ся: он никак
не ожидал, чтобы тот был дома.
     - Здравствуйте, мой милый друг! - сказал князь приветливо, протягивая к
нему руку.
     Миклаков неловко  принял  у  него  руку  и  так  же  неловко поклонился
княгине.
     - А вот мы сейчас с княгиней решили,  - продолжал князь, - что нам, чем
морочить добрых людей, так лучше явно, во всеочию разойтись!
     Миклаков ответил на  это  только взглядом на  княгиню,  которая сидела,
потупивши лицо свое в землю.
     - И  чтобы прекратить по  этому поводу всякую болтовню,  она уезжает за
границу, и вот я даже вас бы просил сопутствовать ей...
     - Меня?.. Сопутствовать княгине? - переспросил Миклаков.
     - Да, вас! - отвечал князь и хотел, кажется, еще что-то такое добавить,
но не в состоянии уже был того сделать.
     Миклаков, в свою очередь, тоже, хоть и усмехался, но заметно растерялся
от такого прямого и откровенного предложения.  Услыхав поутру от Елены,  что
княгине и ему хорошо было бы уехать за границу,  он считал это ее фантазией,
а теперь вдруг сам князь говорит ему о том.
     - Что ж,  вы проводите ее или нет?  -  спросил его тот,  снова указывая
глазами на жену.
     Миклаков видел необходимость что-нибудь отвечать.
     - Мне еще для этого прежде нужно в отставку подать, - проговорил он как
бы размышляющим и соображающим тоном.
     - В отставку подать недолго, - подхватил князь.
     Миклаков думал некоторое время.
     - Но я не знаю,  -  произнес он потом,  -  приятно ли будет княгине мое
сопутничество.
     - Вы желаете, чтобы Миклаков вам сопутствовал? - отнесся к ней князь.
     - Желаю,  потому  что  все-таки  лучше  ехать  хоть  с  одним  знакомым
человеком, - отвечала княгиня.
     - Ну, поэтому и все теперь! - сказал князь. - Через неделю вы, полагаю,
можете и ехать,  а к этому времени я устрою тамошнюю жизнь вашу!  - прибавил
он княгине;  затем,  обратясь к Миклакову и проговорив ему: "до свидания!" -
ушел к себе в кабинет.
     Миклаков  после  того  некоторое время  продолжал усмехаться про  себя.
Княгиня же сидела печальная и задумчивая.
     - У вас, значит, было уже и объяснение? - спросил он ее.
     - Да, было! - отвечала она отрывисто.
     - Что же, вы сказали ему, что все это вздор?
     - Нет, не сказала! - произнесла княгиня по-прежнему отрывисто.
     - Отчего же?
     - Оттого, что это не вздор!
     - Вы полагаете, что не вздор? - повторил Миклаков знаменательно.
     Княгиня молчала.
     - Ну, а этим отъездом вашим за границу он сам распорядился? - продолжал
Миклаков.
     - Сам, - сказала княгиня.
     - Но вы, кажется, недовольны таким его распоряжением?
     - Очень! - отвечала княгиня.
     - Почему же?
     - Потому что я знаю, что буду наказана за то богом.
     Миклаков опять усмехнулся.
     - Как бог ни  строг,  но  ему пока решительно не  за что еще наказывать
вас! - проговорил он.
     - Нет, уж есть за что! - произнесла княгиня почти патетически.
     Миклаков на это развел только руками.
     Князь между тем,  войдя в  кабинет,  прямо бросился на канапе и  закрыл
глаза:  видимо,  что  всеми этими объяснениями он  измучен был до  последней
степени!


                                    XII

     Княгиня на другой, на третий и на четвертый день после того, как решена
была ее поездка за границу,  оставалась печальною и встревоженною.  Наконец,
она,  как бы придумав что-то такое,  написала Петицкой,  все еще болевшей, о
своем отъезде и просила ее,  чтобы она,  если только может,  приехала к ней.
Г-жа Петицкая,  получив такое известие,  разумеется, забыла всякую болезнь и
бросилась к княгине. У той в это время сидел Миклаков, и они разговаривали о
князе,   который,   после  объяснения  с  княгиней,   решительно  осыпал  ее
благодеяниями:  сначала он прислал княгине с  управляющим брильянты покойной
своей матери,  по  крайней мере,  тысяч на сто;  потом -  купчую крепость на
имение,  приносящее  около  пятнадцати тысяч  годового  дохода.  Управляющий
только при этом каждый раз спрашивал княгиню, что "когда она изволит уезжать
за границу?"
