знуряющей работе и побоям. Переписка с
родными  была запрещена,  иностранных языков  они  не знали и были полностью
отрезаны от  внешнего мира. "Когда союзники  начали  бомбить побережье,  они
просто сидели,  выжидая, что же будет.  Немецкие  сержанты  не вмешивались и
даже  не пытались  заставить их оказать какое-либо  сопротивление".  Теперь,
оказавшись  в плену  у  англичан,  русские  проявляли  все ту  же  привычную
покорность   судьбе,  не   оставлявшей  им  выбора.   "Но   многие,  похоже,
чувствовали, что после службы в немецкой армии, пусть даже и вынужденной, их
соотечественники будут  обращаться  с ними  как  с предателями и  могут даже
расстрелять"13.
     Далеко  не всегда дело ограничивалось мрачными предчувствиями. Довольно
скоро английские власти получили первый  пример того, как  реагирует русский
человек  на  возможность  насильственного  возвращения  в   первое  в   мире
социалистическое  государство. 17 июля военное министерство сообщило в отдел
военнопленных  МИДа  о  самоубийстве  двух  русских  пленных,   Агафонова  и
Мельникова.  Агафонов утопился,  Мельников  умер  от  нанесенных  себе  ран.
Последний, как сообщалось, страдал "острой депрессией"14.
     Однако большинство было настроено по-другому. Следует иметь в виду, что
эти пленные оказались  в  весьма специфическом положении. Сейчас им жилось в
каком-то смысле гораздо лучше, чем когда-либо раньше. После долгих лет мук и
лишений при Сталине и Гитлере, скудное спартанское существование в военном
     * "Оверлорд"  -- кодовое  название операции по вторжению  союзников  во
Францию. (Примеч. перев.)
     49


     лагере на берегу унылого йоркширского болота казалось им отдыхом, и они
были благодарны за самые скромные удобства.
     И все же они понимали, что будущее их туманно и угрожающе. В  маленьких
тесно  спаянных сообществах, среди людей,  изолированных от внешнего мира  и
относительно плохо информированных, распространялись всевозможные слухи. Как
объяснил мне Чеслав Иесман, большой знаток лагерной  психологии,  эти вконец
запутавшиеся  люди  чувствовали, что оказались "в  преддверии  гу-лаговского
ада". Они почти  ничего не знали  о реальном политическом  положении в мире:
ведь вся  их жизнь прошла  при двух политических  системах, которые  считали
одной из своих главных  целей подавление "вредной" информации. Кроме того, в
большинстве  своем  это  были  люди  малообразованные.  Наверное, попадая  в
английские лагеря, они поначалу испытывали чувство облегчения.
     Но  даже  при полном отсутствии  информации  они  все  же не  могли  не
понимать,  к  чему  идет  дело.  Еще  раньше, во  время их службы у  немцев,
пропаганда  союзников наивно обещала им в качестве  награды за  дезертирство
репатриацию  в  СССР15.  -Немецкая пропаганда, стоявшая на  более
реалистичных позициях, подхватила это обещание в качестве предостережения --
вот, мол, что ждет тех, кто сдастся в плен союзникам.
     Страхи и гадания пленных подогревались таинственным молчанием советских
властей,  которое  мало-помалу  становилось   зловещим.   Первые   советские
представители появились  в  лагерях  только через три месяца после  доставки
пленных в Англию. Британские официальные лица  не могли постичь причин такой
задержки, пленные же  были запуганы  до  крайности.  Многие подозревали, что
англичане  сами препятствуют  контактам. Опасаясь,  что вынужденное молчание
лишь  усугубит их  вину  в  глазах советских  властей,  они начали требовать
встречи   с   работниками   посольства    СССР    или   другими   советскими
представителями.  На протяжении  многих лет советская пропаганда внушала им,
что  англичане --  само  воплощение  вероломства  и коварства;  многие этому
искренне верили,  и теперь  им  чудилось, что  затевается грандиозный обман,
который  им дорого  обойдется. Полковник Бакстер  из военного  министерства,
озабоченный всем  этим, писал  в  МИД Патрику Дину:  "Если бы было  возможно
убедить  представителей советских властей приехать  в лагерь  на  территории
Кэнонс-Парка в северной части Лондона, где содержатся эти люди, это бы очень
облегчило положение"16.
