ном безделье, но  ночью  события вновь  приняли
весьма  неожиданный  оборот. Связной  майора,  который должен  был  обходить
внешние  посты,  не  явился.   Выждав  немного,  Яшвили  послал  солдата   к
лейтенанту, командиру  соседней с ними роты. Солдат  вернулся, обескураженно
скребя  в затылке,  и  доложил, что там никого  нет. Тогда  Яшвили  отправил
своего связного к майору,  но и  связной принес то же  известие: майор и все
прочие  пропали! Все  испарились,  бросив солдат  с грузовиком  на  произвол
судьбы.
     Оставалось  одно:  попытаться   вернуться  в  полк.  Погрузившись,  они
отправились  назад, в  город. Здесь царил  хаос, улицы и площадь были забиты
отступающими войсками. Пробиваясь сквозь  толпу, потерявшийся взвод добрался
сначала до штаба  полка. И снова неудача: на месте дома чернели развалины --
прямое
25


     попадание  немецкой  бомбы.  Тут  уж  молодой  грузин решил,  что  пора
присоединиться  к  толпе,  устремляющейся  на восток, в Россию,  --  другого
выхода нет.
     Выехав в  предвечерний час из города, они остановились на ночлег в доме
ворчливого польского крестьянина. Яшвили выставил часового у главной дороги,
на случай,  если  мимо будут проходить  части  их полка.  Не успели  солдаты
расположиться,  как примчался часовой: он  только  что  остановил на  дороге
капитана  из их  полка.  Вышедшему из дома  Яшвили  капитан сказал, что  его
батарея  движется по направлению к  фронту, чтобы  защищать дорогу. Яшвили с
солдатами должен следовать за ним и присоединиться к полку.
     Проведя всю ночь  в пути, они обнаружили  наутро  свой  полк,  стоявший
лагерем в лесу. Там они узнали, что офицер батареи, в которую входил Яшвили,
убит,  а  сама  батарея уничтожена. Впрочем,  такие  новости  уже  никого не
удивляли. Было ясно, что на этом участке фронта царит хаос.
     В полдень  Яшвили получил  приказ присоединиться  -к полковому конвою с
боеприпасами.  Конвой  состоял  из  60  грузовиков  под  командой  капитана.
Солдатам по карте показали место назначения, не  дав  никаких объяснений или
альтернативных приказов. Но, по крайней мере, они  снова были частью цельной
армейской структуры.
     Несколько  километров  они тряслись по  лесной дороге.  Вдруг  передний
грузовик затормозил и вся колонна остановилась. Яшвили, примерно двадцатый в
колонне,  высунулся из окна и  увидел, что с  капитаном беседуют два старших
офицера.  У   одного  на  воротнике  были   красно-черные  петлицы  генерала
генерального штаба, второй  был полевым генералом. После короткого разговора
капитан выпрыгнул из своего грузовика и пересел в следующий. Генералы сели в
ведущий грузовик, и  колонна двинулась  дальше,  чтобы  вскоре  остановиться
вновь.
     Капитан сказал подчиненным,  что они могут немного отдохнуть, и подошел
к Яшвили. Оказалось,  капитану  здорово влетело от  генералов за то,  что он
едет днем: "Ты  что, дурак, совсем спятил? -- кричали они.-- Не соображаешь,
что  будет, если тебя засекут немецкие  самолеты!  Пораскинь  мозгами,  если
можешь, и впредь хоронись днем под деревьями, а передвигайся только ночью".