     Выслушав обо всем этом рассказе, Миклаков сделал насмешливую гримасу.
     - Очень уж он женерозничает{274} некстати! - произнес он.
     - Отчего же некстати? - спросила княгиня с маленьким удивлением.
     - Оттого, что вовсе не то чувствует, - продолжал насмешливо Миклаков. -
И в душе,  вероятно,  весьма бы желал, как указано в Домострое, плеткой даже
поучить вас!..
     - Ах, нет! В душе он очень добрый человек! - возразила княгиня.
     Разговор этот их  был прерван раздавшимися в  соседней комнате быстрыми
шагами г-жи Петицкой.
     - Боже мой,  душенька,  ангел мой!  Куда это вы уезжаете?  - восклицала
она, как только появилась в комнате.
     - За границу! - отвечала ей княгиня.
     - Что  со  мной теперь,  несчастной,  будет,  что будет?  -  продолжала
восклицать г-жа Петицкая, ломая себе руки.
     Положение ее, в самом деле, было некрасивое: после несчастной истории с
Николя Оглоблиным она просто боялась показаться на  божий свет из  опасения,
что все об этом знают, и вместе с тем она очень хорошо понимала, что в целой
Москве, между всеми ее знакомыми, одна только княгиня все ей простит, что бы
про нее ни услышала,  и  не даст,  наконец,  ей умереть с голоду,  чего г-жа
Петицкая тоже опасалась, так как последнее время прожилась окончательно.
     - Теперь только и  осталось одно -  идти да утопиться в Москве-реке!  -
присовокупила она, разводя руками.
     - Вовсе вам не нужно топиться ни в какой реке, - возразила ей княгиня с
улыбкою, - потому что вы должны ехать со мною за границу!
     - Я?..  С  вами?  -  воскликнула Петицкая,  никак  не  ожидавшая такого
предложения.
     - Да, вы! - повторила княгиня.
     При этом Миклаков взглянул с  некоторым удивлением на  княгиню;  но она
сделала вид, что как будто бы не замечает этого.
     - Но  я  не  имею  средств,  княгиня,  ехать за  границу!  -  возразила
Петицкая.
     - Средства у  меня  очень  хорошие,  и  потому  вам  об  этих  пустяках
беспокоиться нечего! - сказала ей княгиня.
     У г-жи Петицкой после этого глаза мгновенно увлажнились слезами.
     - Княгиня!  -  начала она каким-то прерывающимся голосом.  - Я не знаю,
благодарить ли мне вас или удивляться вам?..
     - Ни то, ни другое, а ехать со мной! - проговорила княгиня одушевленным
и веселым тоном.
     - Что ехать с вами я готова, вы, я думаю, не сомневались в том; но в то
же  время это такая для меня неожиданность и  такая радость,  что до сих пор
еще я не могу прийти в себя!
     - Ну,  и отлично,  что радость!..  Мы будем с вами жить вместе, гулять,
переезжать из одного города в другой.
     - Уж конечно!  - подтвердила г-жа Петицкая в каком-то раздумье и потом,
как  бы  сообразив хорошенько все,  что  делает для  нее княгиня,  она вдруг
протянула ей руку и проговорила почти трагическим голосом:
     - Благодарю вас!
     В  ответ на  это княгиня хотела было ее  поцеловать,  но  г-жа Петицкая
вместо того упала к ней совсем в объятия и зарыдала.
     Этого Миклаков не  в  состоянии уже был вынести.  Он  порывисто встал с
своего места и начал ходить с мрачным выражением в лице по комнате. Княгиня,
однако,  и  тут опять сделала вид,  что ничего этого не  замечает;  но очень
хорошо  это  подметила г-жа  Петицкая и  даже  несколько встревожилась этим.
Спустя  некоторое время  она,  как  бы  придя  несколько в  себя  от  своего
волнения, обратилась к Миклакову и спросила его:
     - А вы, monsieur Миклаков, не едете за границу?
     - Нет-с, еду! - отвечал он ей.
     О,  тогда г-же Петицкой показалось,  что она очень хорошо понимает: она
полагала,  что Миклаков тоже едет на деньги княгини,  и  теперь ему досадно,
что она хочет то же самое сделать и для других! Г-жа Петицкая судила в таком
случае о Миклакове несколько по своим собственным чувствам.
     - Вы,  однако,  скорее должны собираться!  Мы  уезжаем через неделю!  -
сказала ей княгиня.
