2-й  Туркестанской  дивизии, секретарем
которого состоял Маленков.  Он был тогда весьма юн -- как раз в Фергане  ему
исполнилось 18 лет.
     Кампания  за разоружение басмачей шла  вначале  с большим успехом. Люди
устали   от   войны   и   мечтали   о   мире,   о   мирной   жизни.  Местные
коммунисты-мусульмане, привлеченные  к  этой  работе  Туркфронтом,  ездили в
горы,  туда,  где  держались  отряды  повстанцев-басмачей,  и  их  заверения
производили сильное впечатление Они, несомненно, сами верили, что приехавшие
из  Москвы  представители   центральной  власти   действительно  несут  краю
замирение и справедливое решение  национальных споров. Но очень скоро, уже к
весне  1920 г., положение  стало круто  меняться.  Иллюзии  населения быстро
исчезли. Слова новых пред-



     ставителей  власти  звучали,  правда,  не  так,  как  было  до  прихода
полномочных представителей центра;  в плоскости национальных отношений новая
власть  заигрывала   с  населением   края,   но   общая   политика,   в   ее
социально-экономической  основе, была  едва  ли  не хуже,  чем  раньше.  Она
проводилась, во всяком случае, более неукоснительно.  В результате уже очень
скоро из  "мусульманских частей"  Красной  армии, куда  были  зачислены  все
разоружившиеся  басмачи,  началось все  разроставшееся дезертирство в  горы.
Решение  о переводе этих частей в Ташкент  привело к  их отказу  подчиниться
приказу.  Личное вмешательство Фрунзе, тогдашнего  командующего Туркфронтом,
правда,  предотвратило  вооруженное  восстание, но  басмаческие выступления,
начавшиеся  раньше, с весны 1920  г., снова приняли  большие размеры. 15 мая
Фрунзе отдал приказ начдиву 2-й Туркестанской дивизии "немедленно приступить
к  решительным  действиям" против  басмачей, совершивших незадолго перед тем
два больших нападения на части дивизии.  Вскоре 2-я дивизия была переброшена
из  Ферганы  на юго-восток,  для  охраны  границы с  Афганистаном.  И  когда
советский наркоминдел  Чичерин в  одной  из  своих  речей напомнил  Англии о
русских штыках, снова заблестевших на высотах Памира, он имел в  виду  штыки
2-й Туркестанской дивизии.
     Афганистан  тогда  был  центром,  поддержавшим  басмаческое  движение в
Туркестане  и  особенно в  пограничных с  ним  горных  районах  Узбекской  и
Таджикской советских  республик9. На 2-ю  дивизию  легла борьба с
басмачеством именно в этих районах, до того времени очень мало обследованных
и труднодоступных. Басмачество  здесь держалось особенно упорно. Именно этот
район был  выбран  опорным пунктом и для  движения  Энвер-паши.  Гис-сарская
долина, районы рек Вахш и  Пяндж, горные склоны Западного Памира -- повсюду,
по  всем закоулкам  этого  дикого и величественного в  своей  дикости  края,
побывали  большие  и  малые  отряды  2-й Туркестанской дивизии. Для края эти
отряды несли далеко не мир. Центром Гиссарского района  в старые времена был
небольшой городок. Душанбе от обычных селений отличавшийся только размерами:
на рубеже XX столетия в нем было  около 500 домов, почти сплошь  глинобитных
саклей. В 1920--1922 гг.  Душанбе  несколько  раз переходил из рук  в  руки,
выдерживал  осады, был ареной ожесточенных боев. И когда  14 июля 1922  г. в
него окончательно вошли  отряды Красной  армии  от  городка  оставались одни
развалины,    в   которых    ютились    несколько    больных    и   голодных
жителей10.  Только  позже  Душанбе,  перекрещенный в  Сталинабад,
превратился  в  большой  промышленный  и  культурный  центр,  стал  столицей
Таджикской республики


ГЛАВА 3 Московское студенчество
в 1922--1924 гг.
