оружных,  среди
которых были старики, вроде  генерала  Тихоцкого,  способного  передвигаться
только  ползком22.  Несколько  минут  английские  солдаты  дружно
орудовали прикладами винтовок  и  кирками, и многие казаки  были  избиты  до
потери сознания.  Некоторые  из  англичан  не отказали  себе в  удовольствии
подколоть лежащих на земле казаков штыком. Но в общем, как докладывал бравый
полковник  Брайар,  "вмешательство  возымело  должное  действие"  и  казачьи
офицеры залезли в грузовики.
     215


     Генерал  Краснов наблюдал  за  этой сценой  из  открытого  окна  своего
барака.  Несколько английских  солдат  бросились к  бараку,  чтобы  выволочь
оттуда и  старого генерала. Но такого  надругательства  казаки  потерпеть не
могли. Молодые офицеры подбежали к окну, взяли 76-летнего генерала на руки и
отнесли в грузовик. Краснову было разрешено сесть в кабине, рядом с шофером.
Его  внук,  Николай Краснов,  видел,  как  дед  перекрестился  и  прошептал:
"Господи, сократи наши страдания!"23
     Генерал Краснов  ехал в переднем  грузовике колонны,  которую  замыкала
машина, где находился генерал  Шкуро со штабом. Всего  в ночь с 28 на 29 мая
через Шпитталь проехало около 1600 казаков и  кавказцев.  Для некоторых этот
пункт оказался конечным: в  официальном рапорте  сообщалось  о трех попытках
самоубийства,   из  которых   "две  оказались   удачными"24.   Но
английский офицер, занимавшийся погрузкой казаков и обыскивавший после этого
лагерь,  сообщает  о  8-12  попытках  самоубийства.  По  меньшей  мере  трое
повесились на электрических шнурах, другие  перерезали  себе горло или  вены
осколками стекол25.  Некоторые офицеры решили не откликаться  при
регистрации  в  Юденбурге.  Трое  во время посадки на грузовики  спрятались;
потом  им  удалось  выбраться  на  волю,  за  колючую проволоку,  окружавшую
лагерь26.
     Но сотни других, менее удачливых  казачьих офицеров на  полной скорости
приближались  к   Юденбургу,   советской   границе   зоны.   Одного  казака,
спрыгнувшего с грузовика, поймали; в других беглецов стреляли. Лейтенант Дж.
Т. Петри, которому была  поручена охрана грузовиков, вспоминает об этом, как
и о том, что "офицеры на всем пути от Шпитталя до Клагенфурта выбрасывали за
борт  ремни, шпоры и знаки различия"27. Спешили казаки избавиться
и от  вещей,  которые могли бы  стать  добычей  сотрудников  НКВД,  так  что
английские   солдаты  вели  оживленную  торговлю,  где  в   качестве  валюты
фигурировали  сигареты. Английские  ребята не терялись  --  за одну сигарету
можно было получить золотые часы28.
     Через несколько  часов глазам  едущих в  передовом грузовике  предстала
посреди лесистой долины Мура панорама Юденбурга. Река служила демаркационной
линией  между  двумя армиями. Грузовики медленно  подъехали  к мосту,  вдоль
которого  стояли  английские  бронемашины  и  пулеметы.  Затем  вся  колонна
выстроилась  сбоку,  грузовики один  за другим переезжали  мост,  высаживали
живой груз на советской стороне и возвращались. Наверху, на столбе, болтался
как висельник кроваво-красный флаг СССР.
     Казаки  ожидали разгрузки,  сидя  в  грузовиках. Один  из них  попросил
разрешения  помочиться: на мосту стояли  специальные ведра  для  этой  цели.
Бежать ему было некуда, и английские охранники разрешили. Офицер  спрыгнул с
грузовика, направился к вед-
     216


     ру и  вдруг, резко рванувшись вперед, прыгнул  с утеса высотой  футов в
сто.  Английские  солдаты,  подбежавшие  к  обрыву, смогли  разглядеть  лишь
распростертое далеко внизу тело. Наверное, охранникам пришлось бы туго, если
бы  при  перекличке обнаружилась нехватка, но  им повезло.  Как писал  позже
майор  Гуд  из  танкового  эскорта,   покалеченного  офицера  не  без  труда
обнаружили и, умирающим, передали советским представителям.
