ва воцарилось молчание.
   После нескольких минут размышления Красе поднял голову и сказал, глядя на
Спартака:
   - Ты уже обессилен, не способен дальше сопротивляться, ты  просишь  мира.
Хорошо, каковы твои условия?
   - У меня шестьдесят тысяч людей, и ты знаешь, и Рим знает, как они сильны
и мужественны... В Италии миллионы рабов стонут в ваших  цепях  и  пополняют
постоянно солдатами мои легионы. Война продолжается уже  три  года  и  будет
продолжаться еще десять и сможет  стать  пламенем,  которое  спалит  Рим.  Я
устал, но я не обессилен.
   - Ты забываешь, что Помпей идет к Самниуму с легионами, которые  победили
Сертория, и что Лукулл высадится на днях в Брундизиуме  во  главе  легионов,
сражавшихся против Митридата.
   - Ах, и Лукулл также! - воскликнул Спартак. - Боги! Какую честь оказывает
Рим гладиаторам!
   И, помолчав минуту, прибавил:
   - Но каковы твои условия, если ты соглашаешься на какой-либо мир?
   - Ты и сто человек твоих, по твоему выбору, уйдете свободными.  Остальные
сдадутся безусловно; Сенат решит их судьбу.
   - А те... - начал Спартак, но Красе перебил его, продолжая:
   -  Или  же,  если  ты  устал,  то  уйди  от  них.  Ты  получишь  свободу,
гражданство, чин квестора в ваших войсках. Без  твоего  мудрого  руководства
они придут в расстройство и в восемь дней будут совершенно разгромлены.
   Пламенем вспыхнуло лицо Спартака. Нахмурив брови, с угрожающим  видом  он
сделал шаг по направлению к Крассу, но,  сдержавшись,  ответил  дрожащим  от
гнева голосом:
   - Бегство?.. Измена?.. Этим условиям я предпочитаю смерть рядом со  всеми
моими товарищами на поле битвы. И двинувшись к выходу, сказал:
   - Прощай, Маркс Красе.
   Но дойдя до порога, остановился и, обернувшись к римскому вождю, спросил:
   - Я увижу тебя в первой схватке?
   - Увидишь.
   - Сразишься со мной?
   - Сражусь с тобою.
   - Прощай, Красе.
   - Прощай.
   Спартак вышел  во  двор  виллы,  вскочил  на  коня,  приказав  провожатым
следовать за ним, и галопом помчался к лагерю.
   Едва  достигнув  его,  он  приказал  собрать  палатки  и,  перейдя  вброд
Браданус, двинулся к Петелии; прибыв туда к ночи, он расположился лагерем.
   Но на заре его разведчики привели ему римского декуриона, взятого  ими  в
плен. Он ехал к Крассу вестником от Лукулла, войска  которого  высадились  в
Брундизиуме.
   Для Спартака исчезла всякая надежда на спасение. Единственным выходом был
отчаянный бой, если возможно - победа над Крассом; от этого зависела  теперь
его судьба.
   Поэтому он направился обратно  к  Браданусу  и  расположился  лагерем  на
расстоянии одной мили от левого берега. В лагере на правом  берегу,  где  он
находился днем раньше, стояло теперь войско Красса.
   В течение ночи Красе  переправил  свое  войско  на  левый  берег  реки  и
приказал стать лагерем в двух милях от лагеря гладиаторов, Занималась  заря,
когда четыре римских когорты углубляли ров для своего  лагеря.  Три  когорты
гладиаторов, шедшие в лес за дровами, смело напали на них.
   На крики своих собратьев по оружию выскочили из-за вала все римские воины
легиона, расположенного поблизости.
   Гладиаторы, находившиеся в лагере,  услышав  звон  оружия,  поднялись  на
частокол и увидели бой. Они толпами поспешили на помощь.  В  одно  мгновение
завязалась схватка.
   Спартак в это время свертывал  папирус,  на  котором  он  написал  письмо
Валерии. Заклеив его воском и припечатав медальоном, он вручил его одному из
трех гладиаторов, присланных ею и  стоявших  сейчас  в  палатке  фракийца  в
ожидании его приказаний. Он сказал ему:
   - Вверяю вам это письмо для вашей госпожи, которую вы так любите...
   - Мы любим также и тебя. - сказал, прерывая  его,  гладиатор,  получивший
письмо.
   - Благодарю вас за это, добрые братья, - ответил Спартак и прибавил:
   - Уединенными дорожками, непроходимыми тропинками, со всей  осторожностью
идти днем и ночью и доставьте ей письмо. Если, к несчастью, с одним  из  вас
что-нибудь случится, письмо возьмет другой. Сделайте все, чтобы письмо к ней
попало. А теперь идите, и пусть боги вам сопутствуют!
