и, чем  во  многих  других  районах  страны. Несомненно, свое
влияние  оказывала  пестрота  национального  состава населения. Национальные
конфликты, хотя  и не вставшие  еще во  весь свой рост, заостряли социальные
антагонизмы.   Вопросы   ставились,  быть  может,   более  упрощенно,  более
примитивно, но руки к оружию тянулись легче.
     Большевистские  настроения появились и в гимназии. Были доклады местных
большевистских  лидеров,  была  создана ячейка из  гимназистов.  Смотреть  и
слушать  ходили  многие  --  далеко не только из симпатизирующих.  Маленкова
среди  них не  бывало.  К  лагерю  сочувствующих  его  никто  не  причислял.
Наоборот, казалось, что он тяготеет к лагерю противников. И когда в  декабре
1917  -- январе 1918 г. в  Оренбурге начались первые  вооруженные схватки  с
большевиками  и вождь  "белых",  казачий атаман Дутов  выпустил  воззвание с
призывом  создавать из учащейся  молодежи "рабочие дружины"  для  укрепления
противобольше-вистского  тыла,  Маленков  среди  многих  других  гимназистов
старших классов примкнул к этому движению. Большой активности он, правда, не
проявил. Этот  эпизод вообще был весьма кратковременным. Все же в работах на
железной дороге он участие  принял, и, заменяя бастовавших рабочих, расчищал
пути от снега, разгружал вагоны.
     События  революционного времени,  конечно, внесли  расстройство в жизнь
гимназии.  Занятия шли с перебоями. И учащимся,  и  учителям было не до "их,
когда кругом шли бои. В конце 1918 г., когда красные снова вышли на подступы
к  городу, было решено  провести  ускоренный выпуск,  которому суждено  было
стать  последним выпуском в  истории  старой Оренбургской  мужской гимназии.
Настоящих экзаменов  не было -- было не  до них. Комиссия решала  по отзывам
преподавателей,   и   решала,  конечно,  весьма  снисходительно.  "Аттестаты
зрелости" получили  все без исключения, кто был  в  восьмом классе.  Это был
класс, в  котором шел  Маленков. Последний таким образом окончил гимназию  и
получил все соответствующие права,  включая  право  на  золотую  медаль,  на
которую твердо рассчитывал: она обеспечивала прием в Томский технологический
институт. Правда, самой медали



     ему не  выдали: время  было не  до чеканки  медалей. Но в гимназических
книгах  он был зарегистрирован золотым медалистом выпуска 1919 г.: последним
золотым медалистом, имя которого должно было быть записано на старую золотую
доску, висевшую в актовом зале.
     Выпускной  акт,  на   котором  вручали  дипломы,  состоялся  уже  не  в
Оренбурге, а в Троицке, уездном городе на северо-востоке  от Оренбурга, куда
в начале января  1919 г.  перекочевало казачье  правительство,  войсковые  и
правительственные  учреждения,  вся  "элита"  старого  Оренбурга,  включая и
канцелярию гимназии.

     ГЛАВА 2 Генезис
"советских ташкентцев"
     Официальная  советская  биография  Маленкова говорит,  что  в  1919  г.
18-летним
     юношей Маленков  вступил  добровольцем в  ряды Красной армии и  затем в
течение  последующих  трех лет  был политработником.  Что  побудило его  так
поступить? Какие мотивы могли толкнуть на этот путь того Маленкова, с годами
юности которого мы только что познакомились?
     Прежде всего необходимо установить,  что 18  лет Маленкову  исполнилось
только  в  январе  1920  г.  Поэтому,  если  советские  биографы  говорят  о
вступлении 18-летнего Маленкова в  Красную  армию в  1919  г., то речь может
идти  только  об  осени  1919  г.,  в  крайнем  случае  о  конце  лета.  Это
обстоятельство важоно для биографии Маленкова. Оренбург,  как  указано выше,
был одним из тех городов  России, где гражданская война и началась раньше, и
раньше же приняла крайне острые  формы, чем во многих других районах страны.
