е концов Метробий, - пока
не исполнишь твоего желания. Знай же, что я  подозреваю  -  и  имею  на  это
немало оснований, - что Спартак влюблен в Валерию, а она - в него.
   - А! Клянусь факелами Эринний-мстительниц! - вскричала  девушка,  свирепо
сжимая кулаки и внезапно побледнев. - Может ли это быть?
   - Все наводит меня на эту мысль, хотя  у  меня  нет  доказательств...  Но
смотри, не пророни никому ни слова об этом...
   - Ax!.. - говорила Эвтибида, впав в задумчивость, и как бы говоря сама  с
собой. - Ax!.. Вот почему... Конечно, иначе не могло  быть..  Только  другая
женщина... Другая.., другая!.. - воскликнула она в диком исступлении, - вот,
вот, кто тебя побеждает своей красотой , бедную, безумную.., вот,  кто  тебя
победил!
   И  говоря  это,  она  закрыла  лицо  руками  и  разразилась  безудержными
рыданиями Легко себе представить, как удивил Метробия этот неожиданный взрыв
рыданий  и  эти  бессвязные  слова,  раскрывавшие  тайну  любви.   Эвтибида,
прелестная Эвтибида, по которой вздыхали наиболее знатные и богатые патриции
и которая до сих пор не любила никого, пылала безумной  любовью  к  храброму
гладиатору. Привыкшая презирать всех  своих  высокопоставленных  обожателей,
она оказалась отвергнутой низким рудиарием. К чести Метробия он почувствовал
глубокое  сострадание  к  несчастной  и,  приблизившись  к   ней,   старался
приласкать ее.
   - Но может быть.., это не правда... Я, может быть, ошибся.., может  быть,
это плод моей фантазии.
   - Нет, ты не ошибся... Нет, это не  фантазия...  Это  правда,  правда,  я
знаю, я чувствую, -  возразила  девушка,  вытирая  заплаканные  глаза  краем
пурпурного плаща.
   И спустя мгновение, она твердо добавила глухим голосом:
   - Во всяком случае хорошо, что я это узнала.., хорошо, что ты открыл  мне
это...
   - Но, умоляю.., не выдавай меня...
   - Не бойся, Метробий, не бойся, напротив,  я  тебя  отблагодарю,  сколько
могу, и если ты поможешь мне довести до конца мой план,  ты  увидишь,  какие
доказательства признательности может дать Эвтибида.
   И после минуты молчания она снова сказала задыхающимся голосом:
   - Ступай, отправляйся немедленно в Кумы.., но сейчас.., сегодня  же..,  и
следи за каждым их шагом, за каждым движением, за каждым вздохом...  Доставь
мне улику, и мы отомстим сразу и за честь Суллы и за мою женскую гордость.
   С этими  словами  девушка,  вся  трепетавшая  от  волнения,  выбежала  из
комнаты, бросив на ходу ошеломленному Метробию:
   - Обожди меня немного... Я сейчас вернусь.
   Через минуту, вернувшись в экседру, она подала Метробию  тяжелую  кожаную
сумку и сказала:
   - Возьми эту  сумку,  в  ней  находится  тысяча  аурей.  Подкупай  рабов,
соблазняй рабынь,  но  достань  доказательство,  понимаешь...  И  если  тебе
понадобятся еще деньги...
   - Хватит и этих..
   -  Хорошо!  Трать  их,  не  скупясь,  я  тебе  возмещу...  Но   ступай..,
отправляйся сегодня же, не  останавливайся  ни  разу  в  пути..  Возвращайся
скорее с уликами.
   Говоря это, она выталкивала бедного человека из экседры. Проводив его  по
коридору, который тянулся вдоль салона, мимо алтаря,  посвященного  домашним
богам, мимо бассейна для  дождевой  воды,  в  переднюю,  она  сказала  рабу,
исполнявшему обязанности привратника:
   - Ты видишь, Гермоген, этого человека... Когда бы он ни пришли, ты тотчас
же проводишь его в мои комнаты.
   Попрощавшись с Метробием, Эвтибида быстро вернулась к себе и заперлась  в
своем кабинете. Сперва она долго ходила по комнате, тысячи  желаний,  тысячи
чувств сражались на ее возбужденном  лице,  зловеще  освещенном  блеском  ее
ужасных глаз, не имевших в себе больше  ничего  человеческого,  напоминавших
глаза бешеного зверя. Затем, вновь разразившись  плачем,  она  бросилась  на
диван и что-то шептала, впиваясь зубами в свои белоснежные руки:
   - О, Эвмениды!.. Дайте мне отомстить,  и  я  вам  воздвигну  великолепный
алтарь!.. Мести я жажду, мести хочу!.. Мести...
