и, добродушно смеясь, похлопал себя по животу.
   - Могу поклясться, она вошла в сговор с дьяволом,  чтобы  ввести  меня  в
искушение, перво-наперво в грех обжорства. А что это у вас, господин Кригер?
Чемодан? Вы переезжаете?
   Вытирая с лица дождевые капли, Штефан ответил:
   - Научные документы. Взял их домой пару недель назад, работал с  ними  по
вечерам.
   - Что, у вас совсем нет личной жизни?
   - Раз в две недели я выкраиваю для себя двадцать минут.
   Виктор неодобрительно пощелкал языком. Он подошел  к  столу,  занимавшему
треть тесной комнаты, взял трубку  и  позвонил  второму  ночному  дежурному,
который располагался в такой же проходной у главного входа  в  Институт.  По
правилам, когда кого-то впускали в здание в нерабочее время, дежурный всегда
предупреждал коллегу на другой стороне, прежде всего чтобы  избежать  ложной
тревоги и не застрелить ложного  нарушителя.  Роясь  в  карманах  в  поисках
связки ключей, Штефан подошел ко второй, внутренней, двери; вода,  стекая  с
его плаща, замочила истертую ковровую дорожку. Как  и  наружная  дверь,  эта
тоже была стальной и со скрытыми петлями. Открыть ее можно было только двумя
ключами одновременно: один находился у служащего, имевшего на то разрешение,
а другой - у  дежурного.  Деятельность  Института  была  столь  необычной  и
секретной, что ночной дежурный не имел доступа в лаборатории и комнаты,  где
хранились документы. Виктор положил трубку.
   - Как долго вы здесь пробудете, господин Кригер?
   - Часа два. Сегодня еще кто-нибудь работает?
   - Никто. Вы единственный мученик. А мучеников мало кто ценит. Даю  слово,
вы себя уморите, а ради чего? Кто о вас вспомнит?
   - Элиот написал: ?Святые и мученики правят из могилы?.
   - Элиот? Он вроде бы поэт?
   - Т. С. Элиот, да, он поэт.
   - ?Святые и мученики правят из могилы?? Что-то я о нем не слыхал.  Он  не
похож на  признанного  поэта.  Смахивает  на  подрывной  элемент.  -  Виктор
добродушно расхохотался, его явно забавляло нелепое предположение,  что  его
трудолюбивый друг может оказаться предателем.
   Вместе они отперли внутреннюю дверь. Штефан втащил чемодан со взрывчаткой
в холл на первом этаже и зажег свет.
   - Если у вас войдет в привычку работать по ночам, - сказал Виктор, - то я
подкормлю вас пирогами, которые печет моя жена.
   - Спасибо, Виктор, надеюсь, что это не станет привычкой.
   Дежурный закрыл металлическую дверь. Автоматически щелкнул замок.
   Оставшись один, Штефан  не  в  первый  раз  возблагодарил  небо  за  свою
выигрышную  наружность:   светловолосый,   с   правильными   чертами   лица,
голубоглазый. Именно поэтому он мог смело внести взрывчатку в  Институт,  не
опасаясь обыска. В нем не было ничего темного, непонятного, подозрительного;
он олицетворял идеал, особенно когда его лицо озаряла ангельская  улыбка,  и
таким людям, как Виктор,  которые  слепо  повиновались  государству  и  кому
сентиментальный патриотизм  мешал  разбираться  в  очень  многих  вещах,  не
приходило в голову сомневаться в его преданности родине, людям.
   Он поднялся на лифте на третий этаж и направился прямо к себе в  комнату,
включил на столе лампу на высокой гибкой  ножке.  Сняв  сапоги  и  плащ,  он
вытащил папку из шкафа и разложил ее  содержимое  на  столе,  чтобы  создать
полное впечатление, что он занят работой. Надо было сделать  все  возможное,
чтобы отвести подозрение, на случай пусть даже  маловероятного  появления  в
середине ночи еще одного из сотрудников.
   С чемоданом в одной руке и заранее  приготовленным  карманным  фонарем  в
другой он, минуя четвертый этаж, поднялся по  лестнице  до  самого  чердака.
Свет фонаря озарил толстые  стропила  с  торчащими  кое-где  плохо  забитыми
гвоздями. И хотя  на  чердаке  был  настил  из  неструганых  досок,  его  не
использовали под склад, и он был пуст, за исключением  серого  слоя  пыли  и
паутины. Под крутой, крытой черепицей крышей в  центре  чердака  можно  было
выпрямиться во весь рост, а ближе к краю ему придется работать согнувшись  и
стоя на коленях.