     - Что мне собираться!..  Я в полчаса могу собраться,  -  возразила г-жа
Петицкая.  -  Но нет,  нет,  - продолжала она снова трагическим голосом. - Я
вообразить себе даже не могу этого счастья, что вдруг я с вами, моим ангелом
земным,  буду жить под  одной кровлей и  даже поеду за  границу,  о  которой
всегда мечтала. Нет, этого не может быть и этому никогда не сбыться!
     - Но отчего же? - спросила княгиня.
     - Оттого  же,  что,  вероятно,  найдутся некоторые люди,  которые будут
отсоветовать вам взять меня с собою! - отвечала грустным и печальным голосом
г-жа Петицкая.  Под именем некоторых людей она, конечно, разумела Миклакова,
а частию и князя.
     - Никогда я не передумаю,  и никто мне не отсоветует этого,  - отвечала
княгиня с явной настойчивостью;  она тоже,  в свою очередь, догадалась, кого
г-жа Петицкая разумеет под именем некоторых людей.
     - Ну,  хорошо, смотрите же! - отвечала ей та и затем вскоре ушла, чтобы
поспешить в самом деле сборами.
     - Что вы  за сумасшествие делаете,  навязывая себе на руки эту скверную
бабу! - воскликнул Миклаков, как только остался вдвоем с княгиней.
     - Для вас она скверная,  а для меня очень хорошая! - воскликнула ему та
упрямым и недовольным голосом.
     - Но  чем?..   Разве  тем,   что  низкопоклонница,   сплетница  и  даже
развратница! - продолжал восклицать Миклаков.
     Княгиня при таких эпитетах его покраснела.
     - Разве можно так  говорить о  женщине!  -  проговорила она:  вообще ее
часто  начинал шокировать грубый и  резкий тон  Миклакова.  -  И  что  всего
досаднее,  -  продолжала она,  - мужчины не любят Петицкой за то только, что
она  умная женщина;  а  между тем  сами говорят,  что  они очень любят умных
женщин.
     - Умную еще  какую-то  нашли!  Она лукавая -  это так...  -  воскликнул
Миклаков,   -  а  лукавство  никак  не  ум,  которого  первый  признак  есть
справедливость и ясность.
     - Нет,  умная, не спорьте! - настаивала на своем княгиня. Она придумала
взять с  собою Петицкую чисто с целью иметь в ней оплот и защиту свою против
любви  к  Миклакову.  Она  вознамерилась ни  на  минуту  не  расставаться  с
Петицкой,  говорить с  ней обо всем,  советоваться.  Подчиняясь суровой воле
мужа, который, видимо, отталкивал ее от себя, княгиня хоть и решилась уехать
за  границу и  при этом очень желала не  расставаться с  Миклаковым,  тем не
менее,  много  думая и  размышляя последнее время о  самой себе  и  о  своем
положении,  она  твердо убедилась,  что  никогда и  никого вне  брака вполне
любить не может,  и мечты ее в настоящее время состояли в том,  что Миклаков
ей будет преданнейшим другом и,  пожалуй, тайным обожателем ее, но и только.
По  своему  несколько  мечтательному  и   идеальному  мировоззрению  княгиня
воображала,  что  мужчина,  если  он  только истинно любит женщину,  может и
должен  удовольствоваться этим.  Но  всего  этого  она  не  хотела открывать
Миклакову и сказала ему несколько иную причину, почему пригласила Петицкую.
     - Как вы не понимаете того!  -  продолжала она. - Когда Петицкая поедет
со мной,  то все-таки я поеду с дамой,  с компаньонкой, а то мою поездку бог
знает как могут растолковать!..
     Миклаков многое хотел было возразить на  это княгине,  но  в  это время
вошел  лакей и  подал ему  довольно толстый пакет,  надписанный рукою князя.
Миклаков поспешно распечатал его;  в  пакете  была  большая  пачка  денег  и
коротенькая записочка от  князя:  "Любезный Миклаков!  Посылаю вам  на  вашу
поездку за границу тысячу рублей и надеюсь,  что вы позволите мне каждогодно
высылать вам  таковую  же  сумму!"  Прочитав эту  записку,  Миклаков закусил
сначала немного губы и побледнел в лице.
     - Этот  господин  начинает себе  очень  большие  шуточки  позволять,  -
проговорил он.
     - Что такое? - спросила его с беспокойством княгиня.
     Миклаков подал ей письмо и деньги.
     Княгиня прочла и тоже заметно сконфузилась.