     В1922   г.  Маленков   был  демобилизован  из   Красной   армии  (тогда
демобилизовали многих в связи  с окончанием гражданской войны) и, переехав в
Москву, поступил в Московское  высшее техническое училище. Позднее он  любил
говорить, что  его всегда тянуло к инженерному  делу, в котором он  с юности
видел  свое призвание.  Многое  говорит  за  то, что такая  тяга у Маленкова
действительно   была,  и  его  гимназические   планы  поступить  в   Томский
технологический  институт,  которыми  он  делился  с  друзьями,  несомненно,
соответствовали его подлинным настроениям.
     В то время Советская Россия, говоря языком тогдашних передовиц, вошла в
полосу "трудностей восстановительного периода". Они были велики и  остры. Не
только потому, что начинать приходилось с величин бесконечно малых. В центре
стояла проблема  отношений  города к  деревне,  хотя с нею  сплеталось много
других, более частных, но порою еще более острых.
     Зимою 1920--1921  гг., во время споров, выросших позднее  в дискуссию о
профсоюзах   (этим   псевдонимом   был   прикрыт   конец   большой    борьбы
коммунистов-профсоюзников  против   планов  Ленина   и  Троцкого  превратить
профсоюзы в органы  диктатуры для наблюдения  за  рабочими), Ленин в частных
беседах с наиболее близкими друзьями  не уставал  твердить: "Не в этом, не в
профсоюзах,   суть   момента  --   суть   в  том,  что  скажет  нам  деревня
весною!"11
     Весны дожидаться  не  пришлось: споры  о профсоюзах развернулись, когда
деревня  уже  начинала говорить,  а немногим позднее, с  января 1921  г.,  в
Сибири и на Урале,  по  тамбовским лесам и по украинским  степям  заполыхали
пожары крестьянских восстаний. В феврале с ними начали перекликаться рабочие
стачки в крупных центрах, подведшие  страну  к  восстанию в Кронштадте,  где
крестьянская  линия  протестов   сомкнулась  с  линией  протестов   рабочих.
Диктатура была принуждена к отступлению. И только исключительная маневренная
гибкость Ленина спасла большевиков. В спешном порядке Ленин выбросил за борт
политику "военного коммунизма", построенную на  стремлении к принудительному
регулированию  всего  крестьянского  хозяйства,  и  провозгласил НЭП,  новую
экономическую  политику,  признавшую  права   крестьянина  на   свободу  его
индивидуального хозяйства.  "Мужик нас  регульнул", --  говорил тогда Ленин,
обещая


     "всерьез и  надолго"  отказаться  от коммунистических экспериментов над
деревней.  Но  борьба между диктатурой и деревней далеко не  окончилась. Она
только вступала в новую фазу, более затяжную, но не менее беспощадную.
     С этого  момента начался процесс восстановления хозяйства страны. Но он
шел через большие трудности.  Промышленность работала с  большими перебоями.
Отношения с деревней налаживались плохо. Тогда  много писали о "ножницах" --
о растущем расхождении между  ценами на продукты города и деревни. Им трудно
было не расходиться: как ни ослаблена была деревня годами гражданской войны,
она быстро подняла запашку до 80 % довоенного времени, а производство железа
к  концу  1922  г.,  как  сообщил  тогда  на  съезде  Советов  П.  Богданов,
председатель  Высшего  совета  народного  хозяйства,  составляло  лишь  4  %
производства довоенного. Для  поднятия продукции руководители промышленности
нуждались в помощи государства, но государство дать  ее не могло: из доклада
наркомфина Сокольникова на том же съезде Советов,  в  декабре 1922 г., стало
известно,  что  приходная  часть  государственного бюджета тогда  составляла
всего 1 % его расходной части.
     В этих  условиях расхождение в ценах на  продукты  города  и деревни не
могло  сократиться. Оно должно было расти, и недовольная деревня не могла на
него не реагировать.
     Проблема  отношений с деревней лежала и  в  основе всех  споров  внутри
коммунистической  партии.  Как  раз в  эти  годы на верхах  коммунистической
партии  начинали   складываться   ее   основные   группировки   последующего
десятилетия: группировка  сторонников политики,  которая считается с нуждами
крестьянства,  идет  навстречу  его  интересам;  и  группировка  сторонников
ускоренной  индустриализации  страны методами  государственного  насилия над
деревней, сторонников  применения,  как тогда говорил  Сокольников,  методов
"военно-феодальной эксплуатации деревни".