     Чувствуя,  что  оказались  в двусмысленном положении, пленные  отчаянно
старались довести  до сведения советских  властей  свою  историю, объяснить,
почему они попали в плен. В одном из посланий коменданту лагеря, подписанном
тремя младшими офи-
50


     церами, сказано прямо: "Мы, нижеподписавшиеся, хотим знать, возможно ли
связаться  с  советским  представителем   в  Англии,   чтобы   уяснить  наше
положение".  Другие  подробно  описывали  свои страдания в  немецком  плену,
заявляли, что ими "движет горячее желание возобновить борьбу против фашизма,
которую ведет весь  советский народ", и адресовали письма прямо в  советское
посольство. Хотя  письма и  передавались по  назначению, ответом по-прежнему
было зловещее молчание17.
     Создавалось впечатление, будто советские власти продолжают считать, что
никаких  русских, служивших в немецкой армии и  взятых в  плен  англичанами,
просто не существует и не стоит заводить разговор на эту тему. В начале июля
сам  генерал Эйзенхауэр был вынужден  под  советским  давлением опровергнуть
безобидное сообщение для  прессы по  этому  вопросу, сделанное одним  из его
штабных офицеров18. Понять поведение  советских властей несложно.
Диктатура террора слишком долго заявляла всему  миру, что представляет  волю
угнетенных миллионов, тогда  как  другие правительства удерживаются у власти
благодаря  обману и жестокости,  а их подданные только  того и  ждут,  чтобы
освободиться  от власти своих капиталистических правительств. Ленин, Троцкий
и Сталин, каждый  в  свой черед,  внушали себе, что немецкий  рабочий  класс
скорее  восстанет  против своих  хозяев,  капиталистов  и милитаристов,  чем
пойдет воевать со  своими  братьями --  гражданами государства  рабочих.  Но
действительность  не  соответствовала  этой  картине.  Советский  Союз  стал
единственной европейской страной,  почти миллион  граждан которой записались
во  вражескую   армию.   (Длительная   кампания   по  созданию   аналогичных
формирований среди английских пленных кончилась тем, что в них записалось 30
опустившихся  алкоголиков)19.  Ленин  хвастливо  заявлял  в  свое
время, что  дезертировавшие  в 1917 году с фронта русские  армии "голосовали
ногами"  против  Временного правительства и его  политики,  направленной  на
продолжение войны. Что же в таком случае сказать о тех, кто  дезертировал из
армии  Сталина,  кто  поднял  против него  оружие,  а  теперь зачастую,  чем
возвращаться в СССР, кончал  жизнь самоубийством  или  наносил себе  увечья?
Западу  внушили,  что правление коммунистической партии  в  Советском  Союзе
основано на  воле  народа. Что  сказали  бы сторонники  этого мнения,  столь
важного для послевоенных экспансионистских планов Сталина,  если  бы увидели
тысячи русских за рубежом, настроенных враждебно по отношению к собственному
правительству? К  тому  же, вне всякого  сомнения,  представителей  рабочего
класса, живших на родине в такой нищете, какую привыкший к комфорту Запад не
мог  и представить.  Это были русские, которые  могли  бы поведать Западу об
ужасах ГУЛага20.
51


     Несмотря на прежнее  советское заявление о том,  что в вермахте русских
нет, МИД  Великобритании вскоре  пришел  к выводу о необходимости обсуждения
этой проблемы с советским  правительством. Пленных было столько, что настала
пора срочно что-то предпринимать. 17 июля  Кабинет военного времени собрался
для  обсуждения этого  вопроса. Министр иностранных дел  Антони Идеи  открыл
краткую  дискуссию, объяснив, что в настоящее время в стране находится около
полутора  тысяч  русских  пленных. Он  высказался  за то, чтобы  передать их
Советам.  Уинстон   Черчилль  подытожил   обсуждение,   предложив  известить
советские власти о русских, находящихся в Англии. При этом, добавил он, надо
попытаться  изобразить двусмысленность  их  положения как  бывших  союзников
немцев  в  самых  мягких тонах,  а  их  возвращение следует  по  возможности
оттягивать.