     Бедный  капитан,  не  посмев  сослаться  на имеющийся  у  него  приказ,
бросился выполнять новый.  Когда стемнело, придирчивые генералы вновь заняли
место  в ведущем  грузовике, задавая колонне скорость.  Водителям  эта  езда
изрядно потрепала  нервы: зажигать фары было запрещено.  Кроме того, ведущие
машины двига-
26


     лись  самым странным образом, то и дело  неожиданно  останавливаясь  --
наверное,  чтобы  не  наткнуться на невидимые  препятствия. Каждый  водитель
только и видел, что внезапное мигание тормозного сигнала у идущего перед ним
грузовика.  При  таком  способе  передвижения они  проехали  за  ночь  всего
несколько  километров.  Разумеется,  не  обошлось без  аварий. На  советских
военных грузовиках  радиаторы  расположены  прямо  перед  капотом,  так  что
малейшее столкновение с бампером впереди идущего  грузовика  почти неизбежно
кончалось  взрывом  радиатора,  и  грузовик  выходил  из строя. Поврежденные
машины  приходилось оттаскивать в  сторону, в канаву. К  утру от шестидесяти
грузовиков, вышедших накануне в путь, осталось всего двенадцать. Но генералы
воздержались  от  комментариев  по этому поводу.  По  их словам, до полевого
склада  боеприпасов  оставалось   всего  несколько  километров.  Они  выдали
капитану документы,  уполномочивавшие его забрать в  полк  столько снарядов,
сколько  он сможет  увезти. Затем  генералы  уехали,  снова  строго-настрого
приказав не трогаться  в  путь, пока  не стемнеет. Вечером  капитан,  собрав
остатки колонны, медленно и осторожно двинулся по указанной ему дороге. Хотя
расстояние  было небольшим, места назначения  они достигли только наутро. Но
склада боеприпасов они не обнаружили: он был уничтожен самолетами врага.
     Тут два молодых офицера начали смекать, что к чему. "Генералы" на самом
деле были немецкими агентами, и им удалось дня на  три лишить артиллерийский
полк  Красной армии жизненно необходимых боеприпасов,  а заодно  вывести  из
строя  48  грузовиков.  Если представить  себе,  что  в  других  местах  эти
изобретательные  агенты добиваются  хотя бы десятой доли  такого успеха,  то
одних их  усилий вполне достаточно  для того, чтобы посеять хаос и панику  в
советских войсках2.
     Успеху  лжегенералов способствовали два обстоятельства.  Во-первых, как
подчеркивает  Яшвили, "в Красной армии приказы  не обсуждают, их выполняют".
Во-вторых,  переодетые  генералы  прекрасно говорили по-русски  и  держались
большими начальниками -- то есть именно  так, как, на взгляд красноармейцев,
подобает  генералам.  Как  это ни парадоксально,  но эти самозванцы,  скорее
всего,  были  и  в самом деле  русскими, и даже, вполне возможно, настоящими
генералами.  Отдел контрразведки  вермахта,  абвер, организовал  специальные
оперативные  группы для  действий  за линией  фронта. Сотрудники этих  групп
набирались  среди белоэмигрантов и говорящих по-русски прибалтийцев, поляков
и украинцев, им выдавали безупречно пошитую советскую форму,  так  что у них
были все основания добиваться небывалых для такого рода
     операций успехов3.
27


     Молодые  офицеры  вернулись  в   полк  с  оставшимися  грузовиками  (96
водителей  и  сменщиков,  у которых  сломались машины,  теперь  были  просто
пассажирами).  Полковник, узнав, что он не  только не  получил  долгожданных
снарядов,  но  еще  и по-глупому  лишился  большей  части  своих драгоценных
грузовиков, пришел в ярость. Однако делать было нечего, и когда вскоре немцы
перешли  в  наступление,  артиллерийскому  полку,   не   имевшему  снарядов,
оставалось  лишь  отступать. На шоссе их постоянно  обстреливали  с воздуха,
пришлось медленно  продвигаться через леса. Но здешняя  почва не выдерживала
тяжести  122-миллиметровых  орудий,  так  что  было  приказано  бросить  их.
Окончательно деморализованные остатки полка объединились с другими  частями,
образовав изрядно потрепанную дивизию выживших. До  них дошло известие,  что
немцы  уже  возле Минска, значительно  восточнее, и  поэтому  они продолжали
отступать по лесам.
     Именно на  это  время пришлось  боевое  крещение лейтенанта Яшвили. Оно
было коротким. Его послали в патруль,  и, обходя куст, он столкнулся лицом к
лицу с  немецким солдатом. Оба принялись стрелять и поспешили спрятаться, ни
один не был ранен. Но после  этого довольно нелепого эпизода события приняли
более  серьезный  оборот.  Яшвили  был  ранен. Пуля пробила  обе ноги,  рану
обрабатывала молодая  симпатичная докторша.  (Он до сих пор  помнит, в какое
смущение повергло его ее требование спустить брюки -- ведь ему было всего 20
лет!) Затем его  отправили в  машину для раненых, там он отыскал в грузовике
уголок, где можно было отлежаться.
     Но летом 1941 года  красноармейцам было не  до отдыха. Немцы продолжали
наступать,  пули со свистом пробивали  стенки стоявших на  месте грузовиков.
