обнял его, расцеловал и, поздравив, пригласил на ужин
в таверну Венеры Либитины.
   Требоний вошел в  таверну  Лутации  в  сопровождении  Спартака  и  группы
гладиаторов.
   Шумны   были   приветствия,   которыми   обменивались   посетители,   уже
находившиеся  в  таверне,  с  только  что  прибывшими.  Присутствовавшие  на
зрелищах в цирке были счастливы и горды, что могли  показать  счастливого  и
мужественного Спартака - героя дня, тем, которые его еще не знали.
   - Сюда, сюда, красавец гладиатор, - сказала Лутация, идя впереди Спартака
и Требония в другую комнату, - здесь для вас приготовлен ужин. Идите, идите,
- прибавила она, - твоя Лутация, Требоний, подумала о тебе и  надеется,  что
отличилась этим жарким из зайца, равного которому не подавали даже  у  Марка
Красса.
   - Сейчас мы оценим, что ты приготовила,  плутовка,  -  ответил  Требоний,
потрепав по спине хозяйку, - а пока  принеси-ка  нам  кувшин  велитернского!
Старое ли оно?
   Веселые шутки и оживленная беседа вскоре наполнили комнату громким шумом.
Один только  Спартак,  которым  все  восхищались,  которого  превозносили  и
ласкали, - может быть, от стольких волнений, пережитых в этот день, - не был
весел, неохотно ел и не шутил. Облако грусти и меланхолии как будто  нависло
над его лбом, и ни любезности, ни остроты, ни смех не развлекали его.
   - Клянусь Геркулесом!., я тебя не понимаю, - сказал,  наконец,  Требоний,
который увидел, что бокал Спартака  еще  полон.  -  Что  с  тобою?..  Ты  не
пьешь...
   - Почему ты грустен? - спросил в свою очередь один из приглашенных.
   - Клянусь Юноной, матерью богов! - воскликнул другой гладиатор, в котором
по выговору можно было угадать самнита, - можно подумать, что мы сидим не за
дружеской пирушкой, а на погребальных поминках и  что  ты  не  свободу  свою
празднуешь, а оплакиваешь кончину матери.
   - Моя мать! - произнес с  глубоким  вздохом  Спартак,  потрясенный  этими
словами. И так как, вспомнив о матери,  он  стал  еще  грустнее,  то  бывший
ланиста Требоний поднялся и, взяв бокал, закричал:
   - Предлагаю тост за свободу!
   - Да здравствует свобода! - закричали с  сверкающими  глазами  несчастные
гладиаторы, вскочив и подняв свои бокалы.
   - Счастлив ты, Спартак, что мог добиться ее при жизни,  -  сказал  тоном,
полным горечи, молодой гладиатор с светлыми белокурыми  волосами,  -  мы  же
получим ее только со смертью.
   При первом возгласе "свобода!" лицо Спартака прояснилось; он  поднялся  с
ясным челом, с улыбкой на устах, высоко поднял свой бокал и ясным,  сильным,
звучным голосом тоже воскликнул:
   - Да здравствует свобода!
   Но при грустных словах гладиатора Спартак нехотя поднес  бокал  к  губам.
Спартак не мог до конца насладиться его  содержимым  и  в  порыве  скорби  и
отчаяния поник головой. Он поставил бокал и сел, стиснув губы и погрузившись
в глубокие думы.
   Наступило молчание, во  время  которого  взоры  десяти  гладиаторов  были
обращены со смешанным выражением зависти и радости, удовольствия и печали на
счастливого товарища.
   Это молчание было нарушено Спартаком. Словно находясь в одиночестве или в
забытьи, он, устремив  неподвижный  и  задумчивый  взор  на  стол,  медленно
прошептал, отделяя слово от слова, одну строфу  из  песни,  которую  в  часы
упражнений и фехтования обычно напевали гладиаторы в школе Акциана:

   Свободным он родился,
   Не гнул ни разу спину;
   Потом попал в железные
   Оковы на чужбину;
   И вот не за отечество,
   Не за богов родимых
   Теперь он биться должен.
   Не за своих любимых
   Сражаясь, умирает
   Гладиатор...

   - Наша песня! - прошептали некоторые гладиаторы с удивлением и радостью.
   Глаза Спартака заблестели так сильно, что легко можно было  угадать,  как
неизмеримо он счастлив. Затем он снова принял мрачный и  равнодушный  вид  и
рассеянно спросил своих товарищей по несчастью.
   - К какой школе вы принадлежите?
   - К школе ланисты Юлия Рабеция.
