ь, говорит, меня не любит
и кормить в старости не будет".
     Князь при этом взглянул уже с удивлением на Елпидифора Мартыныча.
     - Дочь ее,  очень естественно,  что  не  любит,  потому что  она скорей
мучительницей ее была, чем матерью, - проговорил он.
     - Это так-с,  так!..  -  согласился Елпидифор Мартыныч. - А она матерью
себя почитает,  и какой еще полновластной:  "Если, говорит, князь не сделает
этого для меня,  так я обращусь к генерал-губернатору,  чтобы мне возвратили
дочь".
     - Что? - переспросил князь, вспыхнув весь в лице.
     - Возвратить дочь  к  себе  желает,  -  повторил  Елпидифор Мартыныч не
совсем твердым голосом.
     - Что  такое возвратить дочь?..  Дочь  ее  не  малолетняя и  совершенно
свободна во всех своих поступках.
     - Конечно-с,  нынче  не  прежние времена,  не  дают  очень  командовать
родителям над  детьми!..  Понимает это!..  Шуму только и  огласки еще больше
хочет сделать по Москве.
     - Шуму этого и огласки,  -  начал князь, видимо, вышедший из себя, - ни
я,  ни Елена нисколько не боимся,  и  я этой старой негодяйке никогда не дам
тридцати тысяч; а если она вздумает меня запугивать, так я велю у ней отнять
и то, что ей дают.
     - Говорил я это ей,  предостерегал ее!  -  произнес Елпидифор Мартыныч,
немного струсивший,  что  не  испортил ли  он  всего дела  таким откровенным
объяснением  с  князем;  его,  впрочем,  в  этом  случае  очень  торопила  и
подзадоривала Елизавета  Петровна,  пристававшая к  нему  при  каждом  почти
свидании, чтоб он поговорил и посоветовал князю дать ей денег.
     - Ко мне она тоже лучше не являлась бы с объяснениями...  -  начал было
князь, но в это время вошел человек и подал ему визитную карточку с загнутым
уголком.
     Князь прочел вслух напечатанную на ней фамилию:  "Monsieur Жуквич"; при
этом и без того сердитое лицо его сделалось еще сердитее.
     - Ты  спроси господина Жуквича,  что ему угодно от  меня?  -  сказал он
лакею.
     Тот ушел.
     Князь с  заметным нетерпением стал ожидать его возвращения.  Елпидифору
Мартынычу смертельно хотелось спросить князя,  кто такой этот Жуквич, однако
он не посмел этого сделать.
     Лакей возвратился и доложил:
     - Господин  Жуквич  пришел  засвидетельствовать  вам  свое  почтение  и
передать письмо от княгини из-за границы.
     - От  княгини...   письмо?..  -  повторил  князь  и,  подумав  немного,
присовокупил: - Проси.
     Елпидифор Мартыныч только  взорами своими продолжал как  бы  спрашивать
князя: кто такой этот Жуквич?
     Господин  Жуквич,   наконец,   показался  в  дверях.   Это  был  весьма
благообразный из себя мужчина,  с окладистою,  начинавшею седеть бородою,  с
густыми,  кудрявыми, тоже с проседью, волосами, одетый во франтоватую черную
фрачную пару;  глаза  у  него  были  голубые и  несколько приподнятые вверх;
выражение лица задумчивое. При виде князя он весь как-то склонился и имел на
губах какую-то неестественную улыбку.
     - Позволяю  ж  себе,   ваше  сиятельство,  напомнить  вам  наше  старое
знакомство и  вручить вам  письмо  от  княгини!  -  проговорил он  несколько
певучим голосом и подавая князю письмо.
     Князь движением руки указал ему на место около себя.
     Жуквич сел и  продолжал сохранять задумчивое выражение.  На  Елпидифора
Мартыныча он не обратил никакого внимания.  Тот этим,  разумеется, сейчас же
обиделся и,  в  свою очередь,  приняв осанистый вид,  а для большего эффекта
поставив себе на  колени свою,  хотя новую,  но  все-таки скверную,  круглую
шляпу, стал почти с презрением смотреть на Жуквича.
     Княгиня писала князю:
     "Мой дорогой Грегуар!  Рекомендую тебе господина Жуквича,  с  которым я
познакомилась на водах.  Он говорит, что знает тебя, и до небес превозносит.
Он  едет на  житье в  Москву и  не  имеет никого знакомых.  Надеюсь,  что по
доброте твоей ты его примешь и обласкаешь.  На днях я переезжаю в Париж;  по
России я очень скучаю и каждоминутно благословляю память о тебе!"