Вооруженная  борьба  в  городе  и за  город  началась  с ноября  1917  г.  и
продолжалась  без  перерывов  до  конца  лета  1919  г. Город несколько  раз
переходил из рук в руки. Последний  раз красные его заняли 22 января 1919 г.
Но  это отнюдь не было окончанием  борьбы за Оренбург. Получив подкрепление,
белые  перешли  в контрнаступление, тем  более  ожесточенное,  что в  городе
красные  производили   жестокую  расправу   со  всеми,  кто  так  или  иначе
поддерживал  белых.  Был  объявлен  "красный  террор",  и  каждую  ночь  шли
расстрелы. Белые рвались в  город, помимо всего прочего потому, что  едва ли
не у каждого кто-то из родных, близких  или  друзей сидел в  тюрьме,  ожидая
расправы, а красные сражались с тем же ожесточением, зная,


     что если колесо военного счастья перевернется и город возьмут белые, то
такая же судьба  ждет не только их самих, но и их родственников, их близких.
В течение последующих 5--6 месяцев город был на положении почти осажденного,
почти взятого в кольцо, с тонкой линией связи по железной дороге. Бои шли на
подступах к городу, даже в его пригородах.
     Положение изменилось  только  в  июне  -- июле, когда  большое весеннее
наступление адмирала Колчака  было окончательно сломлено,  и белые, потерпев
жестокие разгромы  в боях  на линии  Уральских гор, под Уфою, Екатеринбургом
(Свердловск), Златоустом  и др., катастрофически  быстро покатились назад, в
глубь Сибири. После этого пришел черед и белым под Оренбургом.
     После организационной подготовки Фрунзе,  назначенный тогда командующим
фронтом  в Оренбурге, в августе 1919  г. отдал приказ о  переходе в решающее
наступление. Оно развертывалось с молниеносной быстротой: разгром Колчака на
Урале сломил  волю  к борьбе и у оренбургской группы белых. Никто не верил в
возможность победы. Прижатые к пескам Каракумов остатки белых капитулировали
на милость победителя. Только  небольшие  отряды  непримиримых,  во  главе с
казачьим  атаманом Дутовым,  в конном  строю  ушли через  голодные  степи  к
Китайскому Туркестану. 13 сентября 1919  г. красные, наступавшие со  стороны
Оренбурга,  соединились с красными,  двигавшимися из Ташкента. "Оренбургская
пробка",  почти два  года  закрывавшая  дорогу  на  Туркестан, была  выбита.
"Свершилось! -- писал Фрунзе в приказе, отданном им по этому поводу. -- Путь
на Туркестан свободен".
     Этими событиями большая гражданская  война для  Оренбургского края была
закончена, и именно в это время Маленков пошел добровольцем в Красную армию.
Он умело выбрал время. Когда  чаши весов  колебались и участие в гражданской
войне  было  связано  с  большим  риском  и  требовало готовности к  большим
жертвам, он не принимал участия в  ней ни  на  одной, ни  на другой  стороне
(конечно, если  не  считать  таким участием  эпизод  с  "рабочими дружинами"
атамана  Дутова). Добровольцем в Красную армию он  пошел  лишь когда большая
борьба закончилась.
     Несомненно,  что на решение  Маленкова  свое влияние оказало и еще одно
соображение. Красные победили, немедленно по занятии  края приступили к  его
генеральной  чистке. Как  раз  с конца  лета 1919 г.  начиналась  чистка тех
районов,  откуда родом  был  Маленков. На родину последнего красные  до того
вообще  не  заглядывали, и ревкомы, продразверстки,  выколачивание  "хлебных
излишков", репрессии  против "классово чуждых" и "социально опасных" и т. п.
там  были  новинкою. Семья  Маленкова-отца, кулака и сельского торговца,  не
могла "не попасть под удар. Отвести угрозу можно было только одним способом,
и именно к


     нему  прибег Маленков-сын: став политработником эскадрона, он превратил
Маленкова-отца из "классово чуждого" элемента в советского.
     Потребность в таких  политработниках тогда  была  исключительно велика.
Большая  гражданская  война была закончена, но край далеко  не был  спокоен.
