ехали  ли  вы  из  Петербурга,  -
обратилась она каким-то неестественным голосом к князю.
     Тот при этом сильно сконфузился.
     - Да,  я вчера приехал,  -  отвечал он, понимая так, что Елена не хочет
говорить при княгине о том, что он заезжал к ней вчера.
     Они  часто о  многих вещах,  вовсе не  условливаясь предварительно,  не
говорили при княгине.
     Доктору Елена вежливо поклонилась.  Елпидифор Мартыныч, в свою очередь,
перед ней встал и,  как только умел, модно раскланялся и вслед за тем уже не
спускал с нее своих старческих очей.
     Елена  благодаря тому,  что  с  детства ей  дано  было  чисто  светское
образование, а еще более того благодаря своей прирожденной польской ловкости
была очень грациозное и  изящное создание,  а  одушевлявшая ее  в  это время
решительность еще более делала ее интересной;  она села на стул невдалеке от
князя.
     - Maman просит вас сегодня заехать к ней,  она очень желает вас видеть,
- проговорила Елена.
     - А сами вы будете дома? - спросил ее протяжно князь.
     - Непременно! - подхватила Елена стремительно.
     Она и  прежде,  когда приглашала князя,  то  всегда на  первых же порах
упоминала имя "maman", но саму maman они покуда еще княгине не показывали, и
князь  только говорил ей,  что  это  очень добрая,  но  больная и  никуда не
выезжающая старушка.
     Елпидифор Мартыныч,  все еще продолжавший смотреть на Елену, не утерпел
наконец и отнесся к ней.
     - К-х-ха! - начал он прежде всего с кашля. - Позвольте мне спросить: не
имел ли я удовольствия встречать вас в доме графини Анны Юрьевны?
     - Очень может быть,  - отвечала Елена, - но только не в доме у ней, а в
передней: я приходила к ней просить место учительницы.
     Елпидифор Мартыныч склонил при этом свою голову.
     - И получили вы сие место?
     - Получила, вот по милости князя! - сказала Елена.
     Елпидифор Мартыныч еще ниже склонил свою голову.
     - Значит, мы в некотором роде товарищи с вами по службе. Я тоже служу у
Анны  Юрьевны по  попечительству и  смею рекомендовать себя:  действительный
статский советник Елпидифор Мартыныч Иллионский!
     Елена молчала на это.
     - А ваша фамилия? - продолжал старикашка.
     - Жиглинская! - сказала Елена.
     Елпидифор Мартыныч растопырил руки.
     - Елизаветы Петровны дочь? - воскликнул он.
     - Да! - отвечала Елена.
     - Я  вот  еще  какую вас видел,  вот какохонькую!  -  говорил Елпидифор
Мартыныч,  показывая рукою от полу на аршин и  все ниже и ниже затем опуская
руку. - Что же ваша матушка поделывает и как поживает?
     - Ничего,  хорошо! - отвечала ему сухо и почти с неудовольствием Елена,
потому что Елпидифор Мартыныч,  говоря последние слова,  явно уже обратил на
нее  какие-то  масленые  глаза:  он  был  ужасный  волокита  и  особенно  за
небогатенькими девушками.
     - Ну, однако, мне пора! - сказала Елена, вставая.
     Ее,  по  преимуществу,  конфузило то,  что княгиня во  все это время не
проговорила с ней ни слова.
     - А вы в какие страны,  осмелюсь вас спросить?  - обратился опять к ней
Елпидифор Мартыныч, тоже поднимаясь с своего места.
     - На Покровку! - отвечала ему Елена и отвернулась от него.
     - Так не угодно ли,  я довезу вас на своих конях? Я в эти именно страны
и еду, - говорил Елпидифор Мартыныч, явно уже любезничая с ней.
     Елена  несколько мгновений заметно недоумевала и  в  это  время  успела
бросить короткий, но вопрошающий взгляд на князя.
     - Он  вас довезет отлично!  -  проговорил тот,  как бы в  ответ на этот
взгляд.
     - Ну,  хорошо!  -  сказала Елена.  -  Adieu, princesse, - прибавила она
опять как-то официально княгине.
     - Прощайте!  - отвечала та, стараясь, по обыкновению, придать как можно
более простоты и естественности своему голосу.
     - Ну так,  значит,  до свидания,  до вечера,  - говорила Елена, подавая
бойко руку князю.
