"вторая эмиграция" вообще,  а  столкновение  с европейскими  социалистами  в
связи с попытками размена тифлисских пятисотрублевок.
     И теория ("Государство и революция"), и практика  Ленина  1917  г. была
прямым  порождением  теории и практики "коллегии  трех" 1906--1907 гг. Таков
большой политический итог деятельности БЦ 1906--1907 гг.
     * * *
     Необходимо подчеркнуть теперь же,  и  со всей настойчивостью,  что этот
свой большой вывод из опыта большевистской деятельности 1906--1907 гг. Ленин
в печати начал выявлять далеко не сразу. Вполне возможно,  что он и  сам его
осознал  лишь   постепенно.  Тем   более  ценен  рассказ  Крупской,  который
заставляет историка  насторожиться  и подмечать  в словах и делах  Ленина те
элементы его новой концепции, которые начинают то здесь,  то там прорываться
на поверхность.


     Как ни  сильно было впечатление  от  беседы со швейцарским социалистом,
как  ни велико  было возмущение  против последнего, Ленин не  пошел напролом
против  этих настроений, как он нередко делал во  внутрироссийских спорах. В
открытую борьбу для защиты  тех сторон большевистской политики революционных
лет,  которые  проходили  по  линии  --  "коллегии  трех",  он  не ввязался.
Несомненно, он понимал невозможность политической защиты той деятельности, в
которой было так много неполитических примесей. Только этим можно  объяснить
тот факт, что он не только сознательно отказался от попыток  ее защиты, но и
явно  поставил своей задачей уйти  от  политической  ответственности  за  ее
деятельность. Во всяком случае, он не только никогда не высказывался по этим
вопросам в печати, но и на  закрытых партийных совещаниях, на конференциях и
на  пленумах ЦК,  когда дебаты  подходили  к  этим щекотливым темам, "честь"
ответственных  выступлений Ленин  под  тем  или  другим предлогом  передавал
другим,  все   усилия  прилагая  к  тому,  чтобы  у  сторонних  наблюдателей
складывалось  впечатление,   -  будто  инициативная   роль   в  этого   рода
деятельности принадлежала не ему и будто он лишь из фракционной солидарности
шел вместе  со  своими  коллегами. Не случайно  на пленумах  1908--1910 гг.,
когда  обвинения в прямой причастности к экспроприаторским похождениям прямо
или косвенно выдвигались против целого ряда деятелей большевистской фракции,
против  Ленина лично,  насколько известно,  такие обвинения  ни  разу  никем
брошены не  были, хотя, как теперь  документально  установлено,  его  прямое
участие в  руководящей деятельности этого  рода было  весьма велико. Он умел
прятать следы.
     А немногим позднее,  с  осени  1908 г., Ленин внешне даже встал в  ряды
партийных деятелей, которые вели борьбу против экспроприаторской, эпидемии и
начал в "Пролетарии" кампанию по разоблачению вредного  влияния "эксизма" на
рабочие организации. Правда, огонь своей критики "Пролетарий" сосредотачивал
исключительно     на     экспроприациях     анархистских     или    особенно
"лбовских"92,  участники которых  выступали  открыто  в  качестве
внепартийных  боевых  отрядов (хотя  последние  и  вышли  из  большевистских
дружин, и до конца  поддерживали с ними дружеские связи). Деятельность чисто
большевистских  партийных  дружин,  например Южного Урала  (главным  образом
района  Уфы),  созданных  братьями  Кадомцевыми93,  которые  были
подлинными  насадителями  "эксизма"  на  Урале,  а  тем  более  деятельность
"кавказской группы" Камо-Петросяна, сыгравшей ту же  роль  в  Закавказье  на
страницах  "Пролетария"  и  всех вообще  изданий, выходивших  под  редакцией
Ленина, освещения, конечно, не нашла.
     Взятая   под   этим  углом  зрения  деятельность  Ленина  того  времени
объективно была  не чем  иным, как попыткою выбраться из  тупика,  в который
большевистская фракция была заведена дея-



     тельностью   "коллегии    трех",   свалив    на   других   политическую
ответственность за те деяния, в проведении которых решающее участие принимал
и сам  Ленин. Именно под  этим углом  зрения  надлежит рассматривать  и  тот
раскол внутри БЦ, который был проведен Лениным в 1908--1909 гг.