   Три гладиатора вышли из палатки Спартака и он, провожая их, сказал:
   - Выходите через декуманские ворота...
   В этот момент он услышал шум начавшейся битвы и  побежал  взглянуть,  что
случилось. То же сделал и  Красе,  решившись  вступить  в  последний  бой  с
неприятелем. Оба полководца построили свои легионы в боевой порядок.
   Спартак, обходя войска по фронту, говорил солдатам:
   - Братья, от этого сражения зависит исход всей войны. С тыла идет на  нас
Лукулл, высадившийся в Брундизиуме, с правого фланга  нам  угрожает  Помпей,
который находится уже на пути в Самниум, перед нами Красе. Сегодня нужно или
победить или умереть. Надо или уничтожить  войско  Красса,  чтобы  броситься
потом на Помпея, или погибнуть всем, как подобает людям храбрым,  одержавшим
столько побед над римлянами. Наше дело свято и  справедливо  и  не  умрет  с
нами. Путь к победе  ведет  по  крови:  только  благодаря  самоотвержению  и
жертвам торжествуют великие  идеи.  Мужественная  и  почетная  смерть  лучше
постыдной и гнусней жизни. Погибнув, мы оставим  нашим  потомкам  окрашенное
нашей кровью наследство мести и победы, знамя свободы и  равенства.  Братья,
не отступать ни на шаг! Победа или смерть!
   Так он сказал и, когда ему  подвели  прекрасного  черного,  как  эбеновое
дерево, его нумидийского коня, он обнажил меч и, вонзив его  в  грудь  коня,
воскликнул:
   - Сегодня мне не нужно коня: если я буду  победителем,  я  возьму  любого
коня у врагов, если буду разбит, мне никогда он уже не понадобится.
   Слова и поступок  Спартака  показали  гладиаторам,  что  этот  бой  будет
последним; громко приветствуя  его,  они  требовали,  чтобы  он  скомандовал
атаку.
   И Спартак  дал  знак.  Громко  протрубили  трубы  и  букцины.  Гладиаторы
ринулись на врага.
   Как поток, вздувшийся  от  дождя  и  снега,  бешено  низвергаясь  с  гор,
наводняет окрестности, все опрокидывая и разрушая  на  своем  пути,  так  на
римлян обрушились гладиаторы.
   Под этим страшным ударом легионы Красса заколебались и начали отступать.
   Спартак бился в первой линии в центре  сражения,  совершая  мечом  чудеса
силы и мужества.  Увидев  колебание  неприятельских  легионов,  он  приказал
трубить условный сигнал Мамилию.
   Мамилий, находившийся со своими  восемью  тысячами  коней  сзади  пехоты,
услышав сигнал, пустил коней в галоп к левому крылу гладиаторов. Объехав его
больше чем на две стадии вперед, он развернул свои  части  и,  поворотив  их
направо, во весь опор помчался на фланг римлян.
   Но  Красе,  внимательно  следивший  за  линией  сражения   и   ободрявший
колеблющиеся легионы, приказал Квинту идти навстречу  вражеской  коннице;  с
изумительной быстротой  развернулись  десять  из  пятнадцати  тысяч  римских
кавалеристов, и Мамилий, предполагавший обрушиться на правый фланг Красса  и
захватить его врасплох, встретил превосходные силы неприятельской конницы, с
которой должен был завязать жесточайший бой.
   В то же время Муммий с четырьмя легионами стремительно бросился  в  обход
правого фланга гладиаторов. Граник тотчас же вывел два последних легиона  из
резерва и в свою очередь напал на Муммия.
   Численное превосходство римлян было слишком  заметным  в  этой  отчаянной
борьбе. Римские легионы, сражавшиеся с  гладиаторами  в  центре,  продолжали
отступать и уже пустились было бежать, но Красе с тремя последними легионами
своего резерва подошел туда и приказал расстроенным войскам очистить  место.
Они в четверть часа, отступив направо и налево, дали место  новым  когортам,
которые под  предводительством  самого  Красса  и  трибуна  Мамерка  яростно
бросились на Спартака.
   И бой, еще более страшный и упорный, вновь разгорелся  в  центре;  в  это
время остальные пять тысяч римских всадников обошли с левого фланга  конницу
Мамилия и напали на нее с тыла.
   Конница была опрокинута и смята. Несмотря на искусство и энергию  Граника
и нечеловеческие усилия доблестных гладиаторов  на  крайнем  правом  фланге,
Муммию удалось обойти их.
   Теперь уже не надежда на спасение и победу воодушевляла  гладиаторов,  но
жажда дорого продать жизнь, желание мести, решимость отчаявшихся людей.
   Сражение превращалось в кровавую, зверскую резню.