   Крыша была всего в нескольких сантиметрах, и ровный гул  дождя  напоминал
рев моторов бесчисленных  эскадрилий  бомбардировщиков,  идущих  на  бреющем
полете. Это был пророческий образ, потому что Штефан верил, что этому городу
уготована именно такая неотвратимая участь - разрушение.
   Он открыл чемодан. Работая с быстротой и ловкостью специалиста-взрывника,
он разместил пакеты пластиковой взрывчатки так, чтобы направить силу  взрыва
вверх и вниз. Взрыв должен был  не  просто  снести  крышу,  но  и  разрушить
средние этажи, чтобы тяжелая черепица и крыша рухнули вниз,  сметая  все  на
своем пути. Он спрятал пластиковые заряды между стропилами и в углах чердака
и даже приподнял несколько половых досок и засунул под них взрывчатку.
   Снаружи буря на мгновение стихла. Но скоро новые зловещие  раскаты  грома
раскололи ночь, и дождь хлынул  с  еще  большей  силой.  Задул  долгожданный
ветер, завывая и голося в водостоках и  под  карнизами;  странный  заунывный
голос, казалось, угрожал городу и одновременно оплакивал его.  Заледенев  на
холодном чердаке, Штефан делал  свою  тонкую  работу  дрожащими  руками.  И,
несмотря на дрожь, его внезапно бросило в пот.
   Он вставил детонатор в каждый заряд и протянул провода от всех зарядов  в
один из углов чердака. Он присоединил их к одному общему медному  проводу  и
опустил его в вентиляционный колодец, который шел вниз до самого подвала.
   Заряды и  провода  были  спрятаны  достаточно  надежно,  их  нельзя  было
обнаружить поверхностным взглядом, только открыв дверь  на  чердак.  Но  при
более внимательном осмотре или использовании чердака  Под  склад  провода  и
пластик были бы, конечно, обнаружены.
   Нужно было, чтобы в течение двадцати четырех часов  никто  не  входил  на
чердак. Это представлялось не такой уж невыполнимой  задачей,  поскольку  он
был единственным человеком в Институте, посетившим чердак за многие месяцы.
   Завтра ночью он  привезет  сюда  второй  чемодан  и  установит  заряды  в
подвале. Два взрыва, сверху и снизу, сокрушат  здание,  и  это  единственный
путь превратить его? вместе с содержимым, в груду обломков  камня  и  кусков
искореженного железа. После взрыва, а за ним пожара тут не останется никаких
документов,  чтобы  продолжить  опасные  исследования.  Большое   количество
взрывчатки, как бы продуманно он ни обработал и ни  разместил  ее,  повредит
дома вокруг Института, и он опасался, что при взрыве погибнут ни  в  чем  не
повинные люди. Но другого выхода не было. Он не решился уменьшить количество
взрывчатки, оно было необходимо для полного уничтожения всех документов и их
копий, иначе работу можно будет быстро возобновить. Этому проекту  следовало
немедленно положить конец, от этого зависела судьба  всего  человечества.  А
ему придется взять на душу гибель невинных людей.
   За два часа, около трех утра, он закончил работу на чердаке.
   Он вернулся в свою комнату на третьем этаже и некоторое  время  сидел  за
столом. Он не мог уйти, пока не высохнут его влажные от пота волосы и он  не
уймет наконец дрожь; все это могло вызвать подозрение Виктора.
   Он  закрыл  глаза.  Представил  лицо  Лоры.  Мысль  о  ней   всегда   его
успокаивала. Сам факт ее существования умиротворял и поддерживал его.

4

   Друзья Боба Шейна не  хотели,  чтобы  Лора  присутствовала  на  похоронах
своего отца. Они считали, что для двенадцатилетней девочки это будет суровым
испытанием. Однако Лора настаивала, она хотела во  что  бы  то  ни  стало  в
последний раз попрощаться с отцом, и тут никто не мог ее остановить.
   Четверг двадцать четвертого июля 1967 года был самым ужасным  днем  в  ее
жизни, более печальным, чем вторник, когда умер отец. Безразличие, вызванное
шоком, постепенно исчезло, и Лора, пробуждаясь к жизни, с трудом  сдерживала
и контролировала свои чувства. Она начала понимать, как много потеряла.