     Члены кабинета явно испытывали  некоторую неловкость при  мысли о  том,
какой прием будет оказан пленникам при возвращении на родину. Идеи предложил
такое  условие: "Чтобы  не отбить  у русских охоту  сдаваться  нам  в  плен,
следует просить [Советы]  не  предпринимать в отношении возвращаемых никаких
мер до окончания военных действий"21.
     Через три дня  Идеи,  по  решению  кабинета, написал письмо  советскому
послу. Разъяснив обстоятельства, при которых пленные попали к англичанам, он
подчеркнул  трудности  содержания  такого  числа  заключенных  в  транзитных
лагерях и  предложил советской военной  миссии в  Лондоне  как можно  скорее
связаться со своими коллегами из военного министерства на предмет достижения
удовлетворяющего обе стороны соглашения22.
     В письме ни словом не упоминалось о том, что члены кабинета надеются на
воздержание  советского  правительства от суровых мер по отношению к пленным
до окончания войны.  Английские государственные  мужи  решили  до  получения
ответа от советского посла промолчать об этом  условии, опасаясь, как бы его
не  сочли  провокационным23.  Как   мы   уже  говорили,  министру
иностранных  дел пришлось  ждать  ответа  больше месяца; тем временем  число
пленных   все  росло  и  связанные   с  этим   спорные  вопросы   продолжали
накапливаться.
     Русские военнопленные впервые попали в руки английской армии задолго до
высадки в Нормандии. В 1942-43, продвигаясь с боями к Тунису с разных концов
Северной  Африки, англичане захватили немалое число этих вездесущих русских,
большинство  которых,  как и в  Нормандии, было вывезено  на  принудительные
работы.  Все  эти  люди  обычно  проводили  неделю  в  транзитном  лагере  в
Александрии, затем их отправляли  по  железной дороге  и на машинах в Хайфу,
Багдад, Тегеран и далее до советской грани-
52


     цы. В каждой группе были  люди, открыто выражавшие ужас перед тем,  что
ждет  их   в  СССР.  Но  другие  заверяли  английских  офицеров  в  Багдаде,
занимавшихся  репатриацией пленных, что,  несомненно, дома  их  встретят как
героев.  Некоторые исхитрялись бежать, но благодаря  присутствию сотрудников
НКВД  большинство все  же  оказывалось на родной земле24.  Там их
незамедлительно  помещали в лагерь за колючей  проволокой у  пустынной бухты
Каспийского  моря,  и   оттуда  в  вагонах  для  скота  увозили  в  северные
лагеря25.
     Б. Липтон,  служивший тогда в контрразведке в Иране,  видел проходившие
через Адмеш  поезда, набитые репатриируемыми русскими. Он слышал, как в  его
присутствии советский  офицер  связи  сказал пленным (в большинстве своем --
рабочим  организации  Тодта)  :  "Мы расстреляем  только  каждого десятого".
Многие,  ужаснувшись  такой  перспективе,  кончали  с  собой,  бросаясь  под
встречные поезда.
     После вторжения в Италию число  русских  в транзитных лагерях  в Египте
существенно увеличилось26.  Однако  здесь  ситуация отличалась от
той, что сложилась в Нормандии. 9 июля 1944 года лорд Мойн, министр-резидент
в  Каире,  сообщал:  "У  нас  в  плену нет  русских,  служивших  в  немецких
формированиях, как это имеет место во Франции. Те же, кто служил там раньше,
все дезертировали"27.  Среди находившихся в Египте  русских  было
много беглецов  из  немецкого плена  и дезертиров  из немецких соединений  в
Греции28.
     15 июня,  когда  первые пленные прибывали из  Нормандии в  Англию, лорд
Мойн  известил  МИД,  что   беженцы  из  Греции  в  количестве  41  человека
репатриируются  через Алеппо  и Тегеран29.  Министерство, занятое
обсуждением той же самой проблемы в Лондоне, тянуло с ответом две недели.  В
конце концов Мойну  была  отправлена телеграмма. Рассудив, что приостановить
высылку  тех,  о  ком  писал  посол,  уже  не  удастся,  МИД  предлагал  ему
воздержаться  от  дальнейшей  отправки  русских, которым, скорее  всего,  на
родине грозит суровое наказание, что, в свою очередь, может вызвать ответные
репрессии     со     стороны     немцев     в      отношении      английских
военнопленных30.