   Правый и левый  фланг  гладиаторов,  преследуемые  и  окруженные,  далеко
отступили, только центр, где храбро сражался Спартак и недалеко  от  него  -
Арторикс, сопротивлялся неприятелям.
   Граник, увидев, что его легионы разбиты, бросился в самую гущу схватки и,
убив собственноручно трибуна, двух деканов и восемь или десять солдат, истек
кровью, пронзенный двадцатью мечами, Македонянин Эростен, начальник десятого
легиона, покрытый ранами, мужественно пал рядом с ним.
   Конница, смятая и совершенно разгромленная, видела, как упал,  пораженный
десятью стрелами, их доблестный начальник Мамилий.
   Наступил вечер. Но гладиаторы, обессиленные, раненые, истекающие  кровью,
не переставали сопротивляться врагу. Они дрались уже не как храбрейшие люди,
а как дикие звери.
   Спартак не отступил ни на  шаг.  Наоборот,  во  главе  тысячи  своих,  он
врезался клином в ряды шестого римского легиона, который, хотя и состоял  из
ветеранов, все же не мог  противостоять  его  натиску;  все  время  он  звал
Красса, сражавшегося недалеко от того места, где был фракиец.
   Трибун Мамерк, который с толпою  храбрецов  Мария  и  Суллы  бросился  на
Спартака, был тотчас им убит. От  быстрых,  неотразимых  ударов  фракийца  в
несколько мгновений  пали  два  центуриона  и  восемь  или  десять  деканов,
желавших показать солдатам, как нужно отражать эти удары, - они  лишь  могли
научить их встречать смерть.
   Сумерки  уже  сгущались  над  полем  сражения,  а  римляне,  окончательно
победившие, вынуждены были еще драться. Вскоре взошла луна,  чтобы  осветить
своими бледными лучами эту ужасную картину кровавой бойни.
   Более тридцати тысяч гладиаторов и восемнадцати тысяч  римлян  лежали  на
обширной равнине. Битва была уже закончена, и небольшие группы  гладиаторов,
спасшиеся  от  гибели,  усталые   и   обессиленные   восьмичасовой   битвой,
беспорядочно бежали по направлению к ближайшим холмам и горам.
   Только в одном месте продолжалась яростная, кровопролитная схватка.
   Это было в центре, где тысяча воинов, следуя примеру Спартака,  сражалась
с неослабевающей силой.
   - Красе!.. Где ты?.. - кричал Спартак время от времени голосом хриплым  и
прерывающимся. - Ты обещал сразиться со мной... Красе, где ты?..
   Уже два часа назад Спартак приказал увести подальше от сражения Мирцу; ее
увлекли всю в слезах, чуть ли не силой.
   Прошел еще час. Спартак, щит которого был изрешечен дротиками, видел, как
упали  последние  его  два  товарища  -  Вибсальд  и  Арторикс;   последний,
пронзенный стрелой в грудь, повалился на землю, крикнув с  нежностью  своему
другу:
   - Спартак!., в Элизиуме.., увижу тебя.., среди... Один против семисот или
восьмисот врагов, сомкнувшихся вокруг него, весь покрытый  ранами,  Спартак,
вращая с молниеносной быстротой свой страшный меч, поражал и валил всех, кто
пытался нападать на него. Наконец дротик, брошенный на расстоянии двенадцати
шагов, тяжело ранил его в левое бедро; он упал на колено,  подставив  врагам
щит, мечом совершая  чудеса  нечеловеческой  доблести,  подобный  Геркулесу,
окруженному центаврами. Пронзенный, наконец, семью  или  восемью  дротиками,
пущенными ему в  спину  на  расстоянии  десяти  шагов  он  упал  навзничь  и
прошептал одно только слово:
   - Ва...ле...рия...
   В безмолвном удивлении окружили его труп римляне, видевшие, как  геройски
сражался он с начала битвы до последней минуты и как он погиб.
   Так кончил свои дни  этот  необыкновенный  человек,  соединивший  в  себе
высокие душевные  качества,  недюжинный  ум,  неукротимое  мужество,  редкую
доблесть, глубокую мудрость - дарования, дающие право поставить его рядом  с
знаменитейшими полководцами, каких знает история.
   Два часа спустя римляне ушли в свои  палатки,  и  мрачное  молчание  поля
битвы, освещаемого печальными лучами луны, нарушалось только стонами раненых
и умирающих.
   Но какая-то тень бродила по этой равнине, среди бездыханных тел.
   Медленно  приближалась   она   к   месту,   где   битва   была   особенно
продолжительной и жестокой. По-видимому, это был воин:  шлем  и  оружие  его
блестели, когда попадал на них свет луны. Воин шагал долго, пока  не  достиг
места, где упал Спартак. Здесь воин остановился. Он был мал ростом и строен.
