Затем громко сказал гладиаторам:
   - Ради всех богов неба и  ада,  я  приказываю  вам  соблюдать  порядок  и
тишину.
   Выйдя из старой школы (так называлось здание, в котором  они  задержались
на эти  несколько  минут),  они  направились  к  другому  зданию,  носившему
название школы Авроры, и быстро вошли в фехтовальный зал, где около  двухсот
главарей гладиаторов - трибунов, центурионов и членов верховного штаба Союза
угнетенных - обсуждали  план,  который  следовало  принять  в  этот  опасный
момент.
   - Спартак! - воскликнуло несколько голосов при появлении рудиария.
   - Мы погибли! - сказал гладиатор, председательствовавший на собрании.
   - Нет еще, - сказал Спартак, - если мы захватим хоть один склад оружия.
   - Но как мы сможем это сделать?
   - Есть у нас факелы? - спросил Спартак.
   - У нас имеется их триста пятьдесят или четыреста.
   - Вот  наше  оружие!  -  воскликнул  Спартак,  глаза  которого  вспыхнули
радостью. - Среди всех десяти тысяч гладиаторов, собранных в этой школе, вы,
несомненно, самые смелые. Сегодня вечером вы должны доказать своей отвагой и
львиным мужеством, что ваши товарищи по несчастью не ошиблись в выборе своих
начальников. Готовы ли вы на все?
   - На  все  готовы!  -  ответили  решительно,  как  один  человек,  двести
гладиаторов.
   -  Готовы  ли  вы,  если  понадобится,   сражаться   безоружными   против
вооруженных и быть перерезанными, как овцы?
   - Готовы на все! - ответили в один голос двести гладиаторов.
   - Тогда скорей!.. Соберите все факелы... Удвоим.., утроим их число,  если
это возможно, зажжем их и вооружимся ими. Бросившись  на  стражу  ближайшего
склада оружия, обратим ее в бегство, затем подожжем дверь и получим  столько
оружия, сколько нам нужно для достижения верной и окончательной победы. Нет,
клянусь священными богами Олимпа, не все потеряно,  пока  есть  еще  вера  в
дело, не все потеряно, пока еще есть мужество! Напротив, победа  обеспечена,
если мы будем тверды в решении победить или умереть!
   Сверкающие глаза рудиария, казалось,  озаряли  сверхъестественным  светом
его одухотворенное лицо. Вера и энтузиазм передались, подобно электрическому
току, в сердца двухсот гладиаторов. Мигом они собрали разнообразные факелы -
из пакли, пропитанной смолой и салом, из смолистых  дощечек,  соединенных  в
трубки и наполненных  воспламеняющимся  материалом,  зажгли  их  и,  яростно
размахивая ими, как мечами, приготовились с этим  жалким  оружием  встретить
все опасности.
   В это время центурион  Попилий,  усилив  все  сторожевые  посты  у  ворот
города, привел к школе гладиаторов триста с лишком  легионеров  и  вместе  с
ними поступил под команду трибуна Тита Сервилиана.  Одновременно  подошло  к
Фортунатским воротам  около  семисот  солдат  городской  милиции  Капуи  под
непосредственным начальством префекта Меция Либеона.
   Префект был человек пятидесяти лет,  высокого  роста,  очень  толстый,  с
свежим, румяным лицом, на котором с  первого  взгляда  можно  было  прочесть
любовь к миру, к покою, к эпикурейским наслаждениям за чашей и обедом.
   Уже  много  лет  руководя  префектурой  Капуи,  он   широко   пользовался
удобствами, доставляемыми этим высоким и завидным постом. Обязанности его  в
это спокойное время  были  очень  легки.  Поэтому  грозовая  туча,  внезапно
нависшая над городом,  захватила  его  неподготовленным,  поразила  его  как
человека, пробужденного от приятного сна. Несчастный чиновник  растерялся  и
запутался как цыпленок в куче пакли.
   Однако  серьезность  положения,  страх   перед   наказанием,   энергичные
настояния честолюбивой и решительной Домиции, его  жены,  и  наконец  советы
отважного трибуна Сервилиана взяли верх, и Меций, даже  не  понимая  хорошо,
что происходит, не предвидя последствий отдаваемых им  приказаний,  решился,
наконец, кое-что предпринять, сделать некоторые распоряжения.
   Самым непредвиденным последствием этих распоряжений было то,  что  спешно
собравшиеся  и  вооружившиеся  солдаты  городской  милиции  принялись  сразу
кричать, чтобы на бой их повел сам префект и что только ему они доверяют.