   Она выбрала в своем гардеробе синее платье, потому  что  у  нес  не  было
черного. Она надела черные туфли и  синие  носки,  она  беспокоилась  насчет
носков, потому что они казались ей детскими, несерьезными.  Но  она  никогда
прежде не носила нейлоновых  чулок  и  не  решилась  впервые  надеть  их  на
похороны. Она знала, что отец будет смотреть на нее сверху с небес во  время
службы, и хотела быть такой, какой он привык ее видеть. Ему было  бы  стыдно
за нее, надень она прозрачные нейлоновые чулки: неуклюжий подросток, который
старается походить на взрослую девушку.
   В зале при похоронном бюро, где проходила заупокойная служба, она  сидела
в первом ряду между Корой Ланс, хозяйкой дамской  парикмахерской  неподалеку
от бакалейной лавки Шейна, и Анитой Пассадополис,  которая  вместе  с  Бобом
занималась благотворительностью от  пресвитерианской  церкви  св.Андрея.  Им
обеим было под шестьдесят, и, как добрые бабушки, они  старались  поддержать
Лору, ласково прикасаясь к ней и бросая на нее озабоченные взгляды.
   Они напрасно беспокоились. Она не собиралась плакать, кричать и рвать  на
себе волосы. Она понимала, что такое смерть. Это удел каждого.  Смертны  все
без исключения: люди, животные, птицы, растения. Даже древние секвойи, и  те
в  конце  концов  умирают,  хотя  они  и  прожили  двадцать   или   тридцать
человеческих жизней, что казалось несправедливым. С другой стороны,  прожить
тысячу  лет  деревом  куда  скучнее,  чем  сорок-пятьдесят  лет   счастливым
человеком. Отцу было всего сорок два, когда у него  остановилось  сердце  от
внезапного приступа, что, конечно, было очень рано. Но так уж  устроен  мир:
слезами горю не поможешь. Лора гордилась своей рассудительностью.
   Кроме  того,  смерть  не  означала  конца  человеческого   существования.
Наоборот, смерть была только его началом. За нею  следовала  другая,  лучшая
жизнь. Лора верила в это, потому что так  сказал  ей  отец,  а  отец  всегда
говорил правду. Отец был самым правдивым человеком и таким добрым, мягким.
   Когда пастор подошел к кафедре рядом с гробом,  Кора  Ланс  склонилась  к
Лоре:
   - Как ты себя чувствуешь, дорогая?
   - Я? Хорошо, - ответила она, отводя взгляд.  Ей  не  хватало  сил,  чтобы
смотреть кому-нибудь в глаза, поэтому она сосредоточенно изучала  окружавшие
ее предметы.

***

   Она впервые была в похоронном бюро, и ей здесь не нравилось. Ноги вязли в
чересчур пушистом бордовом ковре. Занавеси и обивка были тоже  бордовыми,  с
узенькой золотой  отделкой,  а  лампы  венчали  бордовые  абажуры;  невольно
казалось, что декоратор помешался на этом цвете, что это был его фетиш.
   "Фетиш? было новое слово для Лоры. Она слишком часто его употребляла, как
всегда, к месту и не к месту она употребляла все новые  слова,  но  тут  оно
было кстати.
   Недавно, когда она впервые узнала  чудесное  словечко  ?секвестровать?  в
смысле  ?лишать?  или  ?изолировать?,  она  использовала  его   при   каждой
возможности, пока отец не стал поддразнивать ее: ?Как поживает  сегодня  моя
секвестрованная  Лора??  или  ?Картофельные  чипсы  быстро  раскупают,  надо
разместить их поближе к кассе, а то в этом углу  они  вроде  секвестрованы?.
Ему нравилось смешить ее сказками о жабе сэре Томми, британском подданном  и
земноводном, которого он выдумал, когда ей было восемь лет,  и  чью  смешную
биографию он  чуть  ли  не  каждый  день  украшал  новыми  подробностями.  В
некотором отношении отец был большим ребенком, чем сама Лора, и она  обожала
его за это.
   У  нее  задрожала  губа.  Она  ее  прикусила.  Изо  всех  сил.  Если  она
расплачется, значит, она не верит  в  то,  что  отец  всегда  говорил  ей  о
загробной, лучшей, чем эта, жизни. Если она расплачется,  значит,  он  умер,
умер окончательно и навсегда, finita.
   Ей хотелось, чтобы ее подвергли секвестрации в  ее  комнате  над  лавкой,
чтобы она лежала в кровати, натянув на голову одеяло. Ей понравилась  мысль,
что слово ?секвестрация? может стать ее ?фетишем?.

