й  колонной. Поэтому
намерения Гиммлера  с  самого  начала тормозились реальной или потенциальной
враждебностью  Гитлера и его непосредственных советников, и он  дал согласие
лишь на создание армии, не превышающей трех дивизий, тогда как
     il* 323


     Власов рассчитывал на десять. Но привередничать было  бы  неразумно,  и
Власов взялся  за создание  нового  "правительства" и набор "армии". У  него
было немало сторонников  в СС и вермахте: многие влиятельные немцы  считали,
что сделать ставку  на  русского генерала  -- куда реальнее и надежнее,  чем
дожидаться  разрекламированного  секретного  оружия.  Крупнейшие  нацистские
деятели --  Гиммлер, Геббельс, Геринг  и Риббентроп  -- прощупывали Власова.
Наконец, к различным "национальным  комитетам", представляющим прибалтийцев,
украинцев,  грузин   и  другие   меньшинства   России  и   находящимся   под
покровительством Розенберга, обратились с  призывом объединиться под  эгидой
нового руководства. Это  руководство составили сам Власов, личность  яркая и
незаурядная,   украинец   Сергей  Буняченко,   отличавшийся  своенравным   и
независимым характером, Малышкин и Трухин -- бывшие красноармейские офицеры,
служившие  в  армии  еще  в  царское  время,  и  бывший  командир  советской
гвардейской дивизии Владимир Боярский.  Самой  интересной фигурой среди  них
был,   пожалуй,   Георгий   Жиленков.   Беспризорник,    осиротевший   после
большевистского переворота, он вырос в московских трущобах, в юности вступил
в  партию и дослужился до политрука. Попав в плен, он стал ярым приверженцем
дела  русского  освобождения. Человек  умный и  изобретательный,  он  быстро
выделился и во власовском движении выполнял функции неофициального "министра
пропаганды"7.  Сложные  маневры,  интриги  и   отсрочки   изрядно
подорвали веру руководителей РОА в  успех  своего дела.  С приближением зимы
1944  победы союзников становились все  убедительнее, и  в поисках  утешения
лидеры движения все чаще обращались к водке.
     Наконец,  14 ноября  1944 года  настал момент,  который  можно  считать
началом  нового русского национального  движения: был создан  КОНР.  Пятьсот
делегатов, представлявших различные  народы,  населяющие Россию, собрались в
Праге,  в  Градчанском дворце.  Здесь, в Испанском  зале,  в 3 часа дня, под
приветственные  крики  собравшихся  был оглашен  Манифест  КОНР. Этот важный
документ  провозглашал  целью  Комитета  "свержение  сталинской  тирании"  и
"создание  новой   свободной   народной  государственности".   В   Манифесте
говорилось, что Комитет
     приветствует  помощь Германии  на  условиях, не  затрагивающих чести  и
независимости нашей родины. Эта помощь является сейчас единственной реальной
возможностью организовать вооруженную борьбу против сталинской клики.
     Национал-социализм,  его   доктрины  и  вожди   в  документе   даже  не
упоминались,  не  было  здесь  и ссылок  на  такие  отвратительные  принципы
нацистской политики, как антисемитизм и агрессия.
     324
1


     Сообщения о  Пражском манифесте  вызвали широкий отклик  среди русских,
причем не только в Германии и России. В часе езды от центра Парижа находился
лагерь  Боригар,  где  собралось  несколько  тысяч   русских,  освобожденных
союзниками  во  Франции.  Один  из  его  обитателей,  молодой  человек, отца
которого  в  свое время арестовали  и  который  был вынужден  с  малолетства
работать, чтобы как-то прокормиться, вспоминает, как  его товарищи встретили
сообщение о Манифесте. Собравшись вокруг приемника, они с радостной надеждой
ловили  такие выражения, как "ликвидация принудительного труда", "ликвидация
колхозов", "установление неприкосновенной частной трудовой собственности" --
и ведь  все это  говорилось по-русски!8 Правда, обитателям лагеря
Боригара, несмотря на все эти надежды, вскоре предстояло возвращение в СССР.
Но  даже  в  лагерях ГУЛага,  на Воркуте  и  в Камышлаге, бывшие  власовцы с
гордостью  вспоминали  идеалы,  нашедшие  выражение  в  Пражском  манифесте.