   Чтоб объяснить этот яростный гнев нежной Эвтибиды, мы в  немногих  словах
расскажем читателям о том, что произошло за два  месяца,  протекшие  с  того
дня, когда Валерия, побежденная охватившей ее пылкой  страстью  к  Спартаку,
отдалась ему.
   У  гладиатора,  при  мужественной   удивительной   красоте   тела,   было
благородное  привлекательное  лицо,  мягко  освещенное  кротким   выражением
доброты, милой улыбкой; необыкновенная сила чувства струилась из его больших
синих глаз. Неудивительно, что он зажег в сердце Валерии страсть,  столь  же
глубокую и сильную, как та, которая потрясла его душу. Очень  скоро  знатная
дама, которая с каждым часом открывала новую добродетель, новое  достоинство
в благородной душе молодого человека, была всецело покорена им. Она  уже  не
только любила его без памяти, но уважала и восхищалась им так, как несколько
месяцев до этого она думала, что сможет уважать и почитать, если не  любить,
Луция Корнелия Суллу.
   Спартак был неописуемо счастлив. В этом опьянении любовью, в этой полноте
счастья, в этом высшем экстазе, он стал  эгоистом,  совершенно  забыл  своих
товарищей по несчастью, забыл цепи, еще до вчерашнего  дня  сковывавшие  его
ноги, святое дело свободы, которое он клялся себе самому довести  до  конца,
каким бы то ни было способом.
   И в то время, как Спартак находился в таком душевном состоянии  и  считал
себя самым счастливым человеком в мире, он получил несколько приглашений  от
Эвтибиды. Она настойчиво звала его будто бы по делам  заговора  гладиаторов.
Спартак, наконец, отправился к куртизанке.
   Эта девушка, которой  не  исполнилось  еще  двадцати  четырех  лет,  была
четырнадцати лет уведена в рабство. В 668 году от основания Рима, то есть за
восемь лет до описываемых событий, Сулла взял  после  продолжительной  осады
Афины, в окрестностях которых родилась Эвтибида. Попав  в  руки  развратного
патриция она, по приводе завистливая, гордая и  склонная  к  дурному,  очень
скоро утратила всякое чувство стыда в угаре сладострастных оргий. В короткое
время эта девушка, погрязшая в кутежах, получившая свободу  благодаря  любви
старого развратника, всецело отдалась позорной жизни  и  приобрела  влияние,
силу и богатство Кроме редкой красоты  природа  щедро  одарила  эту  женщину
умом, который она усиленно  изощряла  придумыванием  всевозможных  интриг  и
коварных козней. Когда все тайны  зла  стали  ей  уже  известны,  когда  она
пресытилась наслаждениями и испытала все  страсти,  развратная  жизнь  стала
вызывать в ней отвращение. Как раз в это время она впервые увидела Спартака;
сочетание геркулесовской силы  с  необыкновенной  красотой  пробудило  в  ее
сердце чувственный каприз, сотканный, из прихоти и пылкого желания;  она  не
сомневалась, что сможет его легко удовлетворить.
   Но когда, хитростью заманив Спартака в свой дом,  она  увидела,  что  все
средства обольщения, подсказываемые ее порочной душой, напрасны,  когда  она
поняла, что рудиарий не поддается ни на какие приманки,  словом,  когда  она
убедилась, что перед ней единственный человек в мире, который отверг то, что
было предметом ненасытного желания для всех остальных - тогда грубая прихоть
куртизанки постепенно и незаметно для самой Эвтибиды превратилась в истинную
страсть, ставшую ужасной вследствие порочности этой женщины.
   Вскоре Спартак, сделавшийся  учителем  гладиаторов  Суллы,  отправился  в
Кумы, в окрестностях  которых  находилась  очаровательная  вилла  диктатора.
Здесь Сулла поселился со своей семьей и двором.
   Эвтибида,  столь  глубоко  оскорбленная  в  своем  чувстве  и  самолюбии,
инстинктивно догадывалась, что только другая  любовь,  только  образ  другой
женщины мешал Спартаку броситься в ее объятия. Она всячески старалась забыть
рудиария и выбросить память о нем из головы, но тщетно! Человеческое  сердце
так устроено, - и это было всегда! - что оно желает именно того, что ему  не
дается, и чем сильнее препятствия,  мешающие  исполнению  его  желаний,  тем
сильнее упорствует оно в стремлении удовлетворить их. Вот  почему  Эвтибида,
такая беззаботная и счастливая до этого дня,  оказалась  в  самом  печальном
положении, в каким только может оказаться человеческое существо,  обреченное
жить среди опостылевшего богатства и всех внешних признаков счастья.