***

   Из похоронного бюро  они  направились  на  кладбище.  Кладбище  было  без
памятников. Бронзовые дощечки на низких мраморных основаниях,  установленные
на одном уровне с  землей,  отмечали  могилы.  Зеленые  лужайки  на  холмах,
затененные огромными индейскими лаврами и невысокими магнолиями, можно  было
спутать с парком, местом игр, смеха и радости, если бы не  открытая  могила,
над которой уже был подвешен гроб Боба Шейна.
   Прошлой ночью Лора дважды просыпалась от раскатов отдаленного грома, и  в
полусне ей чудилась вспыхивающая за окном молния; но если в  ночной  тьме  и
разразилась гроза не по сезону, то теперь от нее не осталось и следа.
   Безоблачное небо сияло голубизной.
   Лора стояла между Корой ?Анитой, которые  ее  обнимали  и  шептали  слова
утешения, но ни их слова, ни их жесты  не  согревали  Лору.  Холодная  тоска
росла в ее груди с каждым словом заупокойной молитвы, и ей казалось, что она
стоит,  продрогнув  на  ледяном  ветру,  а  не  в  тени  деревьев  в  жаркое
безветренное июльское утро.
   Представитель похоронной службы включил мотор лебедки. Гроб с телом  Боба
Шейна начал медленно опускаться в могилу.
   Не в силах следить за медленным движением  гроба,  чувствуя,  что  у  нее
перехватило  горло,  Лора  отвернулась,  вырвалась  из  заботливых   объятий
добровольных бабушек и пошла в глубь кладбища. Она  была  холоднее  мрамора;
она не могла больше  оставаться  в  прохладной  тени.  Она  замедлила  шаги,
почувствовав на лице теплые лучи солнца, но и они не согревали ее.
   Она остановилась на склоне пологого  холма  и  с  минуту  смотрела  вниз,
прежде чем заметила человека  вдали,  на  другом  конце  кладбища,  на  краю
лавровой рощи. На нем были светло-коричневые брюки и белая рубашка, которая,
казалось, слабо светилась в тени деревьев, как если бы он  был  привидением,
променявшим свой ночной приют на яркое сияние дня.  Он  наблюдал  за  ней  и
другими участниками похорон у могилы Боба Шейна. Лора  не  могла  разглядеть
его лица, но определила, что он высокий, крепкий, светловолосый..,  и  очень
ей знакомый.
   Она  заинтересовалась  им,  хотя  не  могла  объяснить   почему.   Словно
зачарованная, она спустилась вниз по склону, пробираясь между могилами.  Чем
ближе она подходила к светловолосому человеку,  тем  более  знакомым  он  ей
казался. Сначала он не реагировал на ее приближение, но она чувствовала, что
он напряженно ее разглядывает; ощущая на себе тяжесть его взгляда.
   Кора и Анита звали ее, но она не обращала на них внимания.  В  непонятном
волнении она ускорила шаги, и теперь не более тридцати футов отделяли ее  от
незнакомца.
   Человек отступил в  призрачную  тень  под  деревьями.  Опасаясь,  что  он
ускользнет от  нее,  прежде  чем  она  хорошенько  его  рассмотрит,  -  хотя
непонятно, почему ей это: было важно, г  Лора  побежала  бегом.  Подошвы  ее
новых черных туфель скользили по траве, и несколько; раз она чуть не  упала.
Трава  в  том  месте,  где  он  стоял,  была  примята;  значит,  он  не  был
привидением.
   Лора заметила легкое движение среди деревьев, белое  пятно  его  рубашки.
Она поспешила за ним. Редкая бледная трава росла  в  тени  лавров,  куда  не
проникали лучи солнца. Корни деревьев  выступали  из-под  земли,  обманчивые
тени уводили в сторону. Она споткнулась и, чтобы не  упасть,  ухватилась  за
ствол дерева, удержалась на ногах, посмотрела по сторонам и обнаружила,  что
человек исчез.
   В роще росло не менее сотни  деревьев.  Их  ветви  густо  переплелись,  и
солнечные лучи тонкими  золотыми  нитями  пробивались  сквозь  чащу,  словно
неведомая пряха распускала небесную материю.  Вглядываясь  в  темноту,  Лора
пробиралась вперед. Много раз ей казалось, что она его настигла,  но  всякий
раз ее обманывало движение ветвей, игра  света  и  собственное  воображение.
Подул ветерок, в шуме листьев ей почудились крадущиеся шаги, и она  побежала
на этот звук, уводивший ее все дальше и дальше.