     Перейдя  по мосту  на другую сторону, майор Гуд стал наблюдать за ходом
выдачи казаков. Но тут стоявший рядом с ним казачий офицер вытащил откуда-то
бритву, полоснул себя по горлу и окровавленный упал в предсмертных судорогах
к  ногам  английского  майора.  Фраппированный   таким  поворотом   событий,
английский майор осведомился у русской женщины-офицера, что ожидает казаков.
Она заверила его,  что "старшие офицеры будут  посланы  на перевоспитание, а
младших отправят на работы по восстановлению разрушенных советских городов".
Впрочем,  вскоре на тот  же  вопрос он получил совсем другой  ответ: капитан
Красной армии многозначительно провел ладонью по горлу29.
     В  тот  день  были  переданы  не все. Через два дня привезли  еще 83-х,
дежурных, оставшихся в лагере,  а  также  нескольких задержавшихся. Во главе
эскорта ехал  в "джипе"  лейтенант  Хемминг из  1-го Кенсингтонского  полка.
Подъехав  к  мосту,  Хемминг заметил,  что "между городом  и  шлагбаумом  на
расстоянии  примерно  мили  стояли  в ста  ярдах  друг  от  друга английские
солдаты, сжимая в руках  готовые к применению автоматы. Казачьи офицеры были
переданы  советскому полковнику,  выдавшему  расписку в получении,  и вскоре
скрылись из виду. В  заключение рапорта Хемминг пишет: "За  шлагбаум меня не
пустили,  но  я  заметил, что на прилегающих улицах не видно жителей,-- они,
несомненно, предпочли отсидеться по домам"30.
     Уж,    конечно,   не   равнодушие   заставило   обывателей   Юденбур-га
"отсиживаться".  Как писал мне военный комендант Юденбурга в то время, майор
Хэнбери-Трейси-Домвил, "...я-то  помню,  в какой ужас  повергла  горожан эта
акция англичан  --  юденбуржцы,  как  большинство австрийцев,  действительно
верили  в  британские  справедливость  и человечность... Помню я  и могилы в
окрестностях  Юденбурга, где  упокоились  несчастные  русские, погибшие  при
попытке к побегу. Эта операция  англичан [по репатриации казаков] вызвала  у
австрийцев  глубочайшее  отвращение".  Впрочем,  ни  майор  Гуд,  ни  прочие
британские охранники с тех пор не видели казачьих офицеров в живых.
     Но до англичан  еще долго  доносились  звуки,  по  которым  можно  было
составить представление о том, что происходит на другом  берегу Мура. Эдуард
Стюарт, бывший  мотоциклист связи  в Королевском сигнальном корпусе, написал
мне следующее:
     217


     Меня  вызвали  охранять английскую  часть  моста  в  Юденбур-ге,  когда
колонну русских казаков передавали Советам на другом конце моста. Официально
нам  так  и не сообщили причину выдачи этих несчастных, однако, как нам дали
понять, все они воевали вместе с немцами против  нас (что,  разумеется, было
ложью. --  Н. Т.). Мы понимали  также, что они  идут навстречу своей смерти,
насчет этого у нас не было ни малейших сомнений.
     Возле  моста  находилось   ведро  для   нечистот,   и   многие   казаки
воспользовались им,  хотя и  вовсе  не по  назначению.  Они бросали  в  него
немецкие  марки, часы и другие  вещи. Мне это казалось  странным, потому что
казаки могли справить нужду на всем  их пути до моста. Сам я не видел, чтобы
к  казакам применялось насилие, но я не ехал  с конвоем, а просто  стоял  на
мосту...  В ту  ночь  и  на  другой день  мы  начали  подсчитывать выстрелы,
доносившиеся  со  стороны   русского  сектора   под   аккомпанемент   самого
замечательного   мужского  хора,  который   я   когда-либо   слышал.  Голоса
разносились    по    всей    округе.   Выстрелы    сопровождались   веселыми
криками31.
     Казаки  умели умирать. Может быть, они пели, чтобы встретить смерть  со
словами литургии на устах,  а  может,  чтобы показать  англичанам,  как  они
умирают.