     Ленин призывал к осторожности. "Помните о  смычке  с крестьянством,  --
предостерегал он, -- помните, что мы едем на крестьянской заморенной лошадке
и  что  попытки  перепрыгнуть  на  пролетарском  рысаке,  неумение   жить  с
крестьянской  лошадкой означали  бы  доказательство  того,  что  пролетариат
плохой, неумелый, нерасчетливый хозяин".
     Но Ленин в это время был уже тяжело больным человеком и не мог, не имел
силы проводить  свои  взгляды через  паутину партийных канцелярий, во  главе
которых  уже стоял Сталин.  А  вскоре  затем  Ленин  ушел из жизни,  правда,
написав  завещание  с  требованием  отстранить  Сталина,   но  уже  не  имея
возможности настоять на приведении его в  исполнение. Голоса  же других, кто
думал в том же направлении, звучали далеко не


     так  авторитетно,  хотя   среди  них   было  много   крупных  партийных
работников.  Фрунзе,  недавний  командующий  Туркестанским фронтом,  объехав
летом 1923 г. Ивановскую область,  предостерегал  о росте там  антисоветских
настроений:  "Очевидно,  -- делал  он вывод  из своих  наблюдений,  --  нами
перейдены  те  грани,  которые допустимы  политически"12.  А ведь
Ивановская область с ее крестьянством, которое почти органически  срослось с
рабочими текстильных  фабрик, в течение  первых лет революции  была одной из
наиболее пробольшевистски настроенных областей страны.
     Еще более тревожными  для власти  были впечатления,  вынесенные  А.  И.
Рыковым,  тогда председателем  Совнаркома,  из его поездки летом  1924 г. по
приволжским районам.  Наблюдения  убеждали  Рыкова, что причины недовольства
деревни лежат далеко не  в одних "ножницах", даже далеко  не в  одной только
экономике:  деревня  уже  осознавала,  что  она  недовольна  и  политической
диктатурой компартии. Она брала эту диктатуру, как ее видела.
     "Никакой  выборности в  управлении  деревней  нет, -- так подводил итог
своим наблюдениям Рыков, -- начальство все приезжее, назначенное; по приезде
обзаводятся первым делом хорошей квартиркой, хозяйством, коровками, свинками
и прочими  прелестями. Живет начальство обособленно от населения, обставляет
себя  всеми  атрибутами, так  что  простому смертному без рекомендаций  и не
узреть начальства"13.
     Рыков говорил  о  невыносимости такого положения, особенна для  страны,
где  на пять миллионов промышленного  пролетариата приходится  100 миллионов
крестьян.  В  особенности  настойчиво он  говорил  о недопустимости  попыток
установления "диктатуры интересов фабрично-заводского производства" над всей
экономической  жизнью страны. "Мы имеем политическую диктатуру пролетариата,
--  предостерегал  он  на Тринадцатой  общепартийной конференции,  -- но  не
экономическую    диктатуру     фабрики.    Это    две    вещи     совершенно
различные!"14
     Положение русских крестьян на Волге, как видим, мало  чем отличалось от
положения крестьян -- дехкан в Фергане. Мало чем различались и их настроения
в отношении  коммунистической диктатуры.  И деревня реагировала на  политику
последней как умела и  могла: уже в  1924 г. посевная площадь сократилась на
15 %, а  на  ближайших же выборах в  Советы  деревня на  политику  диктатуры
ответила  почти полным изгнанием коммунистов из  низовых органов  советского
аппарата, включая Советы и уезд-иые.
     Этот кризис  в  отношениях  с деревней не мог  не влиять на  настроения
города, рабочие слои населения которого в России всегда были прочными нитями
связаны с деревней. В конечном



     счете именно под его влиянием складывались и настроения учащихся высших
учебных заведений, т. е. той среды, в которую осенью 1922 г. попал Маленков.
Все  вузы  СССР  были тогда  переполнены,  в  особенности  вузы  московские.