   Через несколько минут она вышла из рощи  на  дорогу,  которая  пересекала
другую часть обширного  кладбища.  На  обочине,  блестя  на  солнце,  стояли
автомобили, а неподалеку группа людей у другой  могилы  слушала  заупокойную
службу.
   Тяжело дыша, Лора остановилась у дороги, недоумевая, куда исчез человек в
белой рубашке и какая сила увлекла ее в погоню за ним.
   Солнце по-прежнему обжигало все вокруг, ветерок,  не  успев  разыграться,
прекратился, полная тишина вновь  опустилась  на  кладбище  -  Лора  ощутила
беспокойство. Лучи солнца, казалось, струились сквозь нее, как если  бы  она
была прозрачной, и она чувствовала себя удивительно легкой, почти невесомой,
и в то же время испытывала головокружение: она была словно во сне  и  парила
над странным пейзажем.
   "Сейчас я упаду в обморок?, - подумала она.
   Она оперлась о крыло стоявшей  машины,  сжала  зубы,  стараясь  сохранить
сознание.
   И хотя ей было всего двенадцать, она редко мыслила  или  действовала  как
ребенок, да она никогда и не  считала  себя  ребенком  до  того  момента  на
кладбище,  когда  вдруг  почувствовала  себя  совсем  маленькой,  слабой   и
беспомощной.
   Коричневый  ?Форд?  неторопливо  ехал  по  дороге  и  замедлил  движение,
приближаясь к ней. За рулем сидел человек в белой рубашке.
   И тут она вспомнила, почему он казался ей таким  знакомым.  Налет  четыре
года тому назад. Ее ангел-хранитель. Она никогда не забудет его  лицо,  хотя
тогда ей было всего восемь лет.
   Он почти остановил машину и еле двигался, не спуская с  нее  взгляда.  Их
разделяло всего несколько футов.
   Через открытое окно автомобиля можно было рассмотреть каждую черточку его
красивого лица, запомнившегося ей в тот страшный день, когда впервые увидела
его в магазине. Его ярко-голубые глаза сохранили всю свою  притягательность.
Их взгляды встретились, она вздрогнула.
   Он хранил молчание и без  улыбки,  напряженно  рассматривал  ее,  как  бы
стремясь сохранить в памяти каждую черточку. Он смотрел на нее, как человек,
пересекший пустыню, смотрит  на  родник  прохладной  воды.  Его  молчание  и
упорный взгляд пугали Лору, но в  то  же  время  наполняли  душу  непонятным
спокойствием.
   Машина проезжала мимо. Она закричала:
   - Остановитесь!
   Обретя новые силы, она бросилась за ?Фордом?. Незнакомец  нажал  на  газ,
и ?Форд? выскочил за ворота кладбища, оставив ее в одиночестве  под  палящим
солнцем, пока сзади она не услыхала мужской голос:
   - Это ты, Лора?
   Она обернулась, но сначала никого не увидела. Голос опять  позвал  ее  по
имени, очень негромко, и неподалеку, в глубокой  фиолетовой  тени  индейских
лавров, она заметила мужчину. Он был в черных брюках  и  рубашке,  абсолютно
неуместных в этот солнечный день.
   Озадаченная, влекомая любопытством,  Лора  направилась  к  человеку;  она
спрашивала себя, не связан ли он каким-то образом с  ее  ангелом-хранителем.
Она была уже совсем рядом, когда вдруг поняла, что  черная  одежда  была  не
единственной причиной его дисгармонии с теплым безоблачным летним  днем:  он
дышал зимней стужей, холод исходил от него самого, словно он был создан  для
жизни за Полярным кругом или в ледяных пещерах высоких заснеженных гор.
   Она остановилась в двух шагах от него. Он больше ничего  не  говорил,  но
смотрел на нее с любопытством.
   Она заметила шрам на его левой щеке.
   - Почему  именно  ты?  -  спросил  ледяной  человек  и  двинулся  вперед,
протягивая к ней руки.
   Лора, спотыкаясь, отступила назад, крик застрял у нее в горле.
   Кора Ланс позвала из рощи:
   - Лора! Где ты, Лора?
   Голос Коры спугнул незнакомца, он повернул назад  и  стал  углубляться  в
заросли лавров, а его облаченная в черное фигура слилась с тенями, будто  он
был не человеком, а порождением мрака, которое на миг обрело жизнь.

***

   Через пять дней после похорон, во вторник двадцать  девятого  июля,  Лора
вернулась в свою комнату  над  бакалейной  лавкой.  Она  укладывала  вещи  и
прощалась с местом, кото