     Идеологическая и политическая  платформа для этого раскола Лениным была
выбрана с точным расчетом и "с заранее обдуманным намерением" показать миру,
что он рвет  с  тем  крылом  большевизма, который  стремление к  философской
ревизии марксизма в  области  теории сочетает с  упорным желанием  сохранить
бойкотистские и авантюристические  элементы  старой  большевистской  тактики
1905--1907 гг. Ленин, конечно, хорошо знал,  что он делал, и в основном  эта
платформа действительно правильно  выделяет  наиболее  характерные  элементы
позиции той  группы вчерашних ближайших соратников  Ленина,  отмежеваться от
которых он стремился, и возложить  на которую ответственность  за  неудобные
для   него   стороны   их  недавней   общей  деятельности  он  ставил  своей
задачей94.  Не  соответствующим  правде  было  только  стремление
Ленина  всемерно  затушевать  свою собственную  активную роль  в создании  и
применении  на  практике  этой старой  большевистской  тактики, его  попытки
сложить   с   себя  самого   ответственность  за   содеянное,  возложив   ее
исключительно  на  других, которые  во  многом  были  лишь  его  учениками и
последователями. Это показывало, что во  всем  этом ленинском расколе  целью
был  не действительный  пересмотр  старой  большевистской тактики,  а только
тактический маневр, чтобы вывести себя из под удара, направив этот последний
на  других,  и сохранить  для  себя  возможность  еще  более  беззастенчивых
маневров в будущем.
     Но идеологическими  и политическими  вопросами далеко не  исчерпывалось
содержание той большой  игры, которую тогда вел  Ленин. На  авансцене велись
споры   о   "Махах  и   Авенариусах",  печатались  статьи   с  опровержением
аргументации  "бойкотистов"  и  "отзовистов"  и т. д.,  а  за  кулисами  шла
ожесточенная борьба за влияние в БЦ,  которая, в  переводе на язык реального
соотношения  сил была борьбой за  право  распоряжаться секретными капиталами
большевистской  фракции.  И только на фоне этой последней борьбы  становятся
понятными многие загадки, которые сбивают с правильного  пути исследователя,
оперирующего  материалами  об  одном  только  открытом  для  внешнего   мира
идеологическом и  политическом конфликте между Лениным и  группою Богданова,
Красина, Луначарского и др.
     Первые столкновения внутри "коллегии трех", она же "финансовая группа",
имели место, несомненно,  уже в первые дни по приезде Ленина в Женеву: тогда
произошла первая встреча за границей членов этой коллегии, и во время нее не
мог  не  быть  поднят вопрос о положении,  которое  создалось  в  результате
послед-



     них провалов  -- попытки  размена  тифлисских  пятисотрублевой, с одной
стороны, и попытки выпуска  фальшивых трехрублевок, с  другой. В обеих  этих
попытках, если подходить  к ним с точки зрения чисто деловой, было так много
самонадеянного авантюризма и непродуманности,  что Ленин  -- человек мертвой
практической хватки -- не мог  этого не заметить. Очень похоже, что именно в
эти дни Ленин впервые увидел Красина в новом  для  него свете-- как "мастера
посулы давать и очки втирать"95.
     И нет сомнения, что именно в этот момент Ленин  должен был выступить --
не мог  не выступить -- против  предложения рискованных авантюр, особенно за
границей. Конечно,  не потому, что он теперь перешел в лагерь принципиальных
противников  такого авантюризма, а просто потому, что  теперь он должен  был
яснее и конкретнее увидеть все связанные с ним опасности, с одной стороны, и
не  мог  не  потерять свое  прежнее почти безграничное  доверие к счастливой
звезде их главного инициатора, с другой.