     - До вечера!  -  повторил тот, видимо, делая над собой страшное усилие,
чтобы не смотреть на Елену тоже неравнодушным оком. - А я книг много для вас
накупил: прикажете их ужо привезти к вам? - присовокупил он.
     - Пожалуйста! - отвечала Елена и пошла.
     Елпидифор Мартыныч поспешил последовать за ней.
     Княгиня вышла их обоих немного проводить.
     - Барышня-то эта отличная, бесподобная! - шепнул ей Елпидифор Мартыныч,
указывая глазами на уходящую Елену и принимая от княгини деньги за визит.
     - Да! - протяжно ответила она и снова возвратилась в кабинет к мужу.
     Князь сидел на креслах,  закинув голову назад.  Лицо его имело какое-то
мечтательное выражение;  лицо же  княгини,  напротив,  и  на  этот раз опять
осенилось облаком тайного неудовольствия.  Муж и жена,  оставшись с глазу на
глаз, чувствовали необходимость начать между собой какой-нибудь разговор, но
о чем именно - не знали. Князь, впрочем, заговорил первый.
     - Этот Елпидифор такой дурак невыносимый...  -  произнес он недовольным
голосом.
     - Да, не умен... - согласилась и княгиня.
     - Его непременно надобно прогнать и  не пускать к себе,  а то он одними
своими рассуждениями может уморить человека.
     - Пожалуй, как хочешь! - отвечала княгиня.
     Она,  надо  думать,  рассердилась в  этот раз  на  Елпидифора Мартыныча
главным образом за то, что он очень уж лестно отозвался об Елене.


                                   * * *

     После  обеда князь с  заметным нетерпением дожидался вечера и  в  шесть
часов велел себе закладывать карету.  Княгиня в  это  время сидела на  своей
половине.  Уезжая,  князь не  зашел даже к  ней проститься.  Княгиня тоже не
вышла,  по обыкновению, проводить его. Князь повез с собою целую кипу книг и
карете,  разумеется,  велел  ехать  на  Маросейку.  Здесь  квартира  госпожи
Жиглинской представляла совсем другой вид, чем вчера: она была вся натоплена
и подметена. Сама госпожа Жиглинская, разодетая в черное шелковое платье и в
модный,  с пунцовыми лентами чепец, сидела на обычном своем месте с вязаньем
в руках и надменно надсматривала за Марфушей, приготовлявшей на столе чайный
прибор.  Елена,  тоже  в  черном  шелковом  платье,  ловко  обхватывающем ее
стройный стан,  и  очень красиво причесанная,  сидела по-прежнему на диване.
Она не то что была печальна, но как-то взволнована и вся как бы превратилась
в  слух и  внимание к скрипу и стуку проезжавших мимо экипажей.  Наконец шум
послышался в самых сенях их квартиры.
     Елена привстала.
     - Марфуша, поди, отвори! - воскликнула она.
     Марфуша побежала и  отворила.  Вошел  князь,  державший в  обеих  руках
книги.
     - Вот я вам все их привез, - говорил он, входя в гостиную к Елене.
     - Ах,  благодарю,  тысячу раз благодарю!  -  говорила та как бы в самом
деле радостным голосом и подсобляя князю уложить книги на одном из столиков.
Освободившись окончательно от  своей ноши,  князь наконец уселся и  принялся
сквозь очки глядеть на Елену, которая села напротив него.
     - Нам, я думаю, лучше всего начать с теории Дарвина{33}, - произнес он.
     - Это с его учения о происхождении видов? Я немножко знаю эту теорию, -
отвечала Елена.
     - Да, но ее надобно серьезно изучить, - возразил князь.
     - Разумеется! - подхватила Елена.
     - Книжка эта довольно толстая...  -  продолжал князь и,  не  откладывая
времени, встал и взял со стола одну из книг. - Я думаю, мы можем и начать! -
повторил он.
     - Хорошо! - отвечала Елена.
     Князь  открыл книгу  и  хотел  было  приняться читать,  но  потом вдруг
почему-то приостановился.
     - Ваша maman? - спросил он какой-то скороговоркой Елену.
     - Благодарю! Она у себя в комнате, - отвечала та.
     - Там? - спросил князь, указывая глазами на дверь.
     - Там!
     - Здравствуйте Елизавета Петровна! - воскликнул князь.
     - Здравствуйте!  -  отвечала госпожа Жиглинская, не поднимаясь с своего
места:  она ожидала,  что князь непременно к ней войдет,  но он не входил. -
Благодарю за салоп! - прибавила госпожа Жиглинская.