Белое движение было раздавлено потому, что оно не имело достаточно прочной и
достаточно  широкой поддержки  со стороны широких слоев  казачества и других
трудовых элементов  населения края.  Но  в  этих  слоях  было едва ли не еще
меньше устойчивых  симпатий  к  красным. Первые  же шаги последних увеличили
количество  недовольных. Антинародная  сущность  коммунистической  диктатуры
выявлялась  со все большей определенностью. И было совсем не  редкостью, что
село, еще вчера встречавшее красные отряды, и искренне встречавшее, с хлебом
и солью и колокольным звоном, сегодня изгоняло продотряды.
     Власть  чувствовала  себя очень  неспокойно,  --  и  уже с  конца  лета
большевистский   Оренбург  начал   формировать  карательные  конные  отряды,
способные  быстро  передвигаться   по  степным   проселкам.  В   них   брали
добровольцев, --  легко,  без  строгой проверки, предоставляя взятым на деле
доказывать   свою  преданность  диктатуре  За  этим   должны   были  следить
приставленные  к таким отрядам  политработники,  -- эти посаженные  на коней
чекисты...
     Именно эту  работу  выбрал  для себя  Маленков  с самого  начала  своей
советской  карьеры,   --   еще   до  того,   как  он  формально  вступил   в
коммунистическую партию (это он сделал в апреле 1920 г, приблизительно через
6--8 месяцев после начала своей карьеры политработника).
     Но Оренбург  был только  началом советской  карьеры Маленкова, и притом
началом  весьма кратким. Уже в конце 1919 г. он был  в Туркестане, в столице
Ферганы, богатейшего хлопководческого района страны. Начинался "ташкентский"
период  его  жизни.  Этот  термин  в  русской  литературе  уже  давно  имеет
переносное значение,  которое необходимо помнить,  когда  пишется  биография
Маленкова.  Присоединение  Туркестана,  проведенное  этапами  на  протяжении
1860--1870-х    гг.,    отмечено   выявлением    в   тогдашней    российской
действительности нового типа,  который русским сатириком Салтыковым-Щедриным
увековечен в литературе под  именем "ташкентца".  Это -- самый яркий не  для
русской только литературы  тип  колонизатора, рвущегося  к  легкой наживе на
путях ограбления вновь завоеванного края. Негодующими мазками Щедрин наметил
его  внешний  облик, вскрывавший и  внутреннюю  сущность людей  этого  типа:
волчий  оскал  зубов,  горящие  глаза,  выдающиеся  скулы и  мертвая  хватка
хищника,  который скорее умрет,  чем  выпустит  зажатое  между  челюстями...
Представитель той


     части  русской интеллигенции,  которая  своей задачей  ставила служение
народу, не различая  ни эллина,  ни иудея,  Щедрин весь  пафос своего  гнева
вложил  в обличение этого типа хищника,  деятельность которого, если б  сами
русские против  него  не вели борьбу, клала  бы  клеймо  позора  на  русскую
культуру, на русское дело вообще...
     На  съезде  коммунистической  партии СССР  в октябре 1952 г.,  говоря о
литературе,  Маленков  с  большой  настойчивостью говорил  о  потребности  в
советском  Щедрине,  который с такой же  силой  и страстностью,  как  Щедрин
прошлого  века, обрушился бы  на  темные стороны советской эпохи...  Если  б
такой Щедрин смог прийти в  наши дни,  то одним из  первых  он должен был бы
нарисовать облик  "советского  ташкентца", который подвел  "коммунистический
базис" под свою "ташкентскую" практику и специализировался на препровождении
окраинных туземцев  из  первобытно-кочевого  состояния  этапным  порядком  в
коммунистический рай.
     При этом новый  Щедрин  не  забыл бы  указать,  что  первым  образцовым
питомником этой породы "советских  ташкентцев" было то самое политуправление
Туркфронта, в кадрах  которого ставил  свои первые рекорды тот самый молодой
Маленков, который в зрелом возрасте тосковал о советском Щедрине.