     В  частности,  несомненно, что  именно  Ленин должен  был  в это  время
настоять  на   прекращении   всех  дальнейших  попыток  размена   тифлисских
пятисотрублевок.  В  пользу  этого  последнего  вывода   говорят   следующие
соображения.  В январе 1908 г. во время арестов при  попытках размена в руки
полиции  попало  около 50 таких билетов. На руках у организаторов оставалось
не меньше 150. Известно, что и Красин, и Богданов были оптимистами в вопросе
о  возможности  успеха  новых   попыток   в  этом  направлении,  и  позднее,
действительно, они оба такие попытки делали. Богданов организовал попытку их
размена в Северной Америке. Но эта попытка закончилась провалом Красин пошел
другим путем: после  ряда сложных  опытов  ему удалось технически  настолько
совершенно  "подправить" номера пятисотрублевок,  что  какое-то  число  этих
билетов  им  были  реализованы, несмотря на то, что  к этому времени во всех
банках  мира   уже   был   установлен   строжайший   контроль   за  русскими
пятисотрублевками96.
     Таким  образом из  той  "коллегии  трех", которая в 1907  г.  заключила
договор с "кавказской группой" Камо  и которая поэтому считала себя  имеющей
право распоряжаться  суммами, добытыми при экспроприации  в  Тифлисе, только
один  Ленин  после  января 1908  г. не имел отношения к  попыткам реализации
уцелевших  пятисотрублевок.  Несомненно   также,  что  именно  Лениным  было
продиктовано то  решение БЦ  от  июня 1909  г. (после  устранения Богданова,
Красина  и их сторонников), которое  содержало заявление, что  БЦ  "не имеет
никакого касательства к этим деньгам"; равно как. несомненно, что не без его
одобрения  после  январского пленума  ЦК было  проведено  сожжение всех  тех
пятисотрублевок,    которые   к   этому   времени    ленинский    БЦ    смог
собрать97.  Иными словами: Ленин не только не принимал  участия в
позднейших попытках размена пятисотрублевок, но и находился



     в лагере тех, что боролся против возобновления попыток такого размена.
     В свете этих фактов едва  ли можно сомневаться в том, что уже с первого
совещания "коллегия  трех", т. е. с конца января или начала февраля 1908 г.,
Ленин  начал бороться против попыток  дальнейшего  использования  тифлисских
пятисотрублевок; и существует много оснований полагать, что  споры именно по
этому  вопросу  были причиной  появления  первой глубокой  трещины  в личных
отношениях между Лениным, с одной  стороны, Богдановым и Красиным, с  другой
--  трещины,  которая   разрасталась  тем  быстрее,  чем  яснее  для  Ленина
становились  трудности,  которые  возникали  для его  политической  работы в
результате разоблачения экспроприаторских похождений недавнего прошлого.
     Для  наблюдателя  извне тогда  могло  казаться, что этот раскол  внутри
"коллегии  трех" отягчал  положение  Ленина. Во вторую  эмиграцию он ехал со
сравнительно   большими   планами,   как   литературно-издательской,  так  и
партийно-политической деятельности. "Пролетарий" должен  был стать регулярно
выходящим   еженедельником   с  литературным  отделом,  во   главе  которого
предполагалось  поставить Горького.  Когда в Финляндии намечались эти планы,
состояние кассы БЦ казалось весьма прочным (только незадолго перед тем в эту
кассу поступило 150 тыс.  руб.,  захваченных при  тифлисской экспроприации в
мелких купюрах);  перспективы --  весьма  обнадеживающими. Тем тяжелее  было
разочарование, когда уже  в  феврале--марте начали  вырисовываться кризисные
симптомы.  Уже  с  марта в  письмах Ленина в  качестве  постоянной  начинает
звучать нота жалобы на финансовые затруднения. Арест Красина в Финляндии (22
марта 1908 г.  ), несмотря на его скорое освобождение98, конечно,
сильно ухудшил положение, тем более,  что из эмиграции,  куда  вынужден  был
уехать Красин, ему было труднее  мобилизовать свои  денежные связи. Впрочем,
источники легальных  доходов  у  Красина  давно начали  иссякать.  В  апреле
начинаются перебои  с  регулярным выходом  "Пролетария". В письме  Ленина  к
Горькому  от  19  апреля  совсем   тревожный  сигнал:  "Воют   в  России  от
безденежья... "
     Во  всей  этой  картине, как  она вырисовывается из переписки Ленина  и
других документов, наименее понятным  является один момент: несмотря на этот
надвигающийся  финансовый  кризис,  Ленин,  который  обычно  хорошо  понимал
важность финансовой базы для успешности политической работы и нередко шел на
компромиссы, лишь бы обеспечить эту базу, на этот раз совершенно непреклонно
держал курс на разрыв с  Богдановым -- конечно, превосходно понимая, что это
будет одновременно разрывом не только с Красиным,  т. е.  министром финансов
БЦ,  но и  с  Горьким, которого Ленин очень высоко ценил и сотрудничеством с
которым



     он крайне дорожил, и со многими другими видными представителями "старой
гвардии" большевизма.