     Окончив чтение письма, князь обратился к Жуквичу.
     - Княгиня мне,  между прочим, пишет, - начал он с небольшой усмешкой, -
что вы ей превозносили до небес меня?.. Признаюсь, я никак не ожидал того...
     Жуквич при этих словах заметно сконфузился.
     - Вы,  может быть,  -  начал он тоже с  небольшой улыбкой и  вскинув на
мгновение свои глаза на Елпидифора Мартыныча,  -  разумеете тот ж  маленький
спор, который произошел между нами в Лондоне?..
     - Ну,  я  не нахожу,  чтоб этот спор был маленький,  -  произнес князь,
окончательно усмехнувшись, и делая ударение на слова свои.
     - Боже ж мой!  - подхватил Жуквич опять тем же певучим голосом. - Между
кем из молодых людей не бывает того?  -  Увлечение,  патриотизм!  Я сознаюсь
теперь,  что мы поступили тогда вспыльчиво; но что ж делать? Это порок нашей
нации; потом ж, когда я зрело это обдумал, то увидел, что и вы тут поступили
как честный и благородный патриот.
     - В том-то и дело-с!  -  воскликнул князь.  -  Что вам позволялось быть
патриотами, а нам нет... ставилось даже это в подлость.
     - Дух времени ж был таков,  - отвечал Жуквич, смиренно пожимая плечами,
- теперь ж  переменилось многое и  во  многих людях.  Позволите мне закурить
папироску?  -  присовокупил он,  вряд ли  не  с  целию,  чтобы позамять этот
разговор.
     - Сделайте одолжение! - сказал князь.
     Жуквич  вынул  из  кармана  красивый  портсигар,  наполненный  турецким
табаком,  и  своими  белыми  руками очень  искусно свернул себе  папироску и
закурил ее.
     Князь во все это время внимательно смотрел на него.
     - Зачем, собственно, вы приехали сюда? - спросил он его.
     Жуквич заметно недоумевал, как ему отвечать.
     - Я  препровожден сюда!..  -  произнес он,  пуская густую струю дыма  и
скрывая тем выражение своего лица.
     - А!..  -  протянул князь.  -  Но  для чего же вы в  таком случае из-за
границы возвращались?
     Жуквич пустил еще более густую струю дыма перед лицом своим.
     - По  многим  обстоятельствам...   -   проговорил  он  наконец,   держа
совершенно опущенными свои глаза в землю.
     - К-ха!   -  откашлянулся  при  этом  громко  и  недоверчиво  Елпидифор
Мартыныч.
     - Я  имею еще письмо к панне Жиглинской,  -  продолжал Жуквич опять уже
заискивающим голосом.
     - От княгини? - спросил его князь несколько удивленным тоном.
     - О,  нет ж... от господина Миклакова! - отвечал с расстановкой Жуквич.
- И он мне сказал, что вы знаете ж ее адрес, - присовокупил он.
     - Очень знаю,  потому что она живет у меня в доме,  -  сказал князь, не
совсем, по-видимому, довольный тем, что Елена переписывается с Миклаковым.
     - И  я поэтому могу ее видеть или должен ж передать ей это письмо через
вас? - покорно говорил Жуквич.
     - Нет, я попрошу вас лично ей передать, - произнес князь и позвонил.
     Вошел лакей.
     - Доложи Елене Николаевне,  что некто господин Жуквич привез ей  письмо
от Миклакова, а потому может ли она принять его?
     Лакей пошел и очень скоро воротился.
     - Могут-с! - доложил он.
     - Проводи господина Жуквича! - сказал ему князь.
     Жуквич поднялся,  почтительно раскланялся с  князем,  слегка поклонился
Елпидифору Мартынычу и пошел за лакеем.
     - Поляк!..  Голову мою прозакладываю,  что поляк!  - произнес ему вслед
раздраженным голосом Елпидифор Мартыныч.
     - Как же вы это так догадались? - спросил его в насмешку князь.
     - Да так уж,  сейчас видно!  -  отвечал не без самодовольства Елпидифор
Мартыныч.  -  Коли ты выше его,  так падам до ног он к тебе,  а коли он выше
тебя,  боже ты мой,  как нос дерет! Знай он, что я генерал и что у меня есть
звезда (у Елпидифора Мартыныча,  в самом деле,  была уж звезда,  которую ему
выхлопотала его новая начальница, весьма его полюбившая), - так он в дугу бы
передо мной согнулся, - словом, поляк!..