   И читатели видели, с какой радостью Эвтибида  ухватилась  за  возможность
отомстить сразу и человеку, которого она в одно и то же время  ненавидела  и
любила, и счастливой сопернице.
   В то время, как Эвтибида в  своем  кабинете  давала  волю  порывам  своей
порочной души, а Метробий верхом на добром коне скакал  в  Кумы,  в  таверне
Венеры Либитины происходили не менее важные события.
   В сумерки семнадцатого дня апрельских календ  (16  марта)  676  года  два
гладиатора собрались у Лутации Одноглазой поесть сосисок и жареной свинины и
выпить велитернского и тускуланского вина.
   Во главе стола, в качестве распорядителя  этого  пиршества  сидел  Крикс,
гладиатор-галл, о котором уже упоминалось. Благодаря своей силе  и  мужеству
он заслуженно пользовался авторитетом среди своих  товарищей  и  дорерием  и
уважением Спартака.
   Стол, вокруг  которого  сидели  гладиаторы,  был  приготовлен  во  второй
комнате харчевни. Поэтому гладиаторы чувствовали себя здесь свободно и уютно
и могли без опаски говорить о своих делах, тем более, что в  первой  комнате
было мало посетителей. Да и те немногие, что попали сюда в этот час,  наспех
выпивали чашку тускуланского вина и уходили по своим делам.
   Усевшись за столом вместе со своими  товарищами.  Крикс  заметил,  что  в
одном углу комнаты  находился  маленький  столик  с  остатками  закусок,  за
которым, очевидно, кто-то недавно сидел.
   - Ну-ка скажи, Лутация Кибела, мать богов, - сказал  Крикс,  обращаясь  к
хозяйке, хлопотавшей вокруг стола. - Скажи мне, Лутация, кто обедал за  этим
столиком?
   Лутация обернулась и воскликнула с изумлением.
   - Куда же он ушел? Вот шутка!.. И спустя мгновение добавила:
   - Ax!., да поможет мне Юнона Луцина,..
   - В родах твоей кошки... - пробормотал один из гладиаторов.
   - Он меня ограбил, не  уплатил  по  счету.  И  с  этими  словами  Лутация
побежала к столику, между тем как Крикс снова спросил:
   - Да кто же этот неизвестный, которого ты скрываешь под именем "он"?
   - Ах! - сказала, облегченно вздохнув, Одноглазая. - Я его оклеветала... Я
знала, что он честный человек. Он оставил на столе восемь сестерций в уплату
по счету... Это даже больше, чем с него следовало,  в  его  пользу  остается
четыре с половиной асса.
   - Чтобы тебя язвы разъели, скажешь ты, наконец!..
   - Бедняга, - продолжала Лутация, убирая со столика, - он забыл дощечку со
своими записями и свой стилет.
   - Пусть Прозерпина сегодня же слопает  твой  язык,  сваренный  в  сладком
уксусе,  старая  мегера!  Назовешь  ты,  наконец,  нам   имя   таинственного
посетителя! - закричал Крикс, выведенный из терпения болтовней Лутации.
   - Зачем вам  его  имя  ,  попрошайки,  вы  любопытнее  баб,  -  осветила,
рассердившись, Лутация. - Здесь за этим  столом  ужинал  сабинский  торговец
зерном, прибывший в Рим по своим делам: уже несколько дней он приходит  сюда
в этот именно час.
   - А ну-ка, покажи мне,  -  сказал  Крикс,  отнимая  у  Лутации  маленькую
деревянную дощечку, покрытую  воском  и  костяную  палочку,  оставленную  на
столе. И он стал читать то, что записал торговец.
   Здесь   были,   действительно,   отмечены   разные   партии   зерна,    с
соответствующими ценами сбоку и  с  именами  собственников  зерна,  которые,
по-видимому, получили от торговца задатки, так  как  рядом  с  именами  были
разные цифры - Но я не понимаю, - продолжала  Лутация  Одноглазая,  -  когда
именно он ушел... Я могла бы поклясться, что в тот момент, когда  вы  вошли,
он был еще здесь... А.., понимаю! Должно быть, он меня позвал, когда я  была
занята приготовлением сосисок для вас и так как очень спешил, то  и  ушел..,
оставив деньги, как честный человек.