   Сначала  бедняга  отказывался  удовлетворить  просьбу  милиции  со   всей
энергией, диктуемой ему страхом: он говорил, что он -  человек  тоги,  а  не
меча, уверял, что его присутствие необходимо  в  доме  префектуры  для  того
чтобы все предусмотреть, обо всем позаботиться и распорядиться;  однако  под
давлением капуанских сенаторов, криков милиции и  упреков  жены,  несчастный
должен был покориться и надеть шлем, латы, пояс с мечом. Не  как  начальник,
который во главе войска идет сразиться с неприятелем, а как жертва, влекомая
на заклание, двинулся он  во  главе  капуанской  милиции  по  направлению  к
гладиаторской школе.
   Едва капуанские солдаты пришли к Фортунатским воротам, трибун  Сервилиан,
в сопровождении Попилия и Лентула Батиата,  двинулся  навстречу  префекту  и
сказал, что необходимо устроить совещание  для  обсуждения  плана  ближайших
действий.
   - Да.., совещание, совещание.., мало сказать  -  держать  совет..,  нужно
затем увидеть, все ли знают.., все ли могут... - сказал, сильно запутавшись,
Меций, трудность положения которого увеличивалась  еще  тем,  что  он  желал
скрыть от других овладевший им страх.
   -  Потому  что..,  в  конце  концов...  -  продолжал  он   после   минуты
размышления, желая этим уверить, что он думал о чем-то:
   - Я знаю все законы республики и при случае умею владеть также мечом.., и
если для родины понадобится..,  могу  отдать  свою  жизнь  ,  но  руководить
милицией.., так.., неожиданно.., не зная даже против кого..,  как..,  где..,
потому что в общем..,  если  бы  дело  было  против  известного  врага..,  в
открытом поле.., я знал бы, что делать.., что я умел бы делать.., но...
   Его путанное красноречие иссякло. Как он ни искал, почесывая сперва  ухо,
потом нос, других слов, чтобы закончить свою речь, так ничего и не придумал;
и, вопреки правилу грамматики, этим словом "но" бедный префект закончил свою
речь.
   Трибун Сервилиан улыбнулся; он хорошо знал характер  префекта  и  понимал
его затруднение. Для того, чтобы выручить префекта и в то же  время  сделать
все, что он сам наметил, трибун сказал:
   - Я думаю, что можно принять только один  план  для  ликвидации  заговора
этого сброда: стеречь и защищать залы, где хранится оружие, запереть  ворота
школы и охранять их, чтобы  помешать  бегству  гладиаторов,  загородить  все
улицы и выходы в город. Обо всем этом я уже позаботился.
   - И ты отлично сделал, доблестный Сервилиан,  позаботившись  об  этом,  -
сказал с важным  видом  префект,  очень  довольный  тем,  что  трибун  своей
предусмотрительностью  избавил  его  от  хлопот  давать  распоряжения  и  от
ответственности за них.
   - Теперь, - добавил Сервилиан, - у меня  остается  около  ста  пятидесяти
легионеров. Соединив их с храбрыми милиционерами города, я мог бы решительно
выступить против бунтовщиков, заставить их разойтись, рассеяться и вернуться
в их клетки.
   - Очень хорошо, превосходно  задумано!  Это  как  раз  то,  что  я  хотел
предложить! - воскликнул Меций Либеон, которому  казалось  невероятным,  что
Сервилиан возьмет на себя руководство военной операцией.
   - Что касается тебя, мудрый Либеон, то так как ты желаешь принять  прямое
участие в действиях...
   - О.., когда ты здесь.., храбрый и опытный в сражениях, хочешь,  чтобы  я
претендовал.., о, нет.., никогда не будет, чтобы я...
   - Так как ты этого желаешь, - продолжал, прерывая префекта, трибун, -  ты
можешь остаться с сотней этих капуанских солдат  у  ворот  школы  Геркулеса,
отстоящих  отсюда  на  два  выстрела  из  лука,  чтобы  охранять  вместе   с
поставленными уже там легионерами выход...
   - Но.., ты понимаешь, что.., в конечном счете, я человек тоги..,  но  тем
не менее.., но если ты думаешь, что...
   - А, я понимаю тебя: ты желал бы принять участие в схватке с этой чернью,
к которой мы, может быть, будем вынуждены.., но все  же  охрана  этих  ворот
является важным делом, и поэтому я прошу тебя принять на себя это задание.