     Тем временем в  Египте советская миссия  во главе с генералом Судаковым
занималась  отбором  русских, подлежавших репатриации.  Как указывал  Мойн в
телеграммах  в  МИД  и  военное  министерство, очень трудно понять,  кто  из
русских  действительно  хочет  вернуться  на  родину,  а  кто  предпочел  бы
остаться. Текст телеграммы лорда Мойна,  и сам по себе показательный, весьма
важен для понимания ситуации, которая в дальнейшем  возникала  снова и снова
во все более широких масштабах:
53


     Из группы в  408 бывших военнопленных, подлежащих репатриации  в  СССР,
решили остаться  три  офицера и шесть  рядовых и  около  пятнадцати выразили
намерение  сбежать по  дороге. Те, кто  хотел бы остаться, опасаются, как бы
дальнейшие изменения в британской  политике не привели к тому, что они будут
переданы советским властям  до окончания войны,  и  в  этом случае их судьба
будет отягощена еще и отказом... вернуться в СССР. Остальным заявить о своем
желании  остаться  помешало,  вероятно,  присутствие  в   этой  группе  трех
политруков... Судаков признал, что около пятнадцати человек из группы в 2006
военнопленных  содержатся по  его приказу под  арестом. Один из них,  по его
словам, подозревается в службе  в  гестапо... таких ждет  особое  наказание.
Пока  не  решится  судьба  этих  2006,  Судаков  оставил  в  лагере   майора
Белобокова. То, что столь небольшое число пленных открыто заявили о  решении
остаться,  несомненно, объясняется присутствием майора  и  политруков. Таким
образом,  невозможно гарантировать, что репатриируемые... по  возвращении на
родину  не  подвергнутся наказаниям,  а  это, в свою очередь, может  вызвать
ответные репрессии немцев в отношении английских военнопленных31.
     На  позицию английского  МИДа  в  вопросе  репатриации русских  немалое
влияние оказала возрастающая  день ото дня  неизбежность поражения Германии.
Решение МИДа складывалось  постепенно. Сначала речь шла об отказе отправлять
назад  тех пленных, которые  могли подвергнуться  наказанию  до  прекращения
военных действий, что привело бы к немецким контрмерам32. Сделать
это можно  было  только одним способом -- выполняя  индивидуальные пожелания
военнопленных.  Затем было  решено отсылать  всех  пленных,  поставив  перед
советскими  властями условие,  чтобы  к ним  не  применялось  никаких мер до
капитуляции Германии. Однако такое условие  не было выдвинуто, да и  в любом
случае   обещание   Советов   вряд   ли  "стоило   бы   бумаги,  на  которой
написано"33. Наконец, утратив  последнюю робкую надежду  добиться
от СССР каких бы то ни было обязательств  в этом вопросе, МИД принял решение
о всеобщей и безусловной репатриации, независимо от желания пленных.
     Весь этот  процесс завершился в течение лета  1944 года, причем  его  в
значительной  степени  обусловили  события  тех дней.  Во-первых,  советские
власти хранили полное молчание о судьбе уже возвращенных граждан. Во-вторых,
немцы не проявляли к этому ни малейшего интереса. К тому же власть немецкого
правитель-
54


     ства  слабела  с  каждым  месяцем,  так  что  с его позицией можно было
считаться все в меньшей и меньшей степени.
     К июню 1944 года МИД пришел к выводу, что всех русских следует  в конце
концов вернуть на родину,  какая судьба их бы там ни ждала.  Джеффри Вильсон
еще в марте предвидел такой исход. 24 июня Патрик Дин, помощник юридического
советника МИДа, подтвердил:
     В  обусловленные сроки  все  те,  с  кем  желают разобраться  советские
власти, должны,  при соблюдении нижеследующего условия, быть им  переданы, и
нас не касается  то обстоятельство,  что эти люди могут быть расстреляны или
претерпеть более суровое наказание, чем предусмотрено английскими законами.