Николай Краснов пишет:
     Власовец, прошедший  через  огонь, воду и  медные  трубы наступлений  и
отступлений во время войны, лагеря смерти Гитлера, когда-то ликовавший в дни
обнародования  Пражского  манифеста и  подло выданный культурным  и гуманным
Западом, невольно  чувствовал  себя  политической элитой...  Он  никогда  не
спустился  бы до партийца, не угодившего начальству, не угадавшего "линии" и
споткнувшегося на ровном паркете партии9.
     Но Манифест 14 ноября был обнародован в недобрый час: в конце 1944 года
вероятность  опрокинуть советский  режим  извне  фактически  равнялась нулю.
Рассчитывать на мятеж в Красной  армии с целью свержения партийной олигархии
тоже  не приходилось.  В армии и  народе царила  в те дни атмосфера  упоения
военными  успехами, многие  верили,  что победа повлечет  за собой смягчение
режима, и вряд ли  эти соображения могли отступить  перед обещанием свободы,
исходившим из такого источника, как Власов,-- если вообще простые люди о нем
хоть  что-то  слышали.  Напротив,  преступления  немцев во  время  оккупации
оставили   неизгладимый   след  в  русском  сознании,   и  всякое  движение,
появившееся на  таком  фоне, неизбежно должно было казаться подозрительным и
нечистым.
     Как бы то ни было, вопрос  о том,  чего  могло  бы достичь нестесненное
русское  освободительное движение, остается  чисто  академическим.  Немецкие
власти  так  и  не  прониклись  доверием к  Власову. За  сутки  до  Пражской
конференции  Берлин ни  с того ни с  сего  запретил министрам рейха и членам
дипломатического кор-
     325


     пуса присутствовать на ней. 27 января 1945 года Гитлер лично разразился
резкой обличительной речью против Власова, недобрым словом помянув мимоходом
и  казаков фон Паннвица.  Правда, вождь, сходящий  со сцены, жил уже в  мире
фантазий и не  очень  четко представлял себе,  что  происходит: на следующий
день после этой речи было объявлено о суверенности "правительства" КОНР.
     Комитет считал первоочередным делом не иллюзорную  независимость и даже
не  возможность вести пропаганду и  издавать  прокламации. Главным для  него
было право  набирать  войска. Несмотря  на  все  препоны,  чинимые  немецким
верховным  командованием, зимой 1944-45 -- впервые  после 1921 года -- стали
создаваться целиком русские  военные формирования, которые  вступали в бой с
Красной   армией.  Кроме  того,  на  несколько  коротких  месяцев   возникло
миниатюрное  свободное русское государство. Из Далема, пригорода  пустеющего
день  ото дня Берлина, "правительство" КОНР переехало в Богемию, в Карлсбад,
а  "генеральный  штаб"  Власова перебрался в  Хейберг.  Отдел  пропаганды  и
офицерская школа были переведены из Дабендорфа в замок Гис-хюбель в Судетах.
КОНР вступил в переговоры с уже действующими  русскими отрядами, и под конец
войны  казаки  фон  Паннвица,  Доманова  и  сербский   "шуцкорпс"   Рогожина
официально вошли в РОА.  С украинцами дело обстояло хуже.  Хотя  на Пражской
конференции присутствовали представители  каких-то сил украинского движения,
Галицийская      дивизия      генерала      Шандрука     сохранила      свою
независимость10.
     Все  это,  конечно,  было весьма иллюзорно, и  первейшей целью  Власова
являлось создание настоящей армии.  В Мюнзингене (Вюртемберг) Буняченко стал
командиром первой из трех дивизий,  санкционированных  осторожным Гиммлером.
Ядро  дивизии   составили  5  тысяч   человек,   которыми  ранее  командовал
прославившийся в Польше своей жестокостью Бронислав Каминский, и группировка
из белогвардейской русской дивизии "Рутения", относившейся  к "ваффен СС". К
ним  добавились  военнопленные  и   "восточные  рабочие".  По  соседству,  в
Хейберге,  проводила набор и обучение 2-я дивизия под командованием генерала
Зверева. Наконец, было создано авиационное  формирование -- правда, пока без
самолетов, --  под командованием  Владимира  Мальцева  и  общим руководством
бывшего военно-воздушного атташе Германии в Москве генерала Ашенбреннера".