     - Хороши и  русские по  этой части есть!  -  возразил ему князь,  прямо
разумея в этом случае самого Елпидифора Мартыныча.
     - Есть и русские!  -  подхватил Иллионский,  совершенно не приняв этого
намека на свой счет.


                                   * * *

     Жуквич,  войдя к Елене, которая приняла его в большой гостиной, если не
имел такого подобострастного вида,  как перед князем,  то  все-таки довольно
низко поклонился Елене и  подал ей  письмо Миклакова.  Она,  при  виде  его,
несколько даже сконфузилась,  потому что  никак не  ожидала в  нем встретить
столь  изящного  и  красивого господина.  Жуквич,  с  своей  стороны,  тоже,
кажется, был поражен совершенно как бы южною красотой Елены. Не зная, с чего
бы начать разговор с ним, она проговорила ему:
     - Пожалуйста, садитесь.
     Жуквич сел.  Елена  тоже  села  и  принялась прежде всего читать письмо
Миклакова.
     Тот писал о Жуквиче несколько иное, чем княгиня князю:
     "Эту записочку мою доставит вам один седовласый юноша, господин Жуквич.
Он социалист,  коммунист,  демократ и все,  что вам угодно, и всему этому я,
разумеется,  не  придал бы  большого значения,  но  он человек умный,  много
видавший и много испытавший; вам, вероятно, будет приятно с ним встречаться.
Что сказать вам про Европу?.. Климат лучше нашего; города ее красивее наших;
жизнь и газеты европейские поумнее наших,  но сами людишки - такая же дрянь,
как и  мы.  Наши братья,  славяне,  это какие-то  неумытые господа,  умеющие
только воздыхать о  своем  политическом положении;  итальянец -  красив,  но
сильно   простоват;   от   каждого  француза  воняет  медными  пятаками  или
лежьон-д'онером{296};  немцы -  глубокомысленно тупы;  англичане -  торгаши;
наши заатлантические друзья,  американцы,  по-моему - все кочегары: шведов и
датчан я не видал,  но, должно быть, такая же физическая бесцветность, как и
чухна наша. На прощание желаю вам больше всего не страдать скукою, так как я
часто замечал,  что за  улыбающимся и  счастливым личиком амура всегда почти
выглядывает сморщенное лицо старухи-скуки!"
     - Скажите, - начала Елена, все еще не совсем совладев с собой, - где вы
встретились с Миклаковым?
     - Я жил с ним месяца три ж на водах, - отвечал Жуквич.
     - Значит, вы и княгиню Григорову знаете?
     - Да!..
     - И госпожу Петицкую?
     - И госпожу Петицкую.
     - Они  все  трое  в  одном  доме  живут?  -  присовокупила Елена  после
небольшого молчания.
     - Нет ж!..  Княгиня и Петицкая в одной гостинице, а господин Миклаков в
совершенно другой, более скромной.
     - Но все-таки видаются между собою довольно часто?
     - Каждодневно ж! - отвечал, слегка улыбаясь, Жуквич.
     Елена опять помолчала некоторое время.
     - А вот что еще,  -  начала она с каким-то уж нервным волнением,  - вам
известно содержание письма Миклакова?
     - Нет! - отвечал Жуквич.
     - Прочтите!  - проговорила Елена и показала Жуквичу то, что писал о нем
Миклаков.
     Прочитав  о  себе  отзыв,  Жуквич  только  слегка  и  несколько грустно
усмехнулся.
     - Что же,  Миклаков правду пишет про вас? Я, конечно, касательно только
убеждений ваших говорю, - допрашивала его Елена.
     - Кто ж  в  наше время,  смотрящий здраво и  не эгоистично на вещи,  не
имеет этих ж убеждений? - отвечал он ей тоже как бы больше вопросом.
     - Ах,  очень многие!  -  произнесла, слегка вздохнув, Елена. - Я потому
так и спешу вас исповедать, чтобы знать, как с вами говорить.
     - Говорите ж так,  как вы сами желаете того!  - произнес, склоняя перед
ней голову свою, Жуквич.
     - Ну,  и прекрасно, значит!.. Скажите: делается ли в Европе, по крайней
мере, что-нибудь во имя социалистических начал?
     Жуквич сделал соображающую мину в лице.
     - В  общем,  если хотите,  мало ж!..  Так  что  самый съезд членов лиги
мира{297} в Женеве вышел какой-то странный... - проговорил он.
     - А вы были на этом съезде? - спросила его Елена.