Позабыв  о  ранах, Яшвили выбрался  из грузовика и пополз к  кустам, там ему
казалось безопаснее. После этого он, вконец обессиленный, потерял  сознание.
Ослабев от боли и потери крови, он проспал весь день. Это было 2 июля. Когда
он наконец проснулся, солнце  уже опускалось за  березы.  Приподнявшись,  он
обнаружил, что лежит среди  воронок от  мин. Осколки  плотно покрывали землю
вокруг  того места, где он  лежал. Он по сей день  убежден, что  его  спасло
тогда само провидение.
     Вокруг все было тихо, даже листья на деревьях замерли. Яшвили осторожно
поднялся и, шатаясь, побрел  неведомо куда. У него не  было  ни  оружия,  ни
вещмешка; он не имел и малейшего представления, где искать свою часть -- или
любое  другое  красноармейское  соединение.  Еще  утром   он  был  частичкой
формирования  из  50 тысяч  вооруженных солдат, сейчас он  был  безоружен  и
совершенно один, если не считать валявшихся кругом трупов.
28


     Единственными живыми существами в поле его зрения были армейские лошади
из артиллерийского обоза. С колоссальным трудом он подполз к одной из них  и
ухитрился взобраться  в  седло. Боли  он почти не чувствовал, хотя рана была
серьезной. Думал он только о том, как бы поскорее найти врача.
     Первым делом он снял гимнастерку и засунул ее в седельную сумку. Теперь
в нем никак нельзя было признать солдата. Он ехал, хоронясь за деревьями, --
в сумерках его  спокойно  могли подстрелить с той или другой стороны.  Через
час он добрался до края леса. Вдалеке, километрах в пяти, виднелась деревня.
По мере приближения к  ней до него все явственнее доносился шум, мигали огни
--  он  заключил,  что там полно народу.  Подъехав  вплотную  к деревне,  он
наткнулся  на  двух офицеров  на лошадях;  всадники, все  в грязи, держались
подальше  от  изб. Завидев  Яшвили, они закричали,  чтобы он ехал к ним,  --
может,   они  друг  другу   помогут.  Они   попросили   его  отправиться   к
разбушевавшимся солдатам  и попросить  чего-нибудь поесть. Сами они боялись,
как бы солдаты  их не убили, -- в  первые  дни войны не один офицер погиб от
рук собственных солдат. Поскольку по  внешнему виду Яшвили никак нельзя было
принять за офицера, он согласился.
     Он проехал через развеселую пьяную толпу к месту, где несколько человек
свежевали только что убитую корову, и попросил кусок мяса. Дородный солдат с
ножом  в  руке, оглядев  запачканные  кровью  брюки  пришельца и его сапоги,
полные  крови, решил, очевидно, подшутить  над  ним  и  швырнул ему горло  и
легкие забитого животного. Поймав эту скользкую гадость, Яшвили чуть не упал
с лошади,  но удержался  в  седле  и с победой  вернулся к  поджидавшим  его
товарищам.  Они пришли в восторг, увидев его  добычу, и  осторожно двинулись
втроем прочь от села.  В лесу  у ручья они сварили эти неаппетитные  куски в
своих  касках  и  съели их.  Затем  новые товарищи Яшвили наметили по  карте
маршрут,  по  которому,  избегая  крупных  населенных  пунктов,  можно  было
попытаться нагнать армию. Но так как  они не имели и малейшего представления
о  местонахождении  врага, то  сначала  решили разведать  первую часть пути.
Офицеры  договорились  отправиться  на  разведку  вдвоем  и, если  все будет
хорошо,  вернуться за раненым.  С  этим они  уехали,  и больше  Яшвили их не
видел.
     Так  он  снова остался  один.  Он  вернулся  назад,  в деревню, надеясь
отыскать  врача, который мог бы сменить ему повязку. Во врачах недостатка не
было, но  ни у одного  не оказалось ни  бинтов, ни лекарств, и Яшвили мрачно
поскакал  по  пыльной  дороге  на  восток.  Может,  какая-нибудь  крестьянка
перевяжет  ему  ногу   полотном,  или  удастся  найти  еще  не  окончательно
развалившуюся красноармейскую часть. Наконец он добрался до деревни, которая
29


     показалась  ему  совершенно пустой. Он  медленно ехал  вдоль молчаливых
деревянных  изб,  и вдруг в конце  увидел старуху, рыдавшую  возле изгороди.