     Причина  этой крайней  непримиримости  Ленина  полностью понятной будет
лишь после того,  как мы установим, что  как раз в это время  новые союзники
Ленина,  шедшие на  смену  старым  большевикам  типа  Богданова  и  Красина,
заканчивали в Москве работу по реализации первой части наследства Шмита, что
должно было принести кассе БЦ около 190 тыс. руб.  в совершенно  полноценной
валюте,  не  требующей никакого  риска при  размене. Ленин был  в курсе этой
работы --  и  от Шестернина, который выступал в  Москве доверенным человеком
официальной  наследницы,  и от Таратуты, который вместе со своею женой, этой
наследницей,  поджидал  деньги в Париже. Опасность срыва этой операции  была
ничтожной:  Шестернин  был  вполне надежным  человеком,  лично  связанным  с
Лениным; прочно привязан к последнему был теперь и Таратута.
     В этих условиях  ликвидация  конфликта  с  Богдановым  и  Кра-синым  не
улучшала, а, наоборот, сильно ухудшала бы обстановку: если  бы соглашение  с
Богдановым  и Красиным  было  достигнуто,  БЦ,  несомненно,  восстановил  бы
финансовую диктатуру Красина под наблюдением "коллегии  трех";  именно в эти
руки  тогда  перешли  бы  и капиталы  Шмита;  продолжение  же  и  обострение
конфликта   создавало   на   верхушке   большевистской   фракции   положение
междуцарствования,  которое  было крайне  выгодно  Ленину, так как  он  имел
большинство  в редакции "Пролетария", с одной стороны, и получал фактический
контроль над наследством Шмита, с другой.
     Правда, требования соглашения делались все настойчивее и настойчивее со
всех  сторон. "Восстановления единства  большевистской фракции" требовали  в
этот момент не только  большевистские группы в  эмиграции; не только ведущая
группа  большевиков-литераторов, которую в это время собрал к себе  на Капри
Горький,  принимавший  близко к сердцу тогдашний раскол и стоявший полностью
на стороне Богданова и Красина; в этом же  смысле Ленину писали и "питерские
друзья"99,  под  таковым  псевдонимом,  несомненно,  фигурировали
находившиеся    в   Петербурге    члены    БЦ   во    главе   с    Рожковым,
Гольденбергом-Мешковским,  Лин-довым  и др. Но  все эти требования,  с точки
зрения  Ленина,  обязывали  только  к   одному:  нужно  было  так   провести
желательный и  даже необходимый раскол, чтобы внешне ответственность за него
падала не на него, а на противников. Опыт в этой области у него был большой,
в своих силах он был вполне уверен.  Курс на  раскол был  взят круто, хотя и
был замаскирован фальшиво-миролюбивыми фразами.
     * * *
     В  двадцатых  числах мая  1908 г. Ленин получил  сообщение, что  первая
часть наследства Шмита реализована, все документы


     оформлены и Шестернин выезжает с ними из Москвы в Париж для их вручения
формальной наследнице. Необходимо было спешить
     Случайно это  совпало  во  времени  с  большим  рефератом  Богданова  о
"приключениях одной философской школы", который был  назначен в Женеве на 28
мая:  на  нем Богданов собирался раскритиковать  Плеханова...  Это было  как
нельзя более на  руку Ленину. Формально,  по соглашению, которое действовало
в-редакции  "Пролетария",  Богданов имел все права  на такое выступление. Но
оно, конечно, создавало  столь же несомненное право  и для  контрвыступления
любого  члена  редакции.  А между этими  "другими"  членами редакции,  между
Лениным и Дубровинским,  уже  давно существовало  полное единомыслие в  этом
вопросе. "И тот,  и другой,  -- вспоминает Крупская,  -- чрезвычайно  ценили
Плеханова... И тот, и другой считали, что Плеханов прав в области философии,
и полагали, что в области философских вопросов надо  решительно отгородиться
от  Богданова, что  теперь  борьба  на философском  фронте  приобрела особое
значение".