   И Лутация, получив обратно  палочку  и  дощечку  с  записями,  удалилась,
приговаривая:
   - Завтра.., если он придет.., а он придет наверно, я отдам ему  все,  что
ему принадлежит.
   Гладиаторы ели почти в полном молчании и лишь спустя некоторое время один
из них спросил:
   -  Итак,  о  солнце  нет  никаких  известий  <Условный   знак,   принятый
гладиаторами, чтобы иметь возможность говорить без боязни, что их поймут,  в
гладиаторских школах и в присутствии людей, чуждых их  заговору  Солнце  это
великий учитель, то есть, Спартак. (Примеч. автора)>?
   - Оно все время за тучами <Он не прислал приказов и хранит еще  молчание.
(Примеч. автора)>, - ответил Крикс.
   - Однако, это странно, - заметил один.
   - И непонятно, - прошептал другой.
   - А муравьи? <А заговорщики? (Примеч. автора).>
   - спросил третий, обращаясь к Криксу.
   - Они растут числом и усердно занимаются своим делом, ожидая  наступления
лета <Сигнал восстания. (Примеч. автора).>.
   - О, пусть придет скорее лето, и пусть солнце, сверкая  во  всемогуществе
своих лучей обрадует трудолюбивых муравьев и  сожжет  крылья  коварным  осам
<Римлянам. (Примеч. автора).>.
   - А скажи мне. Крикс, сколько звезд уже видно <Каково число  сторонников.
(Примеч. автора).>?
   - Две тысячи двести шестьдесят на вчерашний день.
   - А появляются ли еще новые?
   - Они будут  появляться  до  тех  пор,  пока  лучезарный  свод  небес  не
засверкает над миром, весь покрытый мириадами звезд.
   - Гляди на весло <Внимание, кто-то идет.  (Примеч.  автора).>,  -  сказал
один из гладиаторов, увидя эфиопку-рабыню, которая внесла вино.
   Когда она ушла, гладиатор-галл сказал на ломаном латинском языке:
   - В конце концов мы здесь одни и можем говорить  свободно,  не  затрудняя
себя условным языком, которому я,  недавно  только  примкнувший  к  вам,  не
научился  еще  как  следует;  итак,  я   спрашиваю   без   всяких   фокусов,
увеличивается ли число сторонников? Когда  мы  сможем,  наконец,  подняться,
вступить серьезно в бой и показать нашим высокомерным господам, что  мы  так
же храбры, как они, и даже храбрее их?..
   - Ты слишком спешишь, Брезовир, - возразил Крикс, улыбаясь, - ты  слишком
спешишь и горячишься. Число сторонников Союза растет изо дня в  день,  число
защитников святого дела увеличивается с каждым часом, с каждым мгновением..,
так, например, сегодня же вечером в час первого факела, в лесу,  посвященном
богине Фуррине, по ту  сторону  Сублицийского  моста,  между  Авентинским  и
Яникульским холмами  будут  приняты  в  члены  нашего  Союза  с  соблюдением
предписанного обряда еще одиннадцать верных и испытанных гладиаторов.
   - В лесу богини Фуррины, - сказал пылкий Брезовир, - где еще стонет среди
листвы  дубов  неотмщенный  дух  Кая  Гракха,  благородной  кровью  которого
ненависть патрициев напитала эту священную заповедную почву; в  этом  именно
лесу нужно собираться и объединяться угнетенным для  того,  чтобы  завоевать
себе свободу.
   - Что касается меня, то я, - сказал один из гладиаторов, по происхождению
самнит, - не дождусь часа, когда вспыхнет восстание; не потому, что я  очень
верю в благополучный его исход, а потому что мне не  терпится  схватиться  с
римлянами  и  отомстить  за  самнитов  и  марсийцев,  погибших  в  священной
гражданской войне.
   - Ну, если бы я не верил в победу нашего правого дела, я бы, конечно,  не
вошел бы в Союз угнетенных.
   - А я вошел в Союз потому, что обречен умереть, и  предпочитаю  пасть  на
поле сражения, чем погибнуть в цирке.
   В этот момент один из гладиаторов уронил свой  меч.  Он  нагнулся,  чтобы
поднять его и вдруг воскликнул:
   - Под ложем кто-то есть!
   Ему показалось, что он увидел там чью-то ногу и край  зеленой  тоги.  При
восклицании гладиатора все в волнении вскочили. Крикс тотчас воскликнул:
   - Гляди на весло! Брезовир и Торкват  пусть  прогоняют  насекомых  <Пусть
охраняют выход. (Примеч. автора).>, а  мы  изжарим  рыбу  <Захватим  шпиона.