Заметив  грузина, она  взволнованно закричала:  "Сынок,  если  у  тебя  есть
оружие, брось его!"
     Он с удивлением  уставился на нее.  Между  тем  его лошадь  прошла мимо
женщины и завернула  за  угол.  Старуха провожала  его  тревожным  взглядом.
Яшвили наконец поглядел вперед и увидел, что прямо на него наставлено ружье.
По   обеим  сторонам  дороги  стояли  два  высоченных   немецких  солдата  с
взведенными  ружьями. "Они  были  такие высокие,  что  их  головы  оказались
вровень с  моей!" --  вспоминает Яшвили.  Он  посмотрел  направо,  налево  и
медленно  поднял руки.  Так внезапно закончилась служба  лейтенанта Яшвили в
Красной армии. Отныне он был военнопленным.
     Такая судьба постигла не его одного,  но он оказался  удачливее многих.
Ему не пришлось изведать ужасы Майданека и Моло-дечно. Его раны залечил врач
в  минском  хлеву,  а потом он  стал  поваром  при транспортном  666-м полку
вермахта и работал там 9 месяцев, пока полк не перевели в Германию. Его тоже
увезли в  Германию,  и он  некоторое время  работал в Эйзенахе, в  бане  для
военнопленных.  Там  он  видел,  как  здоровых   жизнерадостных  англичан  и
американцев сменяли изнуренные, умирающие скелеты -- его соотечественники.
     Затем, к ужасу Яшвили, его послали на работу в Бухенвальд. Больше всего
он боялся, как бы  немцы не приняли его орлиный грузинский нос за еврейский.
Из  Бухенвальда его  отправили в Освенцим, и он решил,  что его  час пробил.
Всезнающие немцы уже сообщили ему, что грузин Сталин -- на самом деле еврей,
а в Освенциме этнические вопросы решались на самом высоком уровне -- жизни и
смерти. Его спасло лишь то, что, будучи христианином, он не подвергся обряду
обрезания.
     К  счастью,  он  провел  в  Освенциме всего  один день, после  чего его
перевезли в польский город Катовицы. По странной прихоти судьбы, его вырвали
из бездны  и отправили туда, куда  он  и мечтать не мог:  к его землякам.  В
Катовицы  свезли  грузин из всех лагерей  Третьего рейха, Яшвили  даже нашел
здесь своего приятеля еще со школьных времен. Они с рыданиями бросились друг
к  другу. Это было настоящее чудо -- здесь, в  нескольких тысячах километров
от дома, увидеть приветливые лица грузин, услышать родную речь!
     Но  грузин собрали  всех  вместе вовсе  не для того, чтобы доставить им
радость. Немцы сообщили им, что из них формируется грузинский  полк, который
будет помогать немецкой армии в борьбе против большевизма и в конечном итоге
освободит родные горы
30


     Грузии от советского ига. Яшвили принял свою новую роль без колебаний и
сомнений. Его вместе с группой  земляков отправили в Крым, где формировалась
Грузинская дивизия.  Да и  что тут  было думать?! Шалва Яшвили родился в тот
год,  когда  грузинский народ,  воспользовавшись  хаосом русской  революции,
решил восстановить  свою независимость, утраченную в прошлом веке. В  январе
1920  года союзные  государства признали независимость Грузии,  в  мае к ним
присоединилось советское правительство. Грузины, со своей историей, языком и
культурой столь непохожие на русских,  надеялись, что наконец-то обрели свое
государство  -- как  Финляндия и Польша. Но не тут-то было. 11  февраля 1921
года Красная армия вторглась  в их страну и завоевала  ее. С  тех пор Советы
правили  в  Грузии с  помощью насилия и террора.  И первым главой грузинских
органов был Л. П. Берия -- советский Гиммлер.
     Семья  Яшвили  не меньше  других  почувствовала  на себе  все  прелести
чужестранного владычества. У отца Шалвы  была  маленькая гостиница в  горах.
Новая власть конфисковала гостиницу, и семье пришлось нелегко.