     - Ну,  я с ним поговорю по этому поводу,  -  продолжал Миклаков;  ему и
прежде того еще очень хотелось побеседовать с князем.  - Доложи князю, что я
желаю его видеть,  -  присовокупил он стоявшему в  дверях лакею и ожидавшему
приказания.
     - Для чего вы хотите его видеть?  -  спросила княгиня с  беспокойством,
когда лакей ушел.
     - Да  хоть  бы  для  того,  чтобы отдать ему  деньги назад,  -  отвечал
Миклаков.
     Лакей  снова  возвратился и  доложил,  что  князь  просит  Миклакова  в
кабинет.
     Тот торопливо пошел туда.
     Княгиня осталась в сильно тревожном состоянии.
     Войдя к  князю,  Миклаков довольно небрежно поклонился ему и  сейчас же
сел.
     - Я  получил от  вас какое-то странное письмо с  приложением к  оному и
пришел вам возвратить все сие!  -  проговорил он насмешливо и бросил на стол
перед князем письмо и деньги.
     - Отчего же странное? - спросил тот несколько сконфуженным тоном.
     Миклаков пожал, как бы от удивления, плечами.
     - Потому что я никогда,  сколько помню,  не говорил вам ни о каких моих
нуждах,  никогда не просил у вас денег взаймы,  с какой же стати вы пожелали
сделать мне презент?
     - Я  полагал,  что ваши средства недостаточны настолько,  чтобы жить на
них за границею, - проговорил князь довольно ровным голосом.
     - Так на какие же средства,  по-вашему,  я  мог рассчитывать,  едучи за
границу? На средства княгини, что ли?.. - спросил его Миклаков, устремляя на
князя пронзительный взгляд.  -  Сколько я  ни  ожидал слышать от  вас дурное
мнение о себе,  но такого,  признаюсь,  все-таки не чаял, а потому позвольте
вас разубедить в нем несколько.  Я-с потому только еду за границу,  что могу
там существовать независимо ни от кого в  мире.  Я  выслужил пенсию в тысячу
двести рублей!..  У меня есть,  кроме того,  маленький капитал, за который я
продал на днях мою библиотеку!
     - В  таком случае я  очень рад за вас,  -  прервал его князь,  с трудом
сдерживая себя и как-то порывисто кидая валявшиеся на столе деньги в ящик, -
он полагал,  что этим кончится его объяснение с Миклаковым,  но тот, однако,
не уходил.
     - И вообще я желал бы знать, - начал Миклаков снова, - что хорошо ли вы
обдумали  ваше  решение  отправить  княгиню  за   границу  и   чтобы  я   ей
сопутствовал?
     Князь только сделал на  это  презрительную гримасу и  молчал.  Миклаков
заметил это и еще более взбесился.
     - Вам,  как я  слышал,  написал кто-то какую-то сплетню про меня и  про
княгиню, - продолжал он. - Оправдываться, в этом случае я не хочу, да нахожу
и  бесполезным,  а все-таки должен вам сказать,  что хоть вы и думаете всеми
теперешними вашими поступками разыграть роль  великодушного жорж-зандовского
супруга Жака{279}, но вы забываете тут одно, что Жак был виноват перед женой
своей  только тем,  что  был  старше ее,  и  по  одному этому он  простил ее
привязанность к  другому;  мало  того,  снова принял ее,  когда этот  другой
бросил ее.  В  положение его вы  никак не можете стать,  потому что,  прежде
всего, сами увлеклись другой женщиной, погубили ту совершенно и вместе с тем
отринули от  себя жену вашу!..  Если бы  даже кто и  полюбил княгиню,  то во
всяком случае поступил бы  не бесчестно против вас в  силу того,  что поднял
только брошенное!
     Князю,  наконец,  стали казаться все эти рассуждения Миклакова каким-то
умышленным надругательством над ним.
     - Я  удивляюсь,  к  чему  вы  все  это  говорите?  -  произнес он  едва
сдерживаемым от бешенства голосом.
     - Да  к  тому,  чтобы вы  себя-то  уж  не  очень великодушным человеком
считали,  -  отвечал Миклаков, - так как многие смертные делают то же самое,
что и  вы,  только гораздо проще и  искреннее и  не  быв даже сами ни в  чем
виноваты, а вы тут получаете должное возмездие!
     Князь не в состоянии был далее выдерживать.