Нахлынула  масса  молодежи с  фабрик  и  заводов,  из  деревеи.  Было  много
демобилизованных,  участников  мировой  войны  и  войны  гражданской. Многие
приезжали недостаточно подготовленными, порою  почти малограмотными. Для них
были созданы особые отделения, так называемые рабфаки -- рабочие факультеты,
куда принимали без каких бы то ни было  аттестатов и экзаменов. Их заполняла
главным образом  молодежь, приезжавшая по командировкам различных профсоюзов
и фабзавкомов, коммунистических организаций, сельских Советов и т. п. Знаний
у молодежи  этой группы часто бывало  совсем  недостаточно, и  они причиняли
большие  трудности профессорам,  снижая уровень их аудиторий  Но  искреннего
желания  учиться у этой молодежи  обычно было в  изобилии.  Жили  в скверных
условиях, ночевали чуть ли не по улицам, голодали и холодали, среди них было
катастрофически  много  больных15.  Но,  пока  хватало  сил,  они
"грызли зубами гранит науки", как сказал о них как раз в то время Троцкий.
     В  стены  учебных заведений  они приходили с  настроениями  той  среды,
откуда вышли  --  из рабочих,  крестьянских, разночинных  низов "вздыбленной
России".   Эти   настроения  были  неоднородными.  В  них  вплеталось  много
внутренних   антагонизмов.  Страна   уставала   от   гражданской   войны   и
революционной встряски,  она хотела внутреннего мира, но была густо насыщена
элементами недовольства.  Эти противоречивые настроения приносила молодежь в
вузы; и атмосфера в них была далеко не умиротворенной, далеко не спокойной.
     В  1920--1922 гг. в  университетах  и  в других  вузах Москвы  был  ряд
конфликтов, вызванных попытками  правительства уничтожить  автономию  высшей
школы.   Политика   коммунистов  была   заострена  против   демократического
студенчества.  Еще   летом   1919  г.  профессор  М.  Н.  Покровский,  тогда
заместитель  наркома  просвещения  по  делам  высшей школы,  открыто  заявил
делегатам    петербургского   студенчества,   что   по   оценке   советского
правительства  главным  врагом  его  является  "революционно-демократическое
студенчество"  и  что власть  примет  все меры для уничтожения прежде  всего
общестуденческих организаций16.
     Политические  выступления  студенчества,  которые  тогда проходили  под
демократическими лозунгами, особенно нервировали правительство.  На сходки и
демонстрации, которыми московское студенчество весною 1921 г. реагировало на
избиение  политических  заключенных  в московских тюрьмах,  власть  ответила
досрочным   закрытием  университета   и   принудительным,  силами  чекистов,
выселением студентов из казенных общежитий, с выбра-


     сыванием  вещей  на  улицу,  с  принудительной  отправкой  целых  групп
студентов  на  вокзалы  для  высылки  на  родину   и   т.   д.   Центральные
общестуденческие  объединения были  ликвидированы  в 1919--1920  гг.,  новых
выборов в советы старост власть не допускала, но организации низовые, как то
курсовые комитеты, всевозможные культурные  и  помощные объединения и т. д.,
еще  держались.  И  значительная  часть из  них была  в  руках  независимого
студенчества.
     Существовало много  студенческих кружков, часть из  которых была ширмой
для объединения активных  противников диктатуры. Среди студентов действовали
и  партийные группы  уже  загнан-ных  в  подполье,  но еще  не  уничтоженных
демократических  и  социалистических  партий. Они  издавали  свои подпольные
органы, обращенные  к  молодежи: народники ("Стремление"), меньшевики ("Юный
пролетарий", "Молодое  дело" и др. )  и  т  д,  организовывали свои  кружки,
проводили   тайные  съезды.   Немало-было  противников  диктатуры  и   среди
профессоров -- демократов и либералов, -- которые упорно защищали свое право
свободно мыслить и свободно же свои мысли  высказывать. Их  аудитории бывали
особенно переполнены.
     Диктатура тогда  имела еще мало опыта борьбы с такими  противниками. Ее
аппарат с самого начала был свиреп  на расправу с  участниками  всевозможных
восстаний. Но  в глубь  народных масс  он  еще не  проникал.  В  сеть своего
наблюдения он вобрал еще далеко не все  слои населения.  В частности, у него
не было ни навыков, ни специальных органов для надзора  за высшими  учебными
заведениями. Еще не были выработаны методы для борьбы со студенчеством.