   И вполголоса, быстро проговорил почти на ухо Либеону:
   - Ты не подвергнешься никакой опасности. Затем продолжал громко:
   - Впрочем, если ты думаешь распорядиться иначе...
   - Но нет.., нет... - сказал,  несколько  осмелев,  Меций  Либеон.  -  Иди
разогнать бунтовщиков, иди, храбрый и прозорливейший юноша,  я  же  пойду  с
сотней воинов к указанному мне посту, и если те попытаются  выйти  оттуда..,
если они придут атаковать меня..,  вы  увидите..,  они  увидят..,  им  плохо
придется.., хотя.., в конце концов, я человек тоги.., но я  еще  помню  свои
юношеские военные подвиги.., и горе этим несчастным...
   Так бормоча и храбрясь,  он  пожал  руку  Сервилиану  и  в  сопровождении
солдат, поступивших в его распоряжение, направился к доверенному ему  посту,
скорбя в глубине  души  о  печальном  положении,  в  которое  его  поставили
безумные бредни этих десяти тысяч мятежников.
   Тем временем гладиаторы, колеблясь между надеждой и  отчаянием,  все  еще
оставались  во  дворах,  в   ожидании   приказаний   начальников,   которые,
вооружившись факелами, готовились овладеть во что бы  то  ни  стало  складом
оружия в школе Геркулеса; вход в эту залу охранялся пятидесятью  легионерами
и рабами, решившимися защищать дверь от мятежников ценою жизни.
   Но в ту минуту, когда Спартак, Эномай и их товарищи готовы были ворваться
в коридор, который вел к зале с оружием, звук труб  нарушил  тишину  ночи  и
печально пронесся по дворам, где собрались несчастные гладиаторы.
   -  Тише!  -  воскликнул   Спартак,   останавливая   своих   товарищей   и
приготовившись слушать.
   Действительно,  вслед  за  звуками  труб  раздался  голос   общественного
глашатая, который  от  имени  римского  Сената  требовал,  чтобы  бунтовщики
разошлись  и  возвратились  в  свои  камеры,  предупреждая,  что  в   случае
неповиновения они будут разогнаны военной силой республики.
   Объявление глашатая, как  будто  повторенное  эхом  соседних  гор,  уныло
повторялось другими  глашатаями  у  входов  во  все  дворы,  где  находились
гладиаторы.
   Спартак с мрачным и  страшным  лицом,  с  глазами,  опущенными  б  землю,
постоял один миг, собираясь с  мыслями,  как  человек,  советующийся  сам  с
собой. Наконец он обратился к своим товарищам и  сказал  достаточно  громко,
чтобы быть услышанным ими:
   - Если атака, которую мы теперь предпримем, чтобы войти в соседнюю залу с
оружием, удастся, то хранящихся там мечей хватит для того,  чтобы  завладеть
остальными складами школы, и мы победим.  Если  же  атака  не  удастся,  нам
останется только один выход для того, чтобы наше  дело  свободы  не  погибло
окончательно. Старшие центурионы из обоих  легионов  должны  отсюда  уйти  и
вернуться к нашим товарищам. Если через четверть часа они не услышат  звуков
нашего гимна свободы, пусть предложат всем молча  разойтись  и  вернуться  в
камеры: это будет знаком, что мы не смогли захватить оружие. Мы  же  в  этом
случае свалим  на  землю  и  подожжем  калитку,  находящуюся  на  расстоянии
половины выстрела из лука от ворот школы Геркулеса и, добравшись до трактира
Ганимеда, вооружимся там,  чем  можно,  преодолеем  все  препятствия,  какие
встретятся, и в количестве ста, шестидесяти, тридцати, словом,  все  кто  из
нас останется в живых, разобьем лагерь на горе  Везувии,  подняв  там  знамя
свободы.  Туда  по  самым  коротким  дорогам,  безоружные  или  вооруженные,
группами или поодиночке пусть соберутся все  наши  братья;  оттуда  начнется
война угнетенных против угнетателей.
   И после очень  короткой  паузы,  видя,  что  два  старших  центуриона  не
решались оставить место, где в данный момент была наибольшая  опасность,  он
сказал:
   - Армодий, Клувиан, именем верховного штаба приказываю вам идти!
   Оба молодых человека наклонили  головы  и,  скрепя  сердце,  удалились  в
разные стороны.