(Примеч. автора).>.
   Два гладиатора, исполняя приказ, стали у двери, беззаботно болтая друг  с
другом; остальные,  мигом  подняв  ложе,  обнаружили  под  ним  съежившегося
молодого человека лет тридцати.  Схваченный  четырьмя  сильными  руками,  он
начал сразу молить о пощаде.
   - Ни звука, - приказал ему тихим и грозным голосом Крикс, - и  ни  одного
движения, или ты умрешь!
   И  блеск  десяти  мечей  предупредил  несчастного,  что  если  он  только
попытается подать голос, то в один миг отправится на тот свет.
   - А!.. Это ты, сабинский торговец зерном, оставляющий на столах сестерции
без счета?  -  спросил  Крикс,  глаза  которого  налились  кровью  и  мрачно
сверкали.
   - Поверьте мне, доблестные люди, я не... - начал тянуть молодой  человек,
похолодев от ужаса.
   - Молчи, трус! - прервал его один из гладиаторов и сильно ударил ногой.
   - Эвмакл, - сказал с укором в голосе Крикс, - обожди...  Надо,  чтобы  он
заговорил и сказал нам, что его привлекло сюда и кем он был послан.
   И тотчас же он обратился к мнимому торговцу зерном:
   - Итак, не для спекуляции зерном, а для шпионажа и предательства...
   - Клянусь высокими  богами..,  мне  поручил...  -  сказал  прерывистым  и
дрожащим голосом несчастный.
   - Кто ты?.. Кто тебя послал сюда?..
   - Сохраните мне жизнь.., и я вам скажу все.., но  ради  милосердия..,  из
жалости сохраните мне жизнь!
   - Это мы решим после.., а пока говори.
   - Мое имя Сильвий  Кордений  Веррес..,  я  грек.,  бывший  раб..,  теперь
вольноотпущенник Кая Верреса.
   - А! Так ты по его приказу пришел сюда?
   - Да, по его приказу.
   - А что мы сделали Каю Верресу? И что заставляет его шпионить за  нами  и
доносить на нас?.. Ведь если он хотел знать цель наших  тайных  сборищ,  то,
очевидно, собирался затем донести на нас Сенату.
   - Не знаю.., этого я не знаю, - сказал, не переставая дрожать, отпущенник
Кая Верреса.
   - Не притворяйся...  Не  строй  перед  нами  дурака...  Если  Веррес  мог
поручить тебе такое деликатное и опасное дело, это  означает,  что  он  тебя
счел способным довести его до конца. Итак, говори и скажи нам все, что  тебе
известно, так как мы не простим тебе отпирательства.
   Сильвий Кордений понял, что с этими  людьми  шутить  нельзя,  что  смерть
всего в нескольких шагах от него; как утопающий хватается за  соломинку,  он
решился, прибегнув к откровенное! и, попытаться спасти свою жизнь.
   И он рассказал все, что знал.
   Кай Веррес, узнав в триклинии Катилины, что существовал союз  гладиаторов
для организации восстания против Рима, не мог  поверить,  что  эти  храбрые,
презирающие смерть люди так легко отказались от предприятия, в  котором  они
ничего не теряли, а могли выиграть  все.  Он  не  поверил  словам  Спартака,
который в тот вечер в триклинии Катилины  высказал  решение  бросить  всякую
мысль о восстании. Напротив, Кай Веррес был убежден, что  заговор  продолжал
втайне усиливаться и расширяться и что в  один  прекрасный  день  гладиаторы
сами, без содействия патрициев, поднимут знамя восстания.
   После продолжительных размышлений, как лучше  всего  поступить  в  данном
случае, Кай Веррес, очень жадный на деньги и  считавший,  что  все  средства
хороши и допустимы, лишь бы нажиться, решил устроить слежку за гладиаторами,
овладеть всеми нитями их заговора и донести сенату: он надеялся в награду за
это получить крупную сумму денег или управление провинцией, где  он  мог  бы
стать богачом, законно грабя жителей, как это обыкновенно  делали  квесторы,
преторы и проконсулы:
   -  не  было  случая,  чтобы  жалобы  угнетаемых  когда-либо   взволновали
продажный и всегда готовый к подкупам римский Сенат.
   Чтобы добиться своей цели  Веррес  с  месяц  тому  назад  поручил  своему
преданному  отпущеннику  и  верному  слуге  Сильвию  Кордению   следить   за
гладиаторами и разузнавать все их планы.
   Кордений  в  течение  месяца  терпеливо  посещал  все  притоны   и