     - Да кто ж,  черт возьми!  -  воскликнул он, ударив кулаком по столу. -
Дал вам право приходить ко мне и анализировать мои чувства и поступки? Я вас
одним взмахом руки моей могу убить, Миклаков! Поймите вы это, и потому прошу
вас оставить меня!
     Говоря это, князь поднялся перед Миклаковым во весь свой огромный рост.
Тот тоже встал с своего места и, как еж, весь ощетинился.
     - Это так,  вы сильнее меня! - начал он, стараясь сохранить насмешливый
тон.  -  Но  против силы  есть разные твердые орудия!  -  присовокупил он  и
положил руку на одно из пресс-папье.
     В  это  время быстро вошла в  кабинет княгиня,  ходившая уже по  зале и
очень хорошо слышавшая разговор мужа с Миклаковым.
     - Князь,  умоляю вас,  успокойтесь!  -  обратилась она прежде к мужу. -
Миклаков, прошу вас, уйдите!.. Я не перенесу этого, говорю вам обоим!
     Князь ничего на  это  не  сказал жене,  даже не  взглянул на  нее,  но,
проворно взяв с окошка свою шляпу, вышел из кабинета и через несколько минут
совсем ушел из дому.
     Миклаков между тем стал ходить по комнате.
     - Какой сердитенький барин,  а? - говорил он, потирая руки. - Не любит,
как против шерсти кто его погладит!..
     Княгиня, в свою очередь, принялась почти рыдать.
     - Вы-то же о чем плачете? - спросил ее с досадой Миклаков.
     - Так... я уж знаю, о чем! - отвечала она.
     Во  всей  предыдущей сцене  Миклаков показался княгине  человеком злым,
несправедливым и очень неделикатным.
     - Если  вы  когда-нибудь опять затеете подобное объяснение с  мужем,  я
возненавижу вас! - проговорила она сквозь слезы.
     - Я же виноват!  -  произнес с удивлением Миклаков,  видимо,  считавший
себя совершенно правым.


                                   * * *

     Князь в  это время шел по направлению к  квартире Елены,  с  которой не
видался с самого того времени,  как рассорился с нею. Он думал даже совсем с
ней более не видаться: высказанное ею в последний раз почти презрение к нему
глубоко оскорбило и  огорчило его.  В  первые дни,  когда  князь хлопотал об
отъезде жены за границу,  у  него доставало еще терпения не идти к Елене,  и
вообще это время он ходил в каком-то тумане; но вот хлопоты кончились, и что
ему затем оставалось делать? Мысль о самоубийстве как бы невольно начала ему
снова приходить в голову.  "Умереть,  убить себя!" - помышлял князь в одно и
то же время с  чувством ужаса и  омерзения,  и  его в этом случае не столько
пугала мысль Гамлета о том,  "что будет там,  в безвестной стороне"{281},  -
князь особенно об этом не беспокоился, - сколько он просто боялся физической
боли при  смерти,  и,  наконец,  ему  жаль было не  видать более этого неба,
иногда  столь  прекрасного,  не  дышать более  этим  воздухом,  иногда таким
ароматным и  теплым!..  О каких-нибудь чисто нравственных наслаждениях князь
как-то не вспоминал, может быть, потому, что последнее время только и делал,
что мучился и страдал нравственно.
     Очутившись на улице,  князь сообразил только одно - идти к Елене, чтобы
и  с ней покончить все и навсегда,  а потом,  пожалуй,  и пулю себе в лоб...
Елена  между тем  давно уж  и  с  нетерпением поджидала его.  Побранившись в
последнее свидание с  князем,  она нисколько не удивлялась и  не тревожилась
тем,  что он нейдет к ней, так как понимала, что сама сделала бы то же самое
на его месте.  В это время Елена услыхала от Миклакова, что князь отправляет
жену за  границу,  -  это ей  было приятно узнать,  и  гнев на  князя в  ней
окончательно пропал.  Но  вот,  однако,  князь не  шел  целую неделю.  Елене
начинало  делаться  скучно;  чтобы  наполнить  чем-нибудь  свое  время,  она
принялась шить наряды своему малютке и нашила их, по крайней мере, с дюжину;
князь все-таки не является. Терпение Елены истощилось; она приготовилась уже
написать князю бранчивое письмо и спросить его, "что это значит, и по какому
праву он  позволяет себе выкидывать подобные штучки",  как  вдруг увидела из
окна,  что князь подходит к ее домику.  Первым движением Елены была радость,
но  она сдержала ее,  села на  свое обычное место,  взяла даже работу свою в
руки и приняла как бы сов