     Английские  солдаты,  находившиеся   тогда   в  Юденбурге,  могли  лишь
догадываться о судьбе казаков.  Но одному казачьему офицеру,  оказавшемуся в
аду, чудом удалось выбраться оттуда через  десять лет.  Речь идет  о Николае
Краснове,  внуке  старого генерала,  том  самом,  что  первым  встретился  с
английским  генералом  Арбетнотом  и рассказал  ему  не  только  о положении
казаков,  но и о себе,  подчеркнув  при  этом, что  сам  он  никогда не  был
гражданином большевистского  СССР.  И  вот, по  попущению все  это  знавшего
генерала Арбетнота, он был осужден без суда и следствия на десять  лет работ
в  страшных  сибирских  лагерях.  Лишь  немногие  смогли  пройти  через  это
испытание.  В  числе этих немногих оказался и Николай Краснов. Он  не только
дожил до конца своего срока -- ему, что совершенно невероятно, разрешили как
гражданину Югославии уехать из СССР. В декабре 1955 года он уехал в Швецию и
там  записал  все,  что помнил,-- от  лживых обещаний  англичан в Лиенце  до
карагандинского  ада.  Его  дед  и  товарищи-казаки  завещали  ему, если  он
выживет,  написать  мемуары,  рассказать миру  о  предательстве  англичан  и
жестокости советских властей. Он писал, стараясь не упустить ни единой, даже
самой мелкой подробности, и лишь закончив книгу, уехал в Аргентину, где жила
его жена Лили, кото-
     218


     рой за десять лет до того удалось  спастись от репатриации, скрывшись в
горах Австрии. Колина книга все-таки вышла  на русском и английском языках в
Соединенных Штатах.  Немного  людей  ее прочитало, а отрецензировало и  того
меньше. Странно, что автор умер вскоре после выхода книги. Не исключено, что
его отравило КГБ, отомстив ему за воспоминания32.
     Как  рассказывает Н. Краснов,  в Юденбурге генералы  Краснов,  Шкуро  и
Доманов, а также другие старшие  офицеры  содержались отдельно от остальных.
Всех согнали в большой литейный  цех металлургического завода,  генералов же
поселили в комнате, очевидно, бывшей канцелярии. Николай был вместе с дедом,
здесь   же  находились  его  отец  и  дядя.  На  первых  порах  их  охраняли
красноармейцы,  обращавшиеся с  ними  вполне  вежливо. С самого  начала было
очевидно, что для  советских главное во всем этом деле  -- захват знаменитых
белых генералов. Командир  части пригласил Краснова и Шкуро в свой штаб; он,
оказалось, тоже  участвовал в  гражданской войне, и  бывшие  противники живо
обсуждали битвы прежних  дней.  О политике разговора  не заходило. Советский
офицер был вежлив и почтителен.
     Вообще  советские  офицеры часто  наведывались  к  своим заключенным, и
разговор неизменно возвращался к 1918  году, когда красная кавалерия и белые
казаки схватились на  Дону и на Украине. Офицеры  с  почтительным  интересом
слушали  Краснова,  но наибольшим успехом пользовались рассказы легендарного
Шкуро,  пересыпанные  сочными  ругательствами и непристойностями. У  младших
офицеров,  знавших  о минувшей  войне лишь понаслышке,  шутливые  перебранки
стариков вызывали буквально приступы смеха. Многие с детства слышали легенды
о Шкуро, этом самом бесстрашном предводителе  казаков, и, конечно,  не могли
представить  себе, что через  25 лет после битв гражданской войны увидят его
собственными глазами!  Его  грубоватый  солдатский  юмор  с  равным  успехом
покорял  сердца красноармейцев  и казаков  фон  Панн-вица.  И они  неизменно
приходили  в  восторг,  когда  Шкуро,  нимало  не  стесняясь  в  выражениях,
рассказывал,  как  красная кавалерия  однажды  "заставила  нас  удирать  без
порток".
     Казацкие руководители старались  сохранять самообладание.  Но время  от
времени происходили события, напоминавшие, что судьбу их будут решать отнюдь
не братья-солдаты, а чиновники совсем иного рода:
     Навещали  нас также и молчаливые гости, офицеры контрразведки, СМЕРШа и
НКВД. Они входили в комнату, оглядывали нас, словно считая по головам, затем
уходили, плотно закрыв за собой дверь.
     219


     Среди  рядовых  красноармейцев  установилось странное,  но  единодушное
отношение  к пленным. На  белых офицеров  они смотрели снизу вверх, уважая в
них последовательных врагов, никогда  не прекращавших открытую борьбу против
большевиков.  Совсем другие чувства вызывали у них  бывшие  офицеры  Красной
армии,  вроде  Доманова.  К  ним  относились  с  презрением   или   попросту
игнорировали.