     Доктор  Крегер,  сопровождавший  Мальцева и  Ашенбреннера  во время  их
визита к Герингу в Каринхолл, пишет о том, что все  эти приготовления носили
крайне туманный  характер. Визит к Герингу был нужен для назначения Мальцева
на  должность  генерала. (При всей "суверенности"  РОА Власов не имел  права
про-
     326


     двигать  офицеров  выше  звания полковника  без  одобрения  немцев.)  В
разговоре Геринг признался, что англичан,  французов и американцев он все же
более или менее  понимает, но  ни он,  ни его  коллеги  не в  силах  постичь
истинный характер  России и русских. Это признание второго человека в рейхе,
сделанное  буквально  на  исходе  войны, произвело на Крегера весьма мрачное
впечатление.  К  тому же  беседа  проходила под аккомпанемент легкой  дрожи,
время от времени сотрясавшей мебель и стекла в окнах. Это с западного берега
Одера била артиллерия маршала Жукова.
     Но даже  эти  весьма ограниченные меры по созданию  власов-ских дивизий
по-прежнему  тормозились страхами перед Гитлером. Буняченко и Зверев успешно
проводили набор в дивизии, но оружие и амуницию они не получили, и не похоже
было,  что  им  удастся  в скором времени  участвовать  в военных действиях.
Наконец  генерал Кестринг, инспектор Восточных армий,  отвечавший за русское
движение, решил, что единственный способ  убедить  верховное командование  и
Гиммлера в эффективности РОА -- это провести пробный бой.
     Буняченко  воспринял эту идею в  штыки, заявив, что  не позволит  своим
формированиям  участвовать  в  бою до окончания обучения и получения полного
боекомплекта.  Тогда из русских, находящихся в  Штеттине (ныне Щецин),  была
набрана   группа   добровольцев   под  командованием  двух   белоэмигрантов,
полковника Сахарова и  графа  Ламсдорфа, и они отважно атаковали укрепленный
плацдарм   в  Нейловине,  на  Одере.  С  точки  зрения   Кестрин-га  --   и,
соответственно, Геринга -- еще более внушительным успехом боя было то, что к
власовцам  перешли  сто  красноармейцев.  Каким  же мог  быть  эффект  этого
эксперимента, если  бы его провели в  более широком масштабе! Конечно, с ним
запоздали на  три года, но все же -- разве не поразительно, что даже теперь,
когда  Германия  доживала  последние  недели,  антикоммунистические  русские
формирования  в  Померании  и  Югославии  все  еще  привлекали  значительные
количества перебежчиков!12
     Гиммлер  был очень доволен этими результатами и выразил свое восхищение
в  телеграмме Власову.  23 февраля,  в штаб-квартире Гиммлера, Гейнц  Герре,
старший  немецкий  офицер, ответственный за  создание русской армии, получил
согласие рейхсфюре-ра СС на  развертывание РОА на  Восточном  фронте.  Герре
вернулся  с  победой,  но упрямый Буняченко,  дивизия которого  должна  была
выполнить  эту задачу, заявил,  что  он, как русский  генерал, может принять
такой  приказ  только  от  своего  командующего.  Доктор  Крегер  вспоминает
Буняченко   как  храброго  и  способного  солдата,  но  немцам  было  трудно
сотрудничать с ним. В  свое время  он служил в штабе Тимошенко, в  1942 году
попал в плен, жизненные
     327


     испытания сделали  его  закоренелым  циником,  а  с  приближением конца
Германии он все чаще впадал  в отчаяние, единственным спасением от  которого
становилась бутылка.
     Власов отдал приказ, и 1-я дивизия выступила. Вермахт не предоставил им
никакого моторизованного  транспорта, а  бомбежки  союзников вывели из строя
железнодорожную  линию  между  Ульмом  и  Нюрнбергом,  так  что  первые  200
километров  дивизия  со  всем снаряжением проделала  пешком. По  пути  к ним
присоединялись группы  русских "восточных  рабочих" и военнопленных, и когда
19  марта  они достигли Нюрнберга,  состав дивизии возрос  примерно  на  три
тысячи человек13.
     На  время  погрузки  в  поезда Буняченко  устроил себе штаб-квартиру  в
соседней  деревне,  и  здесь  случился один  довольно  неприятный  инцидент.