     Этот  Маленков был тогда совсем маленьким человеком, -- пятой  спицей в
советской  колеснице. Но  колесница  эта  катилась  уже  по  большой  дороге
советской истории. Старая русская власть в Туркестане  держалась не только и
даже не столько прямым насилием расквартированных в крае военных гарнизонов,
сколько  тем,  что  она  установила  и поддерживала  в  Туркестане  порядок,
обеспечивающий необходимый минимум  условий для хозяйственного и культурного
развития  края.  Недочетов,  ошибок  и  прямых  преступлений в  деятельности
насаженной  в  крае  русской администрации было много. Но  для края, который
столетиями перед тем жил в условиях азиатского средневековья и был к тому же
расчленен на  добрый десяток самостоятельных ханств,  порядки, принесенные в
край русской администрацией, были огромным шагом вперед. Народы,  населявшие
край, далеко  не были  удовлетворены  этими новыми  порядками. Оппозиционные
настроения держались крепко не только  среди  коренного населения края, но и
среди  русских  пришельцев,  количество которых быстро  росло.  На выборах в
Государственную  думу Туркестан  неизменно голосовал  за  левых  кандидатов.
Демократическими   были   и   настроения   молодых   национальных  движений,
формирование  которых  шло  быстрым  темпом.   Нерешенных  проблем  и  плохо
сглаживавшихся противоречий  было много,  но  в  порядок  дня  они  вставали
постепенно и в жизни нарастали элементы для мирного их разрешения.



     Революция   крайне   обострила  сложный  переплет  этих   национальных,
социальных и политических противоречий, поставив  их все разом в порядок дня
неотложной современности.
     Большевистских организаций до революции в Туркестане не было,  но после
революции,  с   лета   1917  г.,   большевистская   стихия  начала  находить
благоприятную  почву,  особенно  среди   солдат   местных  гарнизонов,  и  в
организации хлынуло много  попутчиков.  Старых большевиков  с  теоретическим
багажом и с политическим  опытом в этих организациях были  единицы. Лидерами
организаций становились не  они, а обычно  никому неведомые люди -- или юные
фанатики, или  предприимчивые  дельцы,  или  даже  политические  авантюристы
сомнительного типа. Примитивные лозунги, которые тогда бросал большевистский
центр из столицы в глубины поставленной на дыбы страны, здесь повторялись во
много более примитивной, огрубленной форме.
     После октябрьского переворота в столицах большевики пришли к власти и в
Туркестане. По своему  существу, это  была диктатура  над  краем  гарнизонов
оккупационной армии. Некоторую поддержку оказывала часть городских  рабочих.
Сюда  же  тянулись  небольшие  группки  отдельных молодых  интеллигентов  из
национальностей  коренного   населения  края,  которые  рассчитывали   через
вызываемый большевиками развал страны прийти к государственной независимости
Туркестана.  Но  это  были  лишь  небольшие  детали,  не менявшие  основного
существа картины: большевистская  власть первых двух лет  в  Туркестане была
диктатурой  гарнизонов оккупационной армии, оказавшейся  оторванной от своих
центров.
     Отрезанные в течение двух лет от  центра, большевики пытались проводить
ту же  самую  политику объединения вооруженных людей, составляющих небольшое
меньшинство в населении края, которое методами массового террора, все  время
опираясь  на вооруженную силу, пыталось заставить страну изменить не  только
политические формы  управления, но и самые основы хозяйственных отношений, и
от    частновладельческого    хозяйства,   основанного   на   индивидуальной
собственности, перейти к хозяйству государственному, руководимому именно им,
этим небольшим  вооруженным  меньшинством.  Отличие от других  частей России
состояло лишь  в том,  что в Туркестане это вооруженное меньшинство было еще
меньшим, чем  в большинстве других районов страны, а потому оно должно было,
чтобы  держаться у  власти, чаще  прибегать к актам террора, проводить их  в
более   грубых  формах,  придавать   им   еще   более   массовый   характер.
Антикрестьянское  острие этой политики,  которое весьма ясно  проступало и в
центре, в Туркестане было тем более подчеркнуто, что противоречие социальное
здесь переплеталось и дополнялось противоречием национальным.