   Спартак взял со  стола  свой  бокал,  выпил  его  содержимое  и,  как  бы
обращаясь к входившей в этот момент рабыне, сказал равнодушным голосом:
   - Света!
   Гладиаторы быстро переглянулись, и белокурый юноша добавил  с  рассеянным
видом, словно продолжая начатую беседу:
   - И свободы... Ты  ее  получил  по  заслугам,  храбрый  Спартак.  Спартак
обменялся с ним выразительным взглядом. В этот момент раздался громкий голос
человека, появившегося в дверях:
   - Да, ты заслужил свободу, непобедимый Спартак! Все  повернули  головы  к
дверям. На пороге стоял закутанный в широкий темный плащ мужественный  Луций
Сергий Катилина.
   Когда  Катилина  произнес  слово  "свобода",  глаза   Спартака   и   всех
гладиаторов остановились на нем с выражением вопроса.
   - Катилина! - воскликнул Требоний, который сидел спиной к двери и  потому
не  сразу  увидал  вошедшего.  Он  поспешно  двинулся  к   нему   навстречу.
Почтительно  поклонившись  и  поднеся,  по  обычаю,  руку  к  губам  в  знак
приветствия, он прибавил:
   - Здравствуй, здравствуй, славный Катилина... Какой доброй богине,  нашей
покровительнице, обязаны мы честью видеть тебя в этот час  и  в  этом  месте
среди нас?
   - Я как раз искал тебя, Требоний, - сказал Катилина.
   - А также, - прибавил он затем, обернувшись к Спартаку, - и тебя. Услыхав
имя Катилины, прославившегося по всему Риму  своей  жестокостью,  буйствами,
своей  силой  и  мужеством,  гладиаторы  переглянулись,   пораженные,   даже
испуганные. Некоторые  побледнели.  И  сам  Спартак,  в  мужественной  груди
которого сердце никогда не трепетало от страха, вздрогнул, услышав  страшное
имя патриция. Нахмурив лоб, он устремил взор в глаза Катилины.
   - Меня? - спросил он с изумлением.
   -  Да,  именно  тебя,  -  ответил  спокойно   Катилина,   усаживаясь   на
предложенную ему скамейку и сделав знак всем садиться.
   - Я не знал, что встречу тебя здесь, и даже не надеялся на  это,  но  был
почти уверен, что найду здесь тебя, Требоний, и ты мне  укажешь,  где  можно
найти этого мужественного и доблестного человека.
   Спартак, все более изумляясь, смотрел испытующе на Катилину.
   - Тебе была дарована свобода, и ты ее достоин. Но тебе не дали денег,  на
которые ты мог бы прожить, пока найдешь способ их зарабатывать.  И  так  как
своей  храбростью  ты  дал  мне  сегодня  добрых  десять  тысяч   сестерций,
выигранных на пари у Кнея Корнелия Долабеллы, то я тебя искал, чтобы  отдать
тебе часть этого выигрыша.  Он  принадлежит  тебе  по  праву:  ведь  если  я
рисковал деньгами, то ты в течение двух часов ставил на карту свою жизнь.
   Шепот одобрения и симпатии  к  этому  аристократу,  решившемуся  войти  в
сношение  с   презренными   гладиаторами,   восхищавшемуся   их   подвигами,
помогавшему им в их несчастии, пробежал среди присутствующих  Спартак,  хотя
еще и не совсем  успокоился,  почувствовал  себя  тронутым  таким  участием,
оказанным ему, уже давно отвыкшему от доброго к себе отношения.
   -  Очень  тебе  благодарен,  славный  Катилина,   за   твое   благородное
предложение, которого, однако, я не могу и не должен принять. Я буду обучать
борьбе, гимнастике, фехтованию и, следовательно, сейчас  же  найду  средства
жить своим трудом Катилина, отвлекши внимание Требония тем, что протянул ему
свой бокал, приказав смешать велитернское с водой, нагнулся к уху Спартака и
торопливо, еле слышно, прошептал:
   - Ведь и я страдаю от ненависти олигархов, и я раб  этого  презренного  и
испорченного римского общества, и я - гладиатор среди патрициев, и  я  желаю
свободы и., знаю все...
   И так как Спартак, вздрогнув, откинул голову  назад,  испытывая  Катилину
взглядом, тот продолжал:
   - Я знаю  все  и..,  я  с  вами..,  и  буду  с  вами.  И  затем,  немного
приподнявшись, он сказал более громким голосом, так, чтобы все его услышали!
   - Ради этого ты не откажешься от двух тысяч сестерций, заключенных в этом
небольшом кошельке в таких красивых новых ауреях.