     - О, что... Очень рад, - отвечал князь, немного сконфузясь.
     Елена тоже при этом вся вспыхнула.
     Князь затем замолчал и  больше не стал говорить с  Жиглинской-старухой:
он  находил,  что совершенно достаточно с  ней побеседовал.  Насколько князю
нравилась Елена, настолько противна была ему мать; своей массивной фигурой и
нахальным видом  госпожа  Жиглинская внушала  ему  какое-то  физиологическое
отвращение к  себе.  Елена,  с инстинктом и проницательностью умной девушки,
чувствовала это и  старалась мать свою не сводить с  князем и  не беспокоить
его, так сказать, ею. Сама же госпожа Жиглинская, тоже замечавшая, что князь
не совсем охотно с ней встречается и разговаривает, объясняла это совершенно
иначе:  она  полагала,  что  князь,  приволакиваясь  за  дочкой,  просто  ее
притрухивает. "Ах, какой он глупенький, глупенький!" - рассуждала она сама с
собой по этому поводу.
     Князь принялся,  наконец,  читать. Елена стала слушать его внимательно.
Она  все  почти  понимала  и  только  в  некоторых  весьма  немногих  местах
останавливала князя и  просила его растолковать ей.  Тот принимался,  но  по
большей части путался,  начинал говорить какие-то  фразы,  страшно при  этом
конфузился:  не  оставалось никакого  сомнения,  что  он  сам  хорошенько не
понимал того, что говорил.
     - Черт  знает  как  досадно не  знать  хорошенько естественных наук!  -
воскликнул он как бы больше сам с собой.
     - Да, немного мы знаем, очень немного!.. - произнесла протяжно Елена. -
Но вы, кажется, очень устали? - прибавила она, взглянув с участием на князя,
у  которого действительно от  двухчасового чтения и  от умственного при этом
напряжения пот градом выступал на лбу.
     - Есть отчасти... - отвечал ей тот с улыбкою.
     - Ну, так бросимте; будет на сегодня! - разрешила ему Елена.
     - Будет, так будет! - согласился с удовольствием князь.
     Ему самому давно,  кажется,  гораздо более хотелось смотреть на  Елену,
чем в книгу.
     - Знаете что? - начала она потом, прищуривая немного свои черные глаза,
и с этим выражением лица была очень хороша собою.  - Я непременно хочу у вас
спросить  об  одной  вещи:  что,  княгиня  сердится  на  меня,  что  ли,  за
что-нибудь?
     - Княгиня? - переспросил князь несколько с притворным удивлением.
     - Да. Она давеча не сказала со мной двух слов, - отвечала Елена.
     - Но вы так мало были у нас,  что она,  я думаю, просто не успела этого
сделать, - возразил князь.
     Елена сомнительно покачала головой.
     - Вряд ли это так, - сказала она, - потому что, кроме молчания, княгиня
имела такой сердитый и недовольный вид.
     - Ей, может быть, нездоровилось! - объяснил князь.
     - Но доктор, однако, был у вас, а не у княгини, - возразила Елена.
     - А черт его знает,  у кого он был! - сказал с сердцем князь, и вообще,
как  видно  было,  весь  этот  разговор начинал  ему  становиться скучным  и
неприятным.
     - Но дело не в том-с. Перехожу теперь к главному, - продолжала Елена, -
мы обыкновенно наши письма,  наши разговоры чаще всего начинаем с того,  что
нас радует или сердит,  -  словом,  с  того,  что в  нас в  известный момент
сильней другого живет, - согласны вы с этим?
     - Согласен, - отвечал князь.
     - Ну-с,  а  почему же вы последнее ваше письмо,  -  письмо,  как видно,
очень искреннее, - прямо начинаете с того, что стали мне описывать, до какой
степени вас возмущает и вам ненавистен чиновничий Петербург?..  Вы как будто
бы тут в чем-то спешите оправдаться передо мной.
     - Я?.. Перед вами?.. - спросил князь с искренним удивлением.
     - Да... Значит, этот мир еще волнует и беспокоит вас.
     - Господи помилуй!  -  воскликнул князь.  - Меня можно укорить в тысяче
мелочностей,  но никак уж не в этом. Этот мир никогда меня ничем не волновал
и не привлекал.
     - Напрасно,  совершенно напрасно так думаете! - подхватила Елена. - И в
этом случае вы, по-моему, мало себя знаете.