Генерал  Власов,  как  обычно  в   сопровождении  доктора  Кре-гера,  явился
осмотреть уходящие на фронт  войска.  Было 8 часов утра, и никто  не доложил
Буняченко о появлении  генерала и  оберфю-рера. Адъютант  смущенно объяснил,
что Буняченко не может принять их, так как  мучается  зубной болью. Когда же
они стали настаивать,  он попытался  попросту загородить им путь, но Власов,
человек недюжинной силы и почти двухметрового роста, отстранил его и вошел в
комнату. За столом, уставленным бутылками и стаканами, сидели вдрызг  пьяные
генерал  Буняченко  и  его начальник  штаба,  а  также два младших офицера и
парочка полуодетых девиц  явно не  военного  вида. Поскольку Буняченко в это
самое время  должен был заниматься отправкой своей дивизии на фронт, Власов,
естественно, пришел  в ярость. К тому же он, видно, боялся,  как  бы  доктор
Крегер  не доложил  об этом Бергеру или Гиммлеру. По словам самого Креге-ра,
после  этого  случая  он  не  раз  чувствовал  на себе  неприязненный взгляд
Буняченко.
     Тем не менее все прошло по плану, и 26 марта последние отряды прибыли в
учебный  лагерь в  Либерозе,  к северу  от  Коттбу-са.  Немецкий командующий
группы  армий  "Висла"  генерал  Хейн-ричи  с  немалым  удивлением  встретил
неожиданное  подкрепление и поначалу не мог придумать ему подходящей задачи,
но  в  конце концов решил пустить  русским солдатам  кровь в наступлении  на
плацдарм  советских войск в Эрленгофе,  к югу от Франкфурта-на-Одере. На эту
позицию  уже была предпринята неудавшаяся атака, после которой  плацдарм еще
дополнительно укрепили. Это была  невероятно  трудная  задача, но  Буняченко
согласился  на  нее  при  условии,  что  ему  будет  обеспечена  достаточная
артиллерийская  поддержка. Наступление началось  в 5 часов утра 14  апреля и
закончилось  полным  поражением:   власовцы,  не   поддержанные,  как   было
условлено,  артиллерийским  огнем, не говоря уж о помощи с воздуха,  волнами
бросались на хорошо укрепленные, обнесенные
     328


     проволокой советские  позиции. После ожесточенного четырехчасового  боя
Буняченко приказал отступить.
     Вернувшись в Либерозе, дивизия  занялась  зализыванием ран, а Буняченко
со штабом принялись решать, что  делать дальше. Все понимали, что  поражение
немецкого союзника неизбежно, а воевать в тех  условиях, которые им создали,
-- бессмысленно. Власов и его  старшие офицеры тоже  пытались  разобраться в
критическом положении, в котором они оказались.  Ясно было одно: уже само их
пребывание в Германии неминуемо приведет РОА к катастрофе.  Через  несколько
дней произойдет встреча американской и Красной армий, и даже если расчеты на
долгожданный разрыв между союзниками оправдаются, РОА  это ничего не даст --
столкнувшиеся глыбы сотрут ее в порошок. Слабая надежда маячила им только на
юго-востоке: Красной армии еще предстояло продвигаться  вверх  по Дунаю и  в
Богемию,  а  национальные  движения  в  Чехословакии,  Венгрии  и  Югославии
ожесточенно сопротивлялись советскому владычеству, кое-где даже шли бои, а в
Греции английские войска  подавили  попытку коммунистов  захватить  власть в
стране. В кругах КОНР  было много разговоров о создании  "третьей  силы"  из
этих разрозненных, но заведомо антикоммунистических сил. Кроме того, имелись
еще казаки. Фон Паннвиц, Доманов  и  Краснов согласились  на включение своих
частей в РОА.  Доктор Крегер присутствовал на торжественном обеде в Берлине,
где собрались представители казаков и КОНР. Он вспоминает, что, несмотря  на
неблагоприятную  ситуацию,  там  царила  атмосфера  радостного энтузиазма  и
надежд.
     Как бы то ни было, последняя возможность выжить оставалась лишь на юге.