     - Нет,  я  не был!..  Я ж был в это время болен в Брюсселе,  -  отвечал
Жуквич,  и  если б Елена внимательно смотрела на него в это время,  то очень
хорошо бы  заметила,  что легкий оттенок краски пробежал у  него при этом по
всему лицу его.  -  Но в частности,  боже ж мой,  -  продолжал он, несколько
восклицая, - сколько есть утешительных явлений!.. Я сам лично знаю в Лондоне
очень многих дам, которые всю жизнь свою посвятили вопросу о рабочих; потом,
сколько ж в этом отношении основано ассоциаций,  учреждено собственно с этою
целью кредитных учреждений;  наконец, вопрос о женском труде у вас, в России
ж, на такой, как мне говорили, близкой череде к осуществлению...
     Елена слушала Жуквича все с более и более разгорающимися глазами.
     - Все это так-с!  -  произнесла она.  -  Но все это,  как хотите, очень
бледные начинания,  тогда как другое-то,  старое,  отжившее,  очень еще ярко
цветет!
     - А вы думаете ж, что начинания в каждом деле мало значат?.. - произнес
с чувством Жуквич.  -  Возьму вами ж подсказанный пример...  - продолжал он,
устремляя вдаль  свои  голубые  глаза  и  как  бы  приготовляясь списывать с
умственной картины,  нарисовавшейся в  его воображении.  -  Взгляните вы  на
дерево,   когда  оно  расцветает,  -  разве  ж  вся  растительная  сила  его
направляется на  то,  чтобы развивать цветки,  и  разве ж  эти  цветки вдруг
покрывают все дерево?  -  Нисколько ж!  Мы видим,  что в  это ж  самое время
листья дерева делаются больше,  ветви становятся раскидистее; цветы ж только
то тут,  то там еще показываются; но все ж вы говорите, что дерево в периоде
цветения;  так  и  наше  время:  мы  явно  находимся в  периоде  социального
зацветания!
     - Это  хорошо!  -  воскликнула Елена.  -  Эти  бедные социальные цветки
поцветут-поцветут да и опадут, а корни и ветви останутся старые.
     - Да  нет ж:  эти цветки дадут семена,  из  которых начнут произрастать
новые деревья!
     - С такими точно корнями и ветвями, как и прежние! - подхватила Елена.
     - Нет, с другими ж, с другими! - произнес многознаменательно Жуквич.
     - Ах,  не думаю,  что с другими!..  - сказала грустным голосом Елена. -
Может быть,  у  вас там в Европе это предчувствуется,  а здесь -  нисколько,
нисколько!
     - Но как ж меня заверяли,  и наконец,  я читал ж много,  - перебил ее с
живостью  Жуквич,   -   что  здесь  социалистические  понятия  очень  хорошо
прививаются и усвоиваются...
     - В Петербурге - может быть! - сказала ему Елена.
     - Нет, здесь, именно ж в Москве! - повторил настойчиво Жуквич.
     Елена сомнительно покачала головой.
     - Прежде еще было кое-что,  -  начала она,  -  но и  то потом оказалось
очень нетвердым и  непрочным:  я  тут столько понесла горьких разочарований;
несколько  из  моих  собственных подруг,  которых  я  считала  за  женщин  с
совершенно  честными  понятиями,   вдруг,   выходя  замуж,  делались  такими
негодяйками,  что  даже  взяточничество супругов своих начинали оправдывать.
Господа кавалеры -  тоже,  улыбнись им  хоть  немного начальство или  просто
богатый человек, сейчас же продавали себя с руками и ногами.
     - Грустно ж это слышать, - сказал Жуквич в самом деле грустным голосом,
- а  я  ж  было  думал  тут  встретить  участие,  сочувствие и  даже  помощь
некоторую, - присовокупил он после короткого молчания.
     - Но в чем вам, собственно, помощь нужна? - спросила его Елена.
     Жуквич опять некоторое время обдумывал свой ответ.
     - Я -  поляк,  а потому прежде ж всего сын моей родины! - начал он, как
бы взвешивая каждое свое слово.  -  Но всякий ж человек,  как бы он ни желал
душою идти по  всем новым путям,  всюду не поспеет.  Вот отчего,  как я  вам
говорил,  в  Европе все это разделилось на  некоторые группы,  на  несколько
специальностей,  и  я ж,  если позволите мне так назвать себя,  принадлежу к
группе именуемых восстановителей народа своего.
     - То есть поляков, конечно? - подхватила Елена.
     - О, да! - подтвердил Жуквич.
     - А вы знаете, что я ведь тоже полька? - сказала Елена.