     Князь уставил на Елену удивленный и вопросительный взгляд.
     - Поверьте вы мне-с, - продолжала она милым, но в то же время несколько
наставническим тоном,  -  я  знаю по  собственному опыту,  что  единственное
счастье человека на земле -  это труд и  трудиться;  а вы,  князь,  извините
меня, ничего не делаете...
     При этом замечании князь вспыхнул.
     - Как тут быть! - произнес он, нахмуривая брови. - Найти себе занятие и
специальность какую-нибудь вовсе дело не  легкое...  Это  выпадает только на
долю счастливцев.
     - Вам  нечего  и  выдумывать себе  никакой  особенной специальности,  а
берите такую,  какая она  есть  в  обществе.  Вы  человек умный,  способный:
поезжайте в  Петербург,  в  который вы  и  без  того беспрестанно ездите,  и
поступайте там на службу.
     Когда Елена говорила последние слова,  то в  ее глазах,  в складе губ и
даже в раздувшихся красивых ноздрях промелькнула какая-то злая ирония. Князь
это подметил и был крайне этим поражен: он никак не ожидал услышать от Елены
подобного совета.
     - Нет-с, я служить не могу! - произнес он глубоко оскорбленным голосом.
     - Вы  не попробовали этого,  уверяю вас,  а  испытайте,  может быть,  и
понравится,  тем более, что княгине давно хочется переехать в Петербург: она
там родилась, там все ее родные: Москву она почти ненавидит.
     - Княгиня может ненавидеть Москву,  но  я  все-таки не  поеду отсюда по
одному тому,  что в Москве вы живете,  - заключил князь, произнеся последние
слова несколько тише, чем прочие.
     Елена при этом побледнела. Князь в первый еще раз так прямо сказал ей о
чувстве своем. Она сама его горячо любила. Принадлежать человеку в браке или
без брака для Елены,  по ее убеждениям,  было решительно все равно; только в
браке, как говорили ей, бывают эти отношения несколько попрочнее. Но если уж
ей суждено,  чтобы человек любил ее постоянно, так и без брака будет любить;
а  если не сумеет она этого сделать,  так и  в  браке разлюбит.  В отношении
детей - то же: хороший человек и незаконных детей воспитает, а от дрянного и
законным  никакой  пользы  не  будет.  Но  тут  ее  останавливали и  смущали
несколько  совершенно  иные  соображения:   во-первых,  Елена  очень  хорошо
понимала, что она наносит тут зло другой женщине. "Но почему же эта женщина,
- рассуждала и в этом случае Елена, - не постаралась сохранить любовь мужа?"
Князь сам ей рассказывал, что он давно разлюбил жену, потому что она никогда
не  разделяла ни  одного из его убеждений;  значит,  Елена тут ничем не была
виновата.  Во-вторых,  она  ужасно  боялась встретить в  князе  какие-нибудь
аристократические тенденции и замашки,  которых,  конечно,  она нисколько не
замечала в  нем до сих пор;  но,  может быть,  в этом случае он маскировался
только или даже сам пока не сознавал своих природных инстинктов.
     - Я-то меньше чем кто-либо должна вас останавливать! - проговорила она.
     - Тогда как в вас вся жизнь моя заключается! - воскликнул он.
     - Нет, князь, ваша жизнь не во мне заключается! - возразила Елена. - Мы
с вами птички далеко не одного полета: я - бедная пташка, которой ни внутри,
ни извне ничто не мешает летать,  как ей хочется,  а вы -  аристократический
орленок, привязанный многими-многими золотыми нитями к своей клетке.
     - Да нет же этого, клянусь вам! - воскликнул опять князь.
     - Есть,  князь, есть! - сказала Елена, и голос у ней при этом отозвался
даже какой-то строгостью.
     - Что же,  после этого,  -  продолжал князь,  -  стало быть,  вы во мне
видите какого-то грубого, грязного волокиту?
     - Никогда!.. Нисколько. Я вижу в вас только человека, не имевшего еще в
жизни случая хорошо познакомиться с самим собой.
     - Значит, такой, какой я есть в сущности, я вам не нравлюсь? - произнес
князь тихо.
     - Напротив!..  К несчастью, совершенно напротив! - отвечала тихо Елена,
не глядя на князя.
     - Но почему же к несчастью? - спросил он ее с просветлевшим лицом.