     Если бы кто-нибудь сказал  Яшвили, что, присоединившись к антисоветской
воинской части, он  стал предателем, бывший  лейтенант с негодованием отверг
бы это  обвинение. И дело не только в том, что он считал себя грузином, а не
русским, христианином, а не атеистом. И  не в том, что он, как и все в СССР,
знал, что многие русские ненавидят власть большевиков и будут приветствовать
ее свержение -- не важно,  с чьей  помощью (во всяком  случае, пока  они  не
поняли природы нацистского чудища). Все это, конечно,  сыграло свою роль, но
не  менее --  а  может, и более --  существенным было то, что Сталин отказал
своим  гражданам в праве  попадать в плен  вообще,  в том  числе к немцам, и
официально не признавал самого факта существования советских военнопленных.
     Советское   правительство,    сформированное   после    большевистского
переворота 1917 года, не  пожелало присоединиться к  Гаагской конвенции.  Не
подписало оно и Женевскую  конвенцию  1929 года,  в которой более четко были
определены условия содержания военнопленных. Несмотря на это, сразу же после
начала  войны,  в  июне  1941  года,  немецкое  правительство  обратилось  к
Международному  Комитету  Красного  Креста   с  намерением  договориться  об
условиях  содержания  пленных  обеих сторон.  Списки  русских  военнопленных
передавались  советскому правительству  до  сентября  1941  года, затем  эту
практику прекратили: советские  власти неоднократно отказывались  передавать
взамен списки немецких военнопленных.  Зимой немцы предприняли еще несколько
попыток
31


     установить  отношения  с  советскими  властями,  чтобы  договориться  о
взаимном  соблюдении  Гаагской  и  Женевской конвенций,  но  вновь  получили
отказ4.  Тогда  в  дело  вмешался  сам  Комитет  Красного Креста,
обратившийся   к  советским  послам  в   Лондоне  и  Швеции.  Послы   что-то
нечленораздельно обещали,  дело было рассмотрено в Москве,  и ответ был  дан
отрицательный5.
     Тем временем союзники Германии -- Италия, Румыния и Финляндия,--  также
отчаявшись  придти  к какому-либо  взаимному  соглашению  с СССР,  решили  в
одностороннем порядке применять  условия  конвенций к русским военнопленным,
захваченным   их  армиями.   Но   и  этот   великодушный  жест  не   возымел
действия6. Финны в особенности были озабочены ужасным  состоянием
47 тысяч  русских военнопленных, находящихся в их руках,  и с благодарностью
принимали  великодушную помощь Красного Креста,  хотя  советская  сторона не
разрешила  оказать  аналогичную  помощь   финнам,  находящимся   в  плену  в
СССР7.
     Не  удивительно,  что  немецкое правительство  ужесточило  обращение  с
русскими военнопленными8, а те круги, которые противились дурному
обращению  с пленными, утратили  свое  потенциальное  влияние.  Кроме  того,
русских в немецком  плену было намного больше,  чем  немцев -- в  советском.
Почти две трети всех русских военнопленных попали в руки немцев в 1941 году.
     Гитлер  лично  настаивал  на  том,  чтобы Красный  Крест  инспектировал
лагеря.  Сталин  же,  когда  к  нему  обратились  с  предложением  разрешить
переписку и посылки для военнопленных, ответил:
     Русских  в  плену  нет. Русский  солдат сражается  до  конца.  Если  он
выбирает плен, он автоматически перестает быть русским. Мы не заинтересованы
в установлении почтовой службы для одних немцев9.
     Этот ответ  решил  исход  дела.  Отныне "гитлеровская пропаганда широко
использовала  то обстоятельство, что Советский  Союз не  подписал  Женевскую
конвенцию 1929 года  и,  следовательно,  наверняка  не  будет  обращаться  с
немецкими  военнопленными соответственно ее  условиям". Наконец, 29 мая 1942
года Молотов решительно отверг предложение Государственного департамента США
подписать Конвенцию или соблюдать ее условия10
     Вполне  убедительно,  поэтому,  звучит  рассказ  о  том,  как  гуманный
комендант немецкого лагеря, старавшийся по возможности облегчить невыносимую
жизнь своих подопечных, жаловался одному русскому врачу,  что  больше ничего
не может сделать, поскольку Сталин отказался вступать в  какие бы то ни было
согла-
32


     шения11.  Представитель швейцарского Красного Креста М. Жюно
постоянно сталкивался с  этим непреодолимым  препятствием во  время объездов
лагерей в Германии,  выражая  протест  относительно  содержания  русских. Он
отметил, например, разительный  контраст  между