   И протянул Спартаку изящный маленький кошелек, прибавив:
   - Повторяю, я не дарю их тебе, - ты их  заработал,  они  твоя.  Это  твоя
часть нашей сегодняшней добычи В то время как все присутствующие разразились
почтительными похвалами и возгласами восхищения по поводу щедрости Катилины,
последний взял в свою руку правую руку Спартака и пожал  ее  таким  образом,
что гладиатор вздрогнул:
   - А теперь ты веришь, что я все знаю? - вполголоса спросил патриций.
   Спартак не понимал, откуда Катилина узнал некоторые тайные знаки и слова,
однако, вполне убедившись, что Катилина действительно знал все, ответил  ему
на пожатие руки и, спрятав на груди -  под  тунику  -  данный  ему  кошелек,
сказал:
   - Я так взволнован и восхищен твоим поступком, что не  в  силах  достойно
отблагодарить тебя, благородный Катилина. Но завтра,  если  ты  согласен,  я
приду вечером в твой дом выразить всю мою признательность.
   Спартак подчеркнул последние слова, сделав  на  них  особое  ударение,  и
взглядом дал понять это патрицию, который кивнул в знак согласия.
   - В моем доме, Спартак, ты будешь всегда желанным гостем. - А  теперь.  -
прибавил Катилина тотчас же, обратившись к Требонию и остальным гладиаторам,
-  разопьем  чашу  фалернского,  если  только  эта  конура   может   оказать
гостеприимство фалернскому вину.
   Фалернское вино было вскоре испробовано и найдено довольно хорошим,  хотя
и не настолько старым, как можно было желать.
   - Как ты его находишь, славный Катилина? - спросила Лутация.
   - Вино недурное.
   Устремив широко раскрытые глаза на стол и машинально  вертя  "  оловянную
вилку  между  пальцев,  Катилина  долгое  время   оставался   безмолвным   и
неподвижным среди молчавших сотрапезников.
   Судя по кровавому блеску, появлявшемуся в его зрачках, по дрожанию  руки,
по нервным сокращениям всех мышц и  по  внезапно  вздувшейся  большой  вене,
которая пересекала его лоб, в душе Катилины происходила страшная борьба и  в
мозгу роились грозные замыслы.
   - О чем ты думаешь, Катилина? Что тебя так сильно  огорчает?  -  спросил,
наконец, Требоний, услышав его вздох, похожий на рычанье.
   - Я думал, - ответил Катилина, - что в том  году,  когда  было  налито  в
кувшин это фалернское вино, был предательски  убит  в  портике  своего  дома
трибун Ливии Друз, подобно тому, как за немного лет до этого был убит трибун
Луций Апулей Сатурнин, как еще ранее были зверски  зарезаны  Тиберий  и  Кай
Гракхи - две величайших души, которые были украшением нашей родины. И всякий
раз за одно и то же дело - за дело неимущих и угнетенных, и всякий раз одной
и той же преступной рукой - рукой бесчестных аристократов.
   И после минуты раздумья он воскликнул:
   - И неужели написано в заветах великих богов, что угнетаемые  никогда  не
получат покоя, что неимущие  никогда  не  получат  хлеба,  что  человечество
всегда будет разделено  на  два  лагеря  -  волков  и  ягнят,  пожирающих  и
пожираемых?..
   - Нет! Клянусь всеми богами Олимпа! - закричал могучим  голосом  Спартак,
ударив кулаком по столу.
   В то время, как происходил этот разговор, в передней комнате шум и  крики
все усиливались, соответственно  количеству  вина,  которое  было  поглощено
находившимися в ней пьяницами:
   Вдруг Катилина и его сотрапезники услышали крики:
   - А, Родопея! Родопея!
   При этом имени Спартак вздрогнул всем телом.  Оно  напомнило  ему  родную
Фракию, горы, его дом, его семью. Несчастный! Сколько разрушенного  счастья!
Сколько сладких и печальных воспоминаний!
   - Добро пожаловать, добро пожаловать, прекрасная Родопея! - кричали разом
десятка два пьяниц.
   Родопея была красивая девушка двадцати двух лет, высокая  и  стройная,  с
чистым лицом, правильными чертами, с очень длинными белокурыми  волосами,  с
живыми и выразительными голубыми глазами. Она была  одета  в  синюю  тунику,
украшенную серебряными каемками; на руках ее  были  серебряные  браслеты,  а
вокруг головы синяя лента из шерсти. По всему ее виду можно было догадаться,
что она не римлянка, а рабыня низшего сорта. Легко можно было понять,  какую
злосчастную жизнь она принуждена была вести.