     Ленин с самого  начала второй эмиграции  обрабатывал в этом направлении
Дубровинского,  в  котором  еще  с  1903--1904  гг.  сидели "примиренческие"
настроения  -- стремление перекинуть мост  для  сближения с  меньшевиками  и
восстановить партийное единство. Ленин  пользовался этим настроением в своих
целях, превращая Дубровинского  в таран для дробления связей, поддерживающих
единство  большевистской  фракции.  "Ильич видел,  что  никто  так хорошо, с
полуслова,  не  понимает  его,  как Иннокентий.  Иннокентий  приходил  к нам
обедать,  и  они  долго  после  обеда  обдумывали  планы  работы,  обсуждали
создавшееся  положение. По  вечерам сходились в  кафе Ландольт и  продолжали
начатые разговоры. Ильич заражал Иннокентия  своим "философским запоем", как
он выражался"100.
     Когда он считал  это нужным и когда дело шло о полезном человеке, Ленин
умел не считаться со временем, чтобы прочно вколачивать свои мысли в  головы
собеседников,  крепко привязывать-их к себе. Для  тех лет Дубровинский  стал
самым полезным для Ленина его помощником. Правда, он  не вполне отказался от
своих собственных оценок, от  своих  особых оттенков в подходах к вопросам и
людям.  Но в тот период, в 1908--1910 гг., это было даже полезно Ленину:  со
своей репутацией  "старого примиренца" Дубровинский  имел  доступ туда, куда
человек  с репутацией  "непримиримого большевика"  проникнуть  бы не  мог. В
основном  же  он  работал в  том направлении, которое  тогда  было  особенно
выгодно Ленину. Именно это заставляло последнего им дорожить,



     старательно и осторожно вдалбливая в его голову свои планы и концепции.
     При этих  отношениях  Ленину  легко было сговориться с Дубро-винским по
вопросу о выступлении  против  Богданова. Дубровин-ский согласился взять  на
себя это выступление: Ленин набросал тезисы, которых следовало держаться,  и
около 25 мая  отправился  в  путь:  сначала  в Париж, чтобы  закрепить  свое
влияние на судьбу капиталов Шмита, а затем в Лондон, для работы в Британском
музее  над своей философской книгой  против  Богданова,  о которой уже  было
широко  известно в кругах  большевистской эмиграции и разговоры о которой не
раз    прикрывали    совсем     не    философские    моменты    деятельности
Ленина101.
     Расчет Ленина оказался вполне  правильным. Выступление  Ду-бровинского,
который  от собственного имени и  имени  Ленина  резко напал на Богданова, в
кругах большевистской  эмиграции,  которая  не  была посвящена в подробности
закулисных  отношений,  произвело  впечатление  разорвавшейся бомбы  и  дало
первый толчок  для обособления  верных "ленинцев"  от  "богдановцев": Ленину
было выгодно  и само это  обособление,  и  в особенности тот факт,  что  оно
проходило в его отсутствие, а следовательно -- не требовало потери времени.
     Еще  более выгодной была для  него  реакция Богданова, который  в  виде
протеста против  выступления Дубровинского заявил о  своем уходе из редакции
"Пролетария",  чем  поспешили  воспользоваться  Ленин  с  Дубровинским,  под
предлогом недостатка литературных сил немедленно  кооптировавшие в  редакцию
Зиновьева. Последний, до апреля живший в Петербурге и  входивший  в тамошнюю
коллегию ЦК, был Лениным заблаговременно, еще в конце апреля или начале мая,
вызван  в  Женеву под предлогом недостатка в "Пролетарии" литературных сил и
теперь  прочно  занял   место  секретаря  редакции.   Богданов,  по-видимому
полагавший,  что его,  по его  прежнему  положению в  БЦ,  будет  невозможно
устранить из редакции,  в течение последующих месяцев вел