     Через  два  дня  Красновых, Доманова, Шкуро, Султана-Гирея, Васильева и
других старших офицеров  увезли на грузовиках. Но до посадки  им  предстояло
стать  свидетелями  типично  большевистского  ритуала  --  расстрела  одного
немецкого  лейтенанта  15-го казачьего полка  фон Паннвица.  Экзекуция  была
проведена крайне небрежно,  и офицеру НКВД пришлось добить несчастного. Этот
немец был не единственным пленным, выданным англичанами советским властям.
     Несколько  дней и  ночей на  заводе в Юденбурге  работали рас-стрельные
команды,   постоянные   залпы   глушились   запущенными   для    этой   цели
двигателями33.  После  такого  "предупреждения"  группу  казачьих
офицеров повезли под охраной в Грац, здесь они  провели  ночь в тюрьме НКВД,
наутро их перевели в  Баден под Веной, в другую тюрьму,  где офицеры  СМЕРШа
подвергли  их пристрастным  и  грубым  допросам. Как  и всем тем, кто прошел
сквозь эту организацию, многие вопросы показались им до глупости наивными --
словно  их придумал какой-то недоумок. Но  СМЕРШ разделял с  Красной  армией
интерес к знаменитостям, оказавшимся  в их  руках. Однажды утром,  например,
явились кадровые фотографы СМЕРШа и запечатлели семью Красновых. 4 июня всех
отвезли на ближайший аэродром. Вот что вспоминает  об этом бывший смершевец,
вскоре перебежавший к американцам:
     Однажды, в  конце весны 1945 года,  когда  мы уже  были в  Бадене,  мой
начальник, подполковник, предложил мне сопровождать его, пообещав  показать,
как он выразился, "живую историю".
     Они отправились на аэродром, куда привезли группу казаков.
     Когда  мы приехали, на поле уже  стоял самолет, готовый к отлету. Возле
был грузовик, накрытый брезентом,  а рядом собралась группа офицеров СМЕРШа,
к которым  мы и присоединились. Мой подполковник был здесь старшим по  чину.
--  Ну что ж,--  обратился к  подполковнику майор из оперативного  отдела,--
можно начинать?
     Подполковник кивнул. Из кабины грузовика  медленно вылез старый человек
в немецкой форме, на его широких плечах
     220


     красовались погоны русского генерала,  а на  шее висел  царский  орден,
какой-то белый крест.
     Это Краснов,-- подтолкнул меня локтем подполковник.--
     А вот это Шкуро.-- Я увидел маленького человека в генераль
     ской форме. Во время гражданской войны он был одним из
     главных врагов кавалерии Буденного, и бои с ним велись прямо
     в моем родном городе. Я глазел на них обоих с нескрываемым
     интересом, как, впрочем, и все остальные.
     Молодцы англичане!-- сказал подполковник.-- Награди
     ли Шкуро своим орденом, по имени каких-то ихних святых,
     вроде Михаила с Георгием, а теперь -- нате вам, стоило нам
     мигнуть -- и они тут же доставили голубчика.
     Все наши дружно рассмеялись.
     Из  грузовика вылезла  еще одна группа  офицеров в такой  же форме. Они
скрылись  в  самолете  в сопровождении солдата-энкаведешника  с автоматом  и
майора  из  оперативного отряда  СМЕРШа. Самолет  набрал скорость  и взмыл в
небо, по направлению к Москве и эшафоту34.
     В  Москве  офицеров  посадили  в  одну  из  тех  машин  для   перевозки
заключенных   с   надписью   "Хлеб",   которые   так   впечатляли   западных
корреспондентов, восторгавшихся процветанием советского народа35.
Вскоре  машина  подъехала к  месту назначения --  Лубянке. Офицеров  ввели в
здание и, проведя длинным коридором, рассадили по одиночным камерам. Николай
Краснов вспоминал в своей книге, какой ужас охватил его в тот момент:
     Щелкнул   замок.  Осматриваюсь.  Осматривать  тут  нечего.  Малюсенькое
помещение вроде  телефонной кабинки.  Низко  навис  потолок.  Помещение ярко
освещено. Глазам  больно. Сесть можно только  на пол  с согнутыми коленками.
Тишина.  Мало  воздуха.  Жарко.  Душно...  Полную  мертвящую  тишину  иногда
прерывает  душераздирающий  крик,  звериный   вой  кого-то  истязаемого  или
умирающего.
     Николай  Краснов недолго пробыл  в камере. Молчаливые охранники привели
его в подвал, где его обыскали.
     Обыск подходил к  концу, но в  это время открылась  дверь  и  в комнату
вошел... полковник НКВД.