   Тогда Спартак, повернувшись к своим товарищам, сказал:
   - А теперь.., вперед!
   И вместе с Эномаем,  войдя  первым  в  коридор,  где  находилась  зала  с
оружием, с быстротой  молнии  бросился  на  легионеров,  начальник  которых,
однорукий и одноглазый ветеран кричал:
   - Вперед!.. Ну, вперед!.. Гнусные гладиаторы!.. Впер...  Но  он  не  смог
кончить, так как Спартак, протянув во всю длину руку,  вооруженную  пылающим
длинным факелом, ударил его в рот.
   Старый  ветеран  испустил  страшный  крик  и  отступил.  Солдаты   тщетно
старались поразить Эномая и Спартака, которые, действуя с  яростью  отчаяния
неожиданным оружием, напирали на них и оттесняли от дверей склада.
   В  это  время  легионеры,  под  предводительством  Тита   Сервилиана,   и
капуанские  милиционеры,  разделенные  на  два   отряда,   под   начальством
центурионов, двинулись одновременно на три двора и начали метать дротики  на
безоружных, столпившихся в кучи гладиаторов.
   Это был ужасный  момент.  Гладиаторы,  страшно  рыча  и  наполняя  воздух
проклятьями, гонимые этим густым дождем копий, отступали к разным выходам из
двора, крича как бы в один голос:
   - Оружия!.. Оружия!.. Оружия!..
   Но дождь дротиков продолжал падать. Скоро отступление  гладиаторов  стало
паническим, превратилось в бегство.
   Тогда  началась  давка  у  выходов,  толкотня  в  коридорах;   гладиаторы
укрывались в камерах, душили, топтали друг друга; послышались  ругательства,
дикие крики, просьбы и мольбы, стоны раненых и умирающих.
   Избиение  гладиаторов  в  первых  трех  дворах   и   их   бегство   имели
непосредственным следствием панику и упадок духа в когортах, собравшихся  на
остальных дворах: ряды гладиаторов начали быстро приходить  в  расстройство.
Имея оружие, гладиаторы могли  бы  сражаться,  умереть  все  до  одного  или
одержать полную победу, а будучи обречены безоружными на избиение, эти  люди
не могли и не хотели оставаться вместе даже четверть часа и думали только  о
личном спасении.
   Между тем Спартак и Эномай, подобно голодным тиграм,  сражались  рядом  с
еще двумя товарищами - теснота коридора не  позволяла  сражаться  более  чем
четырем в ряд - ив короткое  время  успели  прогнать  от  двери  легионеров.
Энергично преследуя их, они очень скоро оттеснили их в атриум, где набралось
постепенно более сотни гладиаторов со своими факелами. Одних  из  легионеров
они опрокидывали на землю, обезоруживали и убивали, а других, с  обожженными
лицами и  ослепленных,  обратили  в  бегство;  а  в  это  время  гладиаторы,
запрудившие коридор, сваливая факелы в кучу  перед  дверью  оружейной  залы,
старались поджечь ее и таким образом открыть туда доступ.
   Легионеры, убегавшие от бешеной атаки  Спартака,  с  громкими  воплями  и
криками боли разбегались в разные стороны,  и  некоторые  из  них  попали  в
средину когорт Сервилиана, Попилия и Солония, которые шли сомкнутым  строем,
преследуя - таков был полученный ими приказ - бегущих гладиаторов.
   Трибун и центурион были, таким образом, предупреждены о новой  опасности,
угрожавшей им. Поэтому  Попилий  поспешил  к  школе  Геркулеса,  бросился  в
коридор, где дверь оружейной залы уже начала пылать, и, увидев бесполезность
применения мечей против факелов, которыми гладиаторы  встречали  легионеров,
приказал задним рядам метать в неприятеля дротики.  Это  оружие  и  здесь  в
короткое время одержало полную победу над мужеством восставших.
   Отряд Спартака отступил, но так как здесь были самые  храбрые  и  сильные
гладиаторы, они отступали в полном порядке, кидая в римлян  факелы,  вынимая
дротики из тел раненых и убитых и унося их с собой. Отойдя в глубь  коридора
к атриуму и действуя этими дротиками, как мечами, они яростно  оспаривали  у
легионеров выход из коридора.