     В   "нижеследующем   условии"  оговаривалась   необходимость   избежать
опасности     немецких     репрессий    по    отношению     к     английским
военнопленным34.
     Но военное  министерство  заняло  другую позицию. 17  июля, в тот самый
день, когда  кабинет  впервые  собрался для  обсуждения этого  вопроса,  МИД
получил следующее сообщение:
     Военное  министерство склонно согласиться на передачу советским властям
только тех русских, которые изъявили желание вернуться, и не согласно давать
советскому     правительству     какие     бы    то    ни     было    другие
обя&тельства35.
     Впрочем,  в  письме МИДа к советскому послу Гусеву это условие,  даже в
сильно смягченном виде, было опущено36.
     До получения ответа от Гусева  оставалось лишь по-прежнему размещать  в
лагерях  на  территории  Англии русских  военнопленных,  число  которых  все
возрастало, а статус и судьба все еще были неопределенны. Именно в это время
узники  "преддверия  ГУЛага"  обрели могущественного союзника  в  лице лорда
Селборна, который отвечал за группы саботажа  и  шпионажа Службы специальных
операций  (ССО),  действовавшие  в оккупированной  Европе. Лорд Селборн  был
ревностным  христианином и высокопринципиальным государственным  деятелем, и
его  ужасала  мысль  о  преступлении,  которое,  как  он   понимал,  вот-вот
совершится. 21 июля он написал резкое письмо министру иностранных дел Антони
Идену:
     Я  глубоко  обеспокоен  решением  кабинета отослать назад  в  СССР всех
русских подданных, служивших в немецкой ар-
     55


     мии  и попавших к нам в плен на европейском  театре военных действий. Я
намерен  обратиться  по этому поводу  к премьер-министру, но прежде  чем это
сделать, я хотел бы  изложить вам причины моих возражений в надежде,  что мы
сможем достичь согласия по этому поводу.
     Как вы,  вероятно, знаете,  один из моих  офицеров  в течение последних
четырех  недель опросил  значительное  число  русских  пленных,  и  все  они
рассказали  примерно  одно и  то  же.  Прежде  всего,  попав  к  немцам, они
подверглись невероятно жестокому обращению. По  дороге  в  лагеря многих  не
кормили по нескольку дней подряд. Их разместили в концентрационных лагерях в
ужасающих   антисанитарных   условиях,  они   голодали.   Их  мучали  вши  и
отвратительные болезни, а голод довел их до такого состояния, что в их среде
развилось людоедство.  Немцы  не  раз  снимали в  пропагандистских целях  их
людоедские трапезы37.
     После  нескольких  недель  такой  жизни,  писал  лорд  Селборн, пленным
предлагали  добровольно  идти  на  службу  в  немецкие  трудовые  батальоны.
Отказавшихся  расстреливали,  так  что  ничего  удивительного,  что   многие
становились добровольцами. Теперь, оказавшись в руках у англичан, почти  все
русские выражают  величайший страх перед перспективой возвращения на родину.
Всего было опрошено 45 человек из трех лагерей, и все они  говорили примерно
одно и то же: что по прибытии их расстреляют или, по меньшей  мере, отправят
в  Сибирь;  что,  как известно,  советское правительство  даже  не  признало
наличия русских  военнопленных  в  немецком плену.  Те, кто  носил  немецкую
форму,  считали, что вконец скомпрометировали себя, и почти не сомневались в
том,  что   их  расстреляют.   Наконец,  они   собственными  глазами  видели
несравненно  более высокий уровень  жизни трудящихся на Западе, и  одно это,
как они понимали, навсегда сделает их политически неблагонадежными.
     Лорду  Селборну  эти  рассказы  казались  убедительными,  и  его  очень
беспокоила "перспектива послать несколько  тысяч  человек  на смерть либо от
пули, либо в Сибири..." Это, по его  словам, было бы не только негуманно, но
еще и неразумно:  те русские,  что еще служат  в немецкой  армии,  откажутся
сдаваться  в  плен англичанам  или  переходить  в  Сопротивление.  По мнению
Селборна,  кабинет на этой стадии не должен вступать  в какие бы то  ни было
соглашения относительно судьбы пленных.
     В  заключение  лорд Селборн  писал,