     Результаты  получались  весьма причудливыми и трудно переносимыми  даже
для  большевиков. Туркестанский  эксперимент большевистской  диктатуры  было
похож на злой  шарж: основы большевистского  эксперимента общероссийского  в
нем были  сохранены,  но  им  была придана  такая шаржированная  форма,  что
экспериментаторы отказывались узнавать свою собственную работу. Была сделана
попытка всю ответственность свалить на местные организации.
     В Туркестан была послана  особая комиссия  ЦК  коммунистической партии,
которая  прибыла  в  край  немедленно  после  установления  железнодорожного
сообщения.  Сафаров,   один   из   членов   этой  комиссии,  в  своей  книге
"Колониальная революция (Опыт Туркестана)", приведя действительно интересный
материал о  хозяйничании  в крае  большевиков в 1917--1919 гг., в  следующих
фразах подводит общий итог-
     "Колонизаторская уголовщина причудливым образом сплеталась  с  байскими
интересами.    Под    советскую   крышу   были    перенесены    все   методы
феодально-ростовщической  эксплуатации  и  классового  угнетения.  Несколько
изменился   личный  состав  носителей  власти,  --  остались   старые  формы
полицейско-фискальной организации"1.
     Еще более  резко  писали местные  коммунисты,  особенно  коммунисты  не
русские. X. Бурнашев, один из коммунистических лидеров в Фергане  (т. е. как
раз того района,  где, как увидим ниже, работал Маленков  в  течение первого
периода своего пребывания в  Туркестане),  советскую политику 1918--1919 гг.
определял как  политику  "головотяпской опеки  местного народного хозяйства,
сопровождаемую продовольственным разбоем".
     "Все  попытки,  -- писал он,  --  немногочисленных  рабочих организаций
вложить  в  октябрьский  переворот  соответствующее  содержание,  совершенно
стирались в  кошмарном хаосе беспардонных ограблений, насилий, издевательств
диктаторствующего советского  города над кишлаком, волею советских держиморд
обреченного на все тяготы контрибуций, конфискаций, принудительной  трудовой
и воинской повинности"2.
     Неизбежным  результатом этого злостного  "головотяпства" было  массовое
движение сопротивления местного  населения, особенно населения негородского.
Необходимо  подчеркнуть,  что попытки  сопротивления  делались и  некоторыми
группами населения русского  В частности,  был ряд  выступлений  рабочих  Но
основное значение имела, конечно,  борьба населения  сельского, почти сплошь
нерусского  по  своему  национальному  составу.   Это  движение,  получившее
название басмаческого, в своей основе  было движением местного крестьянства,
сопротивлявшегося  против эксперименте над ним со  стороны диктатуры Фрунзе,
который был



     тогда командующим войсками Туркестанского фронта, в своем приказе от 23
мая 1920 г. дал такую оценку басмачеству:
     "Местная власть [в Ферганской области в  1918--1919 г.  ] первое  время
своего  существования  сделала  все  возможное,  чтобы  оттолкнуть  от  себя
трудовое  население, вместо привлечения к власти  широких  кругов рабочего и
крестьянского населения, европейского и туземного. Руководящие органы власти
захватывались группами авантюристов, желавших половить  рыбку в мутной воде.
Вместо национализации производства шел открытый  грабеж не только буржуазии,
но и средних слоев  населения. Вместо  защиты мусульманской бедноты от баев,
над  ней  чинились невозможные надругательства.  Действовавшие  здесь  части
красноармейских  войск  в  руках  некоторых  руководителей  превращались  из
защитников революции  и трудового народа  в орудие  насилия "ад ним. На этой
почве и создалось  движение, известное  под именем  басмачества.  Басмачи не
просто разбойники: если  б  было  так,  то, понятно,  с  ними давно  было бы
покончено. Нет, главные силы басмачества составили сотни и  тысячи тех, коих
так  или иначе  задела или обидела прежняя [советская] власть: не видя нигде
защиты, они ушли к басмачам и тем придали им небывалую силу"3.
     Эта  решительная критика прошлого  была нужна коммунистам  центральным,
которые  пришли в Туркестан победителями в конце 1919  г., чтоб снять с себя
ответственность за  это  прошлое. Они ни в коем случае не  хотели и не могли
(часто  совершенно  искренне  не  могли)  признат