   Насколько  можно  было  заключить  по  очень  сердечному   и   достаточно
почтительному обращению с ней  дерзких  и  бесстыдных  завсегдатаев  таверны
Венеры Либитины, видно было,  что  эта  девушка  очень  добра,  несмотря  на
тяжелую жизнь, и крайне несчастна, несмотря на показную веселость.
   Однажды, попав в заведение Лутации, вся окровавленная от побоев,  которым
ее подверг хозяин, по профессии сводник, она попросила  глоток  вина,  чтобы
немного подкрепиться. С этого дня Родопея через каждые два или три дня,  при
всякой возможности, заходила вечером в  таверну  Лутации.  Проводимые  здесь
четверть часа свободной жизни казались ей блаженным отдыхом, по сравнению  с
тем адом, в котором она принуждена была жить.
   Могильщик Лувений,  его  сотоварищ,  по  имени  Арезий,  и  мнимый  нищий
Веллений, разгоряченные слишком обильными возлияниями, начали  беседовать  о
Катилине. Им уже было известно, что он  находится  в  другой  комнате.  Трое
пьяных извергали всякие хулы по адресу патрициев, хотя остальные  посетители
пытались призывать и к более осторожным выражениям.
   - Нет, нет, - кричал могильщик Арезий,  -  нет,  клянусь  Геркулесом!  Не
следует пускать сюда этих подлых пиявок, сосущих нашу кровь, и позволять  им
оскорблять нас в местах наших собраний своим присутствием.
   - И кто этот богач Катилина, погрязший в кутежах и преступлениях, наемный
убийца Суллы? Зачем приходит он сюда в роскошной  своей  латиклаве  смеяться
над нашей нищетой, причиной  которой  является  он  сам  и  все  его  друзья
патриции?
   Так, беснуясь говорил Лувений и старался вырваться из рук атлета, который
не давал ему броситься в другую комнату и вызвать там ссору.
   - Замолчи же, проклятый пьяница!  Зачем  оскорблять  того,  кто  тебя  не
трогает? И разве ты не видишь, что с ним десять или двенадцать  гладиаторов,
которые разорвут на куски твою старую шкуру?
   - Плевать на гладиаторов!.. Плевать на них! - заревел,  в  свою  очередь,
как безумный, Эмилий Варин. - Вы - свободные граждане и, клянусь всемогущими
молниями Юпитера, боитесь этих презренных рабов,  обреченных  на  то,  чтобы
убивать друг друга для нашего удовольствия?.. Клянусь божественной  красотой
Венеры-Афродиты, я хочу, чтобы  этому  негодяю  в  роскошной  тоге,  который
соединяет в себе пороки патрициев и все пороки самой подлой черни,  был  дан
урок,  который  навсегда  отнял  бы  у  него  охоту   приходить   любоваться
несчастьями бедного плебса.
   - Убирайся на Палатин! - кричал Веллений.
   - Провались хоть к Стиксу, вон отсюда! - прибавил Арезий.
   - Вон отсюда патрициев! Вон аристократов! Вон Катилину! - закричали разом
восемь или десять голосов.
   Услыхав эти крики, Катилина грозно нахмурил  брови  и  вскочил  с  места.
Требоний и один гладиатор хотели удержать Катилину, но он бросился вперед  и
стал в дверях. Скрестив на груди руки, с высоко поднятой головой  и  грозным
взором, он закричал во всю силу своего страшного голоса:
   - Эй вы, безмозглые лягушки!
   О чем расквакались? Зачем вы пачкаете  своими  грязными  рабскими  устами
уважаемое имя Катилины? Чего вы хотите от меня, презренные черви?
   Грозный  звук  этого  мощного  голоса,  казалось,  на  мгновение  испугал
смутьянов, но вскоре раздался чей-то возглас:
   - Мы желаем, чтобы ты ушел отсюда!
   - На Палатин! На Палатин! - воскликнули другие голоса.
   - Или на гемонию!
   Там твое место! - пронзительно завопил Эмилий Варин.
   - Так попытайтесь же прогнать меня отсюда! Вперед, смелее, подлая  чернь!
- взревел Катилина, отняв руки от груди и вытянув их так,  как  это  делают,
готовясь к борьбе.
   Среди плебеев наступил момент колебания.
   - О, клянусь богами ада! - закричал, наконец, могильщик Арезий. -  Ты  не
схватишь меня сзади, как бедного Гратидиана. Не Геркулес же ты!