     С  точки зрения представителей власти,  положение  особенно обострялось
тем фактом, что в рядах студентов-коммунистов, которые должны были выполнять
функции главной  опоры диктатуры  в вузах, настроение тоже  далеко не всегда
было  вполне благоприятным. Студентов-коммунистов  в Москве тогда было очень
много17,  но  далеко  не  все  они были согласны  превратиться  в
послушное  орудие диктатуры.  Кроме  официальных партийных организаций, куда
могли  входить  только  члены  партии,   в  вузах  вели  работу  организации
комсомола,  доступ куда был много  более  свободен, а так же  примыкавшие  к
коммунистам  широкие   объединения  "пролетарского  студенчества".  Сознание
общности  интересов с другими студентами у работников всех  этих организаций
далеко  еще не  было вытравлено, отношения  между студентами-коммунистами  и
некоммунистами нередко бывали близкими; и в студенческих движениях, особенно
когда  они   возникали  на   чисто  академической  почве,  многие  студенты,
политически примыкавшие к коммунистам, порою шли вместе со


     своими коллегами некоммунистами, принимали  участие в сходках, подавали
петиции, изредка даже попадали в тюрьмы
     Так  обстояло  дело в высшей  школе весною 1922  г., когда  Сталин стал
генеральным секретарем  ЦК ВКП(б) и начал  осторожно, но  твердо,  подбирать
вожжи  управления  партией.  Рассматривая  теперь   с  далекой  исторической
перспективы, его деятельность, нельзя не признать, что со своей точки зрения
он повел работу как искусный стратег,  умевший не только  правильно намечать
ударные задачи, но и находить пути для их решения.
     Первые годы  он мало вмешивался в большие принципиальные и политические
вопросы,  предоставляя на эти темы спорить другим,  тем более, что именно на
этих  больших  и потому трудных  вопросах другие  вступали в конфликты между
собою, делали ошибки  и создавали себе врагов. Свое внимание  Сталин сначала
сосредоточил  на  укреплении  и  расширении  политического  и   полицейского
аппаратов диктатуры,  необходимость которых  на верхах  компартии признавали
все. Даже  к проблемам  большой  политики (например, национальный вопрос  на
Кавказе) он  подходил тогда  под этим  углом  зрения. И именно это позволяло
ему,  постепенно расширяя круг своей  деятельности, становиться  все более и
более  полным "хозяином" всего центрального  аппарата  партии,  все более  и
более  властным  направителем  общей  политики  террористического   аппарата
государства. Дело сращивания партии с  государством  он  начинал  со стороны
ГПУ.
     В числе именно таких его первых  "достижений"  в этой последней области
были  решения,  принятые  по  докладу  Зиновьева  общепартийной конференцией
ВКП(б)  в августе 1922 г., которые устанавливали для партии  необходимость в
самом близком будущем овладеть "командными высотами" в "печати, высшей школе
и  в  кооперации". Почему  на  первую  очередь  были поставлены  именно  эти
позиции,  понять   нетрудно:  это   были   "командные  высоты",  открывавшие
возможность воздействия на широкие народные массы, на наиболее активные слои
последних.  В  отношении   высшей  школы  значение  принятого  решения  было
расшифровано двумя годами позднее, резолюцией Тринадцатого  съезда партии, в
мае 1924 г., где было  оказано, что овладение  высшей школой особенно  важно
потому, что из этой школы "выходят новые командующие кадры". Проблема кадров
для Сталина уже тогда была основной.
     В результате этого решения в аппарате ЦК ВКП(б) был создан особый отдел
по делам высшей школы, во главе которого Сталин поставил Молотова, уже тогда
верного исполнителя указаний Сталина.
     Первым  актом  этого похода  на  высшую школу была высылка  за  границу
осенью  того же 1922 г.  большой группы  профессоров,  вместе с писателями и
деятелями кооперации: происходило очи-



     щение тех самых "командных позиций", занять  которые решила конференция
ВКП(б). Отбор  высылаемых из  сред