домам ночевать... И не засну, пожалуй, всю ночь.
     Последние слова Елизавета Петровна сказала для успокоения Елены,  чтобы
та не подумала,  что она совсем у ней хочет поселиться; получая и без нее от
князя  аккуратным образом по  триста рублей в  месяц,  она  вовсе не  хотела
обременять ее собой.
     - Скажите,   вы  все-таки,   вероятно,   желаете  сделать  завтрак  для
священников? - отнеслась она к князю.
     - Право,  не знаю!  - отвечал тот, пожимая плечами. - Желаю, чтобы было
сделано, как везде это делается.
     - Везде так  и  делается,  везде!  -  подхватила Елизавета Петровна.  -
Потому что шампанское акушерка подает; тут ей обыкновенно и деньги кладут, -
в этом ее главный доход. И как же теперь шампанское подавать без завтрака, -
неловко, согласитесь сами...
     Князь согласился с ней.
     - Наконец,   священники  всегда  обижаются,  когда  их  не  угощают,  -
всегда!..  Сколько раз  я  от  них  слыхала:  "Закусочки,  говорят,  даже не
поставили, словно щенка какого-нибудь мы крестили!"
     Елизавета Петровна очень настаивала на завтраке главным образом потому,
что в эти минуты сама очень проголодалась,  и в ее воображении необыкновенно
приятно  рисовались  отбивные  телячьи  котлеты,  превосходно приготовляемые
одним ее знакомым кухмистером-кондитером,  поставлявшим обыкновенно обеды на
свадьбы, похороны, крестины.
     - Ну, так вы поэтому священников и пригласите! - подхватил князь, более
всего беспокоимый последним обстоятельством.
     - Хорошо!  -  сказала Елизавета Петровна на  первых  порах  очень  было
решительно, но потом она пообдумала, видно, несколько.
     - На два слова!  -  сказала она,  уходя в  другую комнату и махая рукой
князю.
     Тот хоть и не совсем охотно, но вышел к ней.
     - Я за священниками сходить схожу,  -  начала Елизавета Петровна,  - но
что я  мать Елены,  я  им не скажу,  потому что будь она дама,  то другое бы
дело!..
     - Ну да!..  - подхватил князь, очень хорошо понявший, что хочет сказать
Елизавета Петровна.
     - Я  сейчас же к ним в церковь и пойду,  благо обедня еще не кончилась.
Ведь  эта  большая  церковь,  вероятно,  ваш  приход?  -  присовокупила она,
показывая на видневшуюся в окно огромную колокольню.
     - Эта самая! - отвечал князь.
     - В минуту слетаю туда!  - сказала Елизавета Петровна и, проворно войдя
в   комнату  дочери,   проворно  надела  там  шляпку  и  проворнейшим  шагом
отправилась в церковь,  куда она, впрочем, поспела к тому уже времени, когда
юный священник выходил с крестом.  Он, видимо, хотел представить себя сильно
утомленным и грустным выражением лица желал как бы свидетельствовать о своих
аскетических подвигах.
     Елизавета Петровна прямо подлетела к нему.
     - Покорнейшая просьба,  батюшка,  к вам!  -  проговорила она, поцеловав
крест и раскланиваясь перед священником.
     Ее  нахальный  и  расфранченный вид  невольно  обратили  внимание  отца
Иоанна.
     - Чем  могу служить-с?  -  отвечал он,  потупляя перед ней свои голубые
глаза.
     - Тут одна моя знакомая родила и  желает имя наречи и  окрестить своего
ребенка.
     - Это в доме Яковлева,  вероятно?  - спросил всезнающий и стоящий около
священника дьякон.
     - Точно так! - отвечала Елизавета Петровна.
     - Это что я вам вчера говорил! - сказал дьякон священнику.
     - А! - произнес тот, снова потупляя свои глаза.
     - Так завтрашний день в 12 часов окрестить и откушать!..  -  продолжала
Елизавета Петровна.
     - Хорошо-с! - сказал священник задумчивым тоном.
     Получив это