   И он кинулся на Катилину, но  получил  от  него  такой  страшный  удар  в
середину груди, что зашатался и упал на руки стоявших позади; в то Же  время
могильщик Лувений, бросившийся  тоже  на  Катилину,  повалился  на  спину  у
ближайшей стены от двух могучих ударов,  нанесенных  Катилиной  с  быстротой
молнии один за другим по его лысому черепу.
   Женщины в страхе, с визгом и громким плачем забились за прилавок Лутации.
В большой комнате началась суматоха, стоял грохот от  разбиваемой  посуды  и
падавших скамеек, раздавались  крики,  ругань  и  проклятия.  Посетители  из
другой комнаты - Требоний, Спартак и остальные гладиаторы  умоляли  Катилину
отойти от двери и дать им возможность вмешаться в драку.
   Катилина тем временем сильным пинком в живот поразил и опрокинул на землю
нищего Велления, бросившегося на него с кинжалом в руке.  При  этом  падении
враги  Катилины,  тесно  столпившиеся  у  двери  второй   комнаты   таверны,
отступили, а Луций Сергий обнажил короткий меч  и  бросился  вперед,  нанося
страшные удары плашмя по спинам пьяниц и восклицая хриплым  голосом,  скорее
похожим на рев дикого зверя:
   - Подлая чернь, нахалы! Вы всегда готовы лизать ноги того, кто вас топчет
и оскорблять того, кто нисходил, чтобы протянуть вам руку...
   Вслед за Катилиною, едва он оставил дверь свободной, в комнату  ворвались
Требоний, Спартак и их товарищи.
   Сброд, который и без того начал отступать под градом ударов Катилины, при
натиске гладиаторов обратился в стремительное бегство. Таверна  очень  скоро
совершенно опустела. Остались только Веллений и Лувений, лежавшие  на  полу,
оглушенные и стонущие, и еще Кай  Тауривий,  который  не  принимал  никакого
участия в схватке и стоял в  углу  возле  печки  бесстрастным  зрителем,  со
скрещенными на груди руками.
   Подлая мразь... - тяжело дыша,  кричал  Катилина,  преследуя  бегущих  до
выходной двери.
   Затем повернувшись  к  женщинам,  не  перестававшим  плакать  и  скулить,
Катилина закричал:
   - Замолчите вы, наконец, проклятые плакальщицы!
   - На вот тебе! - добавил потом Катилина, бросая пять золотых на прилавок,
за которым Лутация оплакивала  разбитую  посуду  и  неоплаченные  убежавшими
бездельниками яства и вино. - На тебе, несносная плакса! Катилина платит  за
всю эту сволочь!
   В  эту  минуту  Родопея,  рассматривавшая  Катилину  и   его   друзей   с
расширенными  от  страха  глазами,  внезапно  побледнела  как   полотно   и,
бросившись к Спартаку, воскликнула:
   - Я не ошиблась! Нет, нет, я не ошиблась! Это ты, Спартак, мой Спартак!
   - Как!.. - страшно закричал гладиатор, быстро повернувшись на этот  голос
и смотря с невыразимым волнением на девушку, подбежавшую к нему:
   - Ты?
   Возможно ли это?
   Ты?
   Мирца?!.
   Мирца!.. Сестренка!..
   И при всеобщем изумлении брат с сестрой бросились друг другу в объятия.
   После первого  взрыва  слез  и  поцелуев  Спартак  вдруг  освободился  из
объятий, схватил сестру за кисти рук, отодвинул ее от себя, оглянул с головы
до ног и с дрожью в голосе, смертельно бледный, пробормотал:
   - Но ты... Ax! - воскликнул он затем, с  жестом  презрения  и  отвращения
оттолкнув девушку. - Ты стала...
   - Я - рабыня, - бормотала, рыдая, несчастная  девушка.  -  Рабыня  одного
негодяя...  Розги,  пытки   раскаленным   железом...   Понимаешь,   Спартак,
понимаешь?
   - Бедняжка!  Несчастная!  -  сказал  голосом,  дрожащим  от  сострадания,
гладиатор. - Сюда, сюда, к моему сердцу...
   И он привлек к себе Мирцу, крепко прижал ее к груди и поцеловал. А спустя
момент, подняв к потолку глаза, полные слез и сверкающие гневом,  с  угрозой
потряс мощным кулаком и страстно воскликнул:
   - И у Юпитера есть молния?.. И Юпитер бог?..  Нет,  нет.  Юпитер  -  шут.
Юпитер - скоморох. Юпитер - презреннейший негодяй!..
   А Мирца, уткнувшись лицом в  геркулесовскую  грудь  Спартака,  прерывисто
рыдала.
   - О, будь проклята, - добавил после мгновения тягостного молчания  бедный
фракиец, с криком, который