Нагнув голову над бездыханными телами, он рассматривал их  одно  за  другим,
пока, наконец, не заметил труп вождя гладиаторов.  Он  встал  перед  ним  на
колени, не без труда приподнял его белокурую голову и прислонил ее  к  трупу
одного из римских центурионов, убитого Спартаком.
   Луч луны упал на бледное лицо гладиатора. Маленький солдат, горько рыдая,
прижал губы к этому бездыханному лицу и стал  целовать  его  с  трогательной
нежностью.
   Этот воин, как догадались,  конечно,  наши  читатели,  была  Мирца  Когда
гладиаторы были окончательно разбиты, Мирца ускользнула от тех, кому Спартак
ее доверил, и вернулась на поле битвы. Она уже не надеялась найти Спартака и
Арторикса живыми и шла с одной только надеждой -  поцеловать  последний  раз
дорогие лица.
   - О, Спартак!.. Брат мой! ,. - воскликнула слабым голосом девушка,  рыдая
и покрывая поцелуями его лицо. - Каким я нахожу тебя!.. Живого места нет  на
тебе... Сколько ран!.. Сколько крови!..
   Девушка остановилась. Стон, более отчетливый и  более  близкий,  чем  все
остальные стоны, доносившийся до нее среди этого мрачного молчания, коснулся
ее слуха.
   Девушка не двинулась и продолжала целовать безжизненное лицо Спартака.
   Опять послышался стон, и на этот раз в нем можно было разобрать  какое-то
слово.
   Она немного пришла в себя, напрягла слух и услышала, как голос умирающего
медленно произносил ее имя.
   Девушка вскочила на ноги. Дрожь пробежала по ее телу. Она  почувствовала,
как капли холодного пота выступили у нее на лбу; с зрачками, расширенными от
ужаса, спросила она громким голосом, не  сознавая  даже,  что  говорит,  как
будто ее мог слышать кто-нибудь:
   - Во имя богов!.. Кто это?.. Кто меня зовет?..
   - Мирца!.. О моя Мирца!.. - воскликнул на этот раз ясно умирающий.
   - Что это? - закричала с внезапной радостью девушка. - Неужели  правда?..
Арторикс?..
   И прыгая через трупы, добежала до  места,  где  лежал  в  луже  крови,  с
холодным и бледным лицом Арторикс. Время от  времени  он  медленно  открывал
веки, на которые смерть уже наложила свою тяжелую руку.
   Мирца бросилась на землю рядом с ним  и,  покрывая  его  лицо  поцелуями,
восклицала:
   - Ты жив... Мой любимый, мой обожаемый  Арторикс!  Может  быть,  я  смогу
спасти тебя.., Согрею тебя моим дыханием... Перевяжу твои раны... Унесу тебя
в безопасное место...
   Эти слова, пламя этих пылких поцелуев вывели  умирающего  из  оцепенения.
Открыв угасающие глаза, он произнес слабым голосом:
   - Уже вместе?.. Так скоро?.. Значит, мы уже в Элизиуме... О моя  Мирца?..
Но почему.., так холодно в Элизиуме?..
   - Нет! - воскликнула девушка в порыве страсти,  удваивая  свои  ласки.  -
Нет! Мы не в Элизиуме, это я, я - твоя Мирца!..  Ты  жив..,  будешь  жить..,
потому что я хочу, чтобы ты жил.., потому что мне нужно, чтобы ты был жив!..
   Галл, медленно обвивая ослабевшими руками шею девушки, прошептал:
   - Но значит это правда?..  Я  еще  жив..,  и  мне  действительно..,  дано
счастье перед смертью.., поцеловать тебя?..
   - Да, да, мой Арторикс.., но ты не должен умереть.., я твоя.., твоя  всей
душой...
   - О, я умираю счастливый! Гез услышал.., мои молитвы...  Голос  Арторикса
ослабевал; волнение и радость, испытанные им, окончательно его обессилили.
   - О, Мирца! - воскликнул он, целуя девушку-- Я чувствую.., я умираю...
   - Не умирай один.., подожди  меня..,  умрем  вместе  и  вместе  пойдем  в
Элизиум.
   Выхватив в одно мгновение кинжал, который висел на поясе  Арторикса,  она
твердой рукой вонзила его себе  в  шею.  И,  крепко  обняв  любимого  юношу,
воскликнула:
   - С тобой умру, с тобой приду в обитель добрых душ!
   - Что.., ты.., сделала? - прошептал чуть слышно умирающий.
   - Разделяю твою судьбу.., возлюбленный мой...
   Она также начинала говорить с трудом, ибо она почти совершенно перерезала
себе сонную артерию; она еще крепче обняла юношу,  прижалась