     Все осмотрели? -- полушепотом спросил он. (Очевидно,
     у людей вырабатывается на Лубянке привычка говорить
     очень тихо.)
     Все.
     221


     -- ...А там?
     Начальник ударил  себя ладонью по лбу, как  бы говоря:  Ах дурак! Забыл
ведь!
     Нагнись! -- сказал он мне. Я нагнулся и вдруг взвыл от
     неожиданности, боли и отвращения. "Сам" полковник МВД,
     без всяких перчаток, соизволил залезть в мой анус пальца
     ми, без всяких церемоний стараясь открыть там то, что я, по
     его мнению, мог туда запрятать.
     Тихо! -- рявкнул он.-- Не орать!
     ...Осмотр был закончен.
     Одевайтесь,-- приказал полковник, вытирая пальцы
     о свой собственный платок. Повернувшись к надзирателям,
     он добавил.-- Оставьте ему пока все. И пуговицы, и погоны,
     и ремень и ведите его прямо к "нему".
     Николаю вскоре предстояло узнать, кто  такой этот таинственный "он". Но
сначала Николая отвели в приемную, где он, к своей радости, увидел отца и им
удалось обменяться несколькими словами. Их ввели в громадную комнату.
     В  самой  глубине  зала  стоял широченный  блестящий  письменный  стол.
Направо и налево от него,  как бы покоем,-- столы, покрытые сукном. На стене
огромный портрет "вождя" в форме генералиссимуса,  во весь  рост, метра  три
высотой.  На  противоположной стене  --  портрет  Берия. В  простенке  между
окнами, закрытыми  темно-красными  бархатными гардинами, портреты  членов ЦК
ВКП(б).  Весь  пол покрыт  дорогими  бухарскими коврами. Против  письменного
стола,  метрах  в  10 от него, стоял маленький столик  и два стула. Меня все
время  поражала полная  тишина. Как  будто  все здание притаилось,  замерло,
стояло где-то  вне  времени,  вне  пространства.  Как  будто  вокруг него не
бурлила, не  шумела, не двигалась Москва. За письменным столом без  движения
сидел  генерал в  форме войск МВД.-- ...Меркулов,--  шепнул за нашей  спиной
офицер.
     Это имя скорее всего ничего не сказало бы Антони Идену или  сотрудникам
английского МИДа, но Меркулов был  третьим человеком в СССР. Помощник Берии,
он сыграл  ключевую  роль в организации убийства 15 тысяч поляков в Катыни и
других местах в 1940 году. Нам неизвестно,  что думали об  уступках англичан
Сталин или Берия, хотя мы можем об этом догадываться, но Меркулов  беседовал
на эту  тему  с  Николаем Красновым,  и  Николаю единственному  суждено было
выжить после такой беседы. Только те, кто целиком прочел его
     222


     книгу, способны  понять, каким  чудом  было то, что  он  выжил. Вряд ли
Меркулов мог предположить, что стоящий перед  ним  молодой человек, бледный,
перепуганный,  проведя  одиннадцать лет в  лагерях,  окажется  на  Западе  и
опубликует рассказ об этой  встрече. Да и сам Николай, наверное, не надеялся
на такое чудо.
     Генерал молчал. Мы --  не шевелились.  Затем он медленно поднял тяжелую
голову и беззастенчиво, открыто стал нас осматривать, как  восковые фигуры в
паноптикуме.
     По приказу  Меркулова  принесли чай  и печенье, и  они остались втроем.
Сначала  министр НКВД сделал несколько  вежливых, хотя и мрачных  замечаний,
затем его настроение изменилось.
     Пауза. Генерал  ходил взад и вперед за  своим  столом,  мягко  и плавно
раскачиваясь в  бедрах и ловко поворачиваясь на каблуках: -- Как доехали? Не
укачало  ли и вас в самолете?.. Не  беспокоил  ли  вас  кто-нибудь? Есть  ли
какие-нибудь  жалобы? --  и не дождавшись ответа, скорее даже не интересуясь
им,  Меркулов  обратился прямо к отцу: -- Почему вы не курите, Краснов, и не
пьете чай? Вы, по-моему, не очень разговорчивы и дружелюбны. Я думаю, что за
этим молчанием вы пытаетесь  скрыть  ваше волнение... страх... а волноваться
вам, в  общем, совсем  не стоит. По крайней  мере, не в  этом кабинете.  Вот
когда вас  вызовут  к следователю,  я вам советую говорить  только  правду и
находить ответы на все вопросы, а  то...