Буняченко,  с  некоторым  запозданием  проявляя   свой  талант,  начал  свой
необычный   поход,   который   вполне   справедливо  сравнивали  с   походом
Ксенофонта*. 1-я дивизия РОА продвинулась почти на 500  километров  к югу. С
левого   фланга  наступали   советские   войска,   к  тому  же   приходилось
сопротивляться попыткам немецкой группы армий "Центр" заставить их вернуться
на  фронт. Фельдмаршал Шернер даже потребовал выдачи непокорного Буняченко и
его немедленной казни, но в тех условиях это было вряд ли возможно, да и сам
Шернер через несколько дней попал в плен к американцам, и Буняченко спокойно
продолжал  свой  поход.  Пройдя  восточнее   Дрездена,  дивизия  вступила  в
Чехословакию,  и 29  апреля штаб-квартира  1-й  дивизии  РОА расположилась в
деревне Козоеды, севернее Праги. Здесь, за Рудны-
     *  Ксенофонт -- древнегреческий  писатель, историк  и стратег,  один из
руководителей отступления, после гибели  Кира, 10 тысяч  греческих наемников
через Малую Азию к Черному морю.
49Q


     ми горами, Буняченко  и  25 тысяч его людей могли немного передохнуть и
подумать о дальнейших планах.
     В Чехии  в то  время действовали два русских формирования. 19 апреля, в
связи  с  приближением   американской  7-й  армии,  учебным  лагерям  РОА  в
Мюнзингене  и  Хейберге  пришлось  эвакуироваться.   2-я  дивизия   РОА  под
командованием Зверева  вместе с авиакорпусом  Мальцева и другими  резервными
формированиями (всего около  22 тысяч человек) вышли к Фюрстенфельдбруку,  к
западу от Мюнхена. Отсюда их поездом отправили в Лиенц, и они  двинулись  на
север,  чтобы сойтись  у  Праги. К 4 мая войска Зверева оказались на  пути к
Праге, между Бадвайсом и  Страконицами. Ближайшими вражескими войсками  была
не Красная армия, находившаяся еще довольно далеко на востоке, в Словакии, а
американская 3-я армия генерала  Паттона, уже стоявшая на границах Чехии.  В
генеральном штабе РОА ничего  не знали  о  секретном соглашении, по которому
западные  союзники  уже  уступили  Советам   всю  Чехословакию,  и  власовцы
полагали, что Чехия может перейти под контроль американцев.
     Положение на фронтах  ухудшалось с каждым днем,  мечты о  соединении  с
казаками   или   антикоммунистическими  югославами  рассыпались  в  прах,  и
командирам стало понятно, что различные формирования РОА  должны действовать
самостоятельно  --  пока  вообще  остается хоть  какая-то  свобода  решений.
Постепенно они  пришли к  выводу, что единственный  выход -- это попробовать
начать  переговоры о  сдаче  в  плен  американцам  при  получении,  как  они
надеялись, удовлетворительных гарантий.
     Первую  попытку  такого  рода предпринял  генерал Ашенбрен-нер,  атташе
немецких  военно-воздушных  сил  при  авиакорпусе  Мальцева.  В  конце марта
Ашенбреннер  завязал  в  Праге знакомство с  предприимчивым ученым  Теодором
Оберлендером,  большим  знатоком  русских  дел.  Оберлендер  в конце 20-х --
начале 30-х годов бывал в СССР в  качестве профессора сельского хозяйства из
Кенигсберга и даже, на подмосковной даче Радека, встречался  с  Бухариным, о
способностях  которого был самого высокого мнения. Ему не разрешили  вывезти
из страны заработанные деньги, и он потратил их на поездки  в Грузию. Позже,
при разработке плана "Барбаросса", абвер обратил внимание на этого человека,
и  он начал  войну в  украинском батальоне "Нахтигаль" ("Соловей"),  которым
командовали  немцы, а  затем, когда в  1942 году немецкие  войска  дошли  до
Кавказа, стал командиром антисоветского формирования горцев. В  формировании
поначалу  было около  1100 кавказцев, набранных  из военнопленных в немецких
лагерях.  Затем  отряд увеличился до  1600 человек  за счет перебежчиков  из
красноармейских частей, с которыми ему приходилось сражаться.
     330


     22 июня  1943  года, ровно  через два  года  после  вторжения  в  СССР,
Оберлендер  распространил в военных кругах меморандум о немецкой  политике в
России,  где выражал свое  возмущение  слепотой  немецких  властей,  которые
бессмысленными   жестокостями   восстановили  против  себя  людей,  поначалу
встречавших немцев как освободителей, и  сформулировал и обосновал  в десяти
предложениях  более  гуманную  и  разумную  политику,  назвав  е