     - А потому...  -  начала Елена,  и глубокий вздох остановил ее слова, -
потому что в этом, в самом деле, мое несчастье! - заключила она.
     - Но кто ж вам сказал это?
     - Предчувствие мое!  - проговорила Елена, и глаза ее при этом мгновенно
наполнились слезами.
     Лицо князя тоже, в свою очередь, как-то исказилось.
     - А что,  если я все рушу, все переломаю, чтобы сделать вас счастливою?
- проговорил он каким-то глухим голосом.
     - Ничего вы не сделаете! - возразила ему Елена тоже негромко.
     Князь на  это  пожал только плечами.  Он  никогда еще не  видал Елену в
таком ипохондрическом и  почти озлобленном настроении.  В  последнюю поездку
князя в  Петербург ей вдруг пришла в голову мысль,  что он ездит туда затем,
чтобы там найти себе место,  и  в настоящем разговоре она,  по преимуществу,
хотела его выспросить об этом.  Князь же,  собственно,  ездил в  Петербург с
совершенно другими целями;  впечатлительный и  памятливый по натуре,  он все
явления жизни,  все  мысли из  книг  воспринимал довольно живо  и,  раз  что
усвоив, никогда уже не забывал того вполне. Таким образом с течением времени
у  него накопилась в  душе масса идей,  чувствований;  разъяснить все  это и
найти какую-нибудь путеводную нить для своих воззрений он жаждал неимоверно.
Потолковать обо всем этом в  Москве было решительно не с  кем.  Москва,  как
убедился князь по опыту,  была в этом отношении -  болото стоячее. Петербург
казался  ему  гораздо  более  подвижным и  развитым,  и  он  стремился туда,
знакомился  там  с  разными  литераторами,   учеными,   с  высшим  и  низшим
чиновничеством,  слушал их,  сам им говорил,  спорил с  ними,  но -  увы!  -
просвета перед жадными очами его после этих бесед нисколько не прибывало,  и
почти    каждый    раз    князь    уезжал   из    Петербурга   в    каком-то
трагически-раздраженном состоянии, но через полгода снова ехал туда. Про все
эти свои сомнения и колебания князь не говорил Елене;  он не хотел перед ней
являться каким-то неопределенным человеком и желал лучше, чтобы она видела в
нем окончательно сформировавшегося материалиста.
     - Что  ж,  мы  будем  еще  читать?  -  спросил  он  ее  после  довольно
продолжительного молчания.
     - Не  знаю,  как хотите,  -  отвечала Елена,  тоже более занятая своими
мыслями, чем теми, которые выслушала из книги.
     - Но, может быть, поздно уж? - заметил князь.
     - Нет,  ничего,  -  проговорила Елена, но только таким тоном, что князь
очень хорошо понял, что довольно читать.
     - До свиданья! - проговорил он, вставая и крепко пожимая своей огромной
ручищей красивую руку Елены.
     - До свиданья! - сказала она и пошла проводить князя до передней.
     - Я  все-таки  уезжаю с  некоторой надеждой!  -  произнес он,  еще  раз
пожимая ей руку.
     - Вам-то  на  меня надеяться можно,  мне-то на вас нельзя!  -  отвечала
Елена с ударением.
     - Увидим! - сказал князь.
     - Увидим!  -  повторила  и  Елена  и  затем,  ловко  поклонившись  ему,
возвратилась на прежнее свое место.
     Во всем этом объяснении князь показался ей таким честным,  таким бравым
и   благородным,   но  вместе  с  тем  несколько  сдержанным  и  как  бы  не
договаривающимся до конца.  Словом, она и понять хорошенько не могла, что он
за человек,  и сознавала ясно только одно, что сама влюбилась в него без ума
и  готова была исполнить самое капризнейшее его желание,  хоть бы это стоило
ей жизни.
     Шаги матери вывели,  наконец,  Елену из ее размышлений; она оглянулась:
старуха Жиглинская стояла перед ней во весь свой величественный рост.
     - Что это,  в любви, что ли, он с тобой объяснялся? - спросила она дочь
не то одобрительно, не то насмешливо.
     - О, вздор какой! - произнесла та досадливым голосом.
     - Г-м,  вздор! - усмехнулась старуха. - Ко мне, однако, он и проститься
не зашел.
     - Он рассеян очень; вероятно, забыл, - сказала Елена.
     - Не рассеян он,  а скорей невежа! - сказала госпожа Жиглинская и опять
ушла к себе в комнату, видя, что о