   Выйдя с Эномаем и с сотней гладиаторов из атриума во двор, Спартак увидел
беспорядочное бегство гладиаторов. По крикам, возгласам и воплям  он  понял,
что внутри дворов все было  потеряно  и  что  оставался  один  лишь  путь  к
спасению -  вырваться  из  школы  и  искать  убежища  на  Везувии.  Поэтому,
вернувшись в атриум, он закричал громовым голосом, который был слышен  среди
рева и шума схватки:
   - У кого есть мечи, пусть здесь остается и защищает возможно дольше  этот
выход от легионеров!
   Несколько  гладиаторов,  вооруженных  отнятыми  у  неприятеля  мечами   и
копьями, стали живой изгородью у выхода, которым тщетно  старался  завладеть
Попилий.
   - Следуйте за мной! -  закричал  Спартак,  размахивая  высоко  в  воздухе
факелом и давая этим знак остальным гладиаторам.
   Вместе с Эномаем он быстрыми шагами направился к стене, окружающей школу,
к тому месту, где узкая и невысокая дверь, запертая и загороженная уже много
лет, должна была послужить для гладиаторов единственным путем к спасению.
   Но для того, чтобы сжечь ее, понадобилось бы  по  меньшей  мере  полчаса.
Было очевидно, что победители, продвигаясь по  всем  дорожкам,  не  дали  бы
гладиаторам использовать это время; с другой стороны, у гладиаторов не  было
секир и молотков,  чтобы  выломать  дверь.  Что  было  делать?  Как  открыть
возможно скорее этот выход?
   Но в то время, как все в  волнении  и  тревоге,  каждый  про  себя  искал
средства добиться  цели,  могучий  Эномай  взглянул  на  мраморную  колонну,
лежавшую недалеко отсюда, и закричал, обращаясь к товарищам:
   - Выходи, самые сильные!
   Моментально семь или восемь наиболее высоких и сильных гладиаторов  вышли
вперед и встали перед Эномаем. Быстро оглядев их глазами опытного  человека,
он обратился к одному плотному и высокому самниту, почти такому же  гиганту,
как он сам. Нагнувшись над колонной и подложив руки под один  ее  конец,  он
сказал:
   - Ну, а теперь посмотрим, насколько ты силен: бери эту колонну за  другой
конец.
   Все поняли намерение Эномая.  Германец  и  самнит,  без  труда  подняв  и
перенеся колонну, остановились и, немного раскачав в одном  направлении  эту
огромную глыбу, кинули ее со всей силы в  дверь,  затрещавшую  под  страшным
ударом.
   Дважды должны были оба гладиатора повторить этот прием, и на  третий  раз
дверь упала на землю, раздробленная на мелкие куски. Гладиаторы,  погасив  и
бросив факелы, в  молчании  вышли  через  проход  и,  следуя  за  Спартаком,
направились в трактир Ганимеда.
   Это была ближайшая  к  школе  Лентула  харчевня,  чаще  всего  посещаемая
гладиаторами, так как хозяином  ее  был  рудиарий,  большой  друг  Спартака,
принимавший участие в заговоре.
   Этот трактир, над входом в который висела ужасная вывеска с  изображением
уродливого Ганимеда, наливавшего нектар  в  чашу  не  менее  отвратительному
Юпитеру, отстоял едва на выстрел из самострела от того места, где находились
на посту солдаты, под начальством толстого  и  мирно  настроенного  префекта
Меция Либеона.
   В глубоком молчании подвигались Спартак и  двести  гладиаторов,  один  за
другим. По данному вполголоса приказу все остановились.
   Фракиец, германец и еще несколько гладиаторов вошли в трактир.  Рудиарий,
владелец его, находившийся в невыразимой тревоге за исход борьбы, о  которой
он догадывался по крикам и шуму, раздававшимся  в  школе,  поспешно  выбежал
навстречу и начал расспрашивать:
   - Ну, как?.. Что нового?.. Как идет битва?..
   Но Спартак решительно прервал эти расспросы, сказав:
   - Вибиний, дай нам все оружие, какое у тебя есть, и дай нам  все,  что  в
руках отчаявшихся людей может сойти за оружие.
   С этими словами он подбежал к печи и схватил огромный вертел, в то  время
как Эномай снял топор, висевший на стене. Собрав в охапку  вертела,  ножи  и
косы, он вышел из трактира распределять это  оружие  между  товарищами.  Его
примеру последовали и остальные. Скоро вое оказались вооруженными.
   В полном молчании они двинулись к улице, охраняемой римскими солдатами.
   Часовые охраны едва успели поднять  тревогу,  как  гладиаторы  с  яростью
диких зверей бросились на них, на