     - Да,  знаю ж!  -  воскликнул Жуквич.  -  И как землячку,  прошу вас не
оставить меня вашим вниманием!  -  прибавил он с  улыбкою и протягивая Елене
руку.
     - В чем только могу! - проговорила она, подавая ему взаимно свою руку и
отвечая на довольно крепкое пожатие Жуквича таким же крепким пожатием.
     - Но я прошу вас,  панна Жиглинская,  об одном! - присовокупил он затем
каким-то почти встревоженным голосом.  -  Все ж, о чем я вам говорил теперь,
вы сохраните в тайне...
     - Разумеется, сохраню в тайне! - подхватила она.
     - В  тайне  ж  от  всех,  даже  от  князя!  -  говорил  Жуквич  тем  же
встревоженным голосом.
     - И от князя? - переспросила Елена.
     - Да...  Я  князя давно знаю.  Он  не  любит ж  поляков очень,  а  я  ж
сосланный!..  На  меня  достаточно глазом указать,  чтоб  я  был  повешен...
расстрелян...
     - Извольте,  я и князю не скажу!..  -  отвечала Елена,  припоминая, что
князь,  в  самом деле,  не очень прилюбливал поляков,  и по поводу этого она
нередко с ним спорила. - Но надеюсь, однако, что вы будете бывать у нас.
     - Если  вы  мне  позволите  то!   -   отвечал  Жуквич,  уже  вставая  и
приготовляясь уйти.
     - Я  даже буду просить вас о  том!  -  подхватила Елена.  -  Приходите,
пожалуйста,  без церемонии,  обедать,  на целый день. Послезавтра, например,
можете прийти?
     - Могу.
     - Ну, так и приходите! - заключила Елена.
     При  окончательном прощании Жуквич снова  протянул ей  руку.  Она  тоже
подала ему свою,  и  он вдруг поцеловал ее руку,  так что Елену немного даже
это смутило. Когда гость, наконец, совсем уехал, она отправилась в кабинет к
князю,  которого  застала  одного  и  читающим  внимательно какую-то  книгу.
Елпидифор Мартыныч,  не осмеливавшийся более начинать разговора с  князем об
Елизавете Петровне, только что перед тем оставил его.
     - А  у  меня  все  сидел  этот  Жуквич,  который привез  мне  письмо от
Миклакова! - сказала Елена.
     - Что такое тебе пишет Миклаков? - спросил ее князь, не оставляя своего
чтения.
     - Ничего особенного!  -  отвечала Елена и села на кресло, занимаемое до
того  Елпидифором Мартынычем.  -  Я  позвала  Жуквича  послезавтра обедать к
нам!.. - присовокупила она.
     - Зачем?   -   спросил  как   бы   с   некоторым  недоумением  и   даже
неудовольствием князь.
     - Затем, что он здесь заезжий человек... никого не знает.
     Князь на это промолчал,  и Елена,  по выражению его лица,  очень хорошо
видела, что у него был на уме какой-то гвоздик против Жуквича.
     - Ты знал его за границей? - спросила она.
     - Знал!.. - отвечал протяжно князь.
     - Что же, по-твоему, он за человек?
     - Черт его знает,  что за человек!.. Что поляк - это я знаю! - произнес
князь, продолжая свое чтение.
     - Но что тут дурного, что он поляк? - возразила ему насмешливо Елена.
     Князь ей  на это ничего не сказал и,  как будто бы даже не расслышав ее
слов, принялся что-то такое выписывать из читаемой им книги.
     Елене, наконец, сделалось досадно это полувнимание к ней князя.
     - Что ты тут такое делаешь? - начала она приставать к нему.
     Елена  еще  и  прежде  спрашивала об  этом  князя,  но  он  все  как-то
отмалчивался.
     - Так себе, ничего! - сказал было он ей и на этот раз; но Елена этим не
удовольствовалась.
     - Вовсе не так,  а непременно делаешь что-то такое большое!.. Отчего ты
не хочешь сказать мне?
     - Оттого, что нельзя говорить о том, что у самого еще смутно в голове.
     - Это ничего не значит;  ты мне должен сказать, и ты вовсе не потому не
говоришь, - вовсе не потому!
     - Почему же?
     - Да потому,  что я знаю почему; во-первых, я вижу по книгам, ты что-то
такое по русской истории затеваешь - так?.. Да?
     - Может быть, и по русской истории.
     - Но что из нее можно написать?.. Все уж, кажется, написано!
     - Нет, много еще не написано.
     - А именно?
     - А именно,  например,  -  начал князь,  закидывая назад свою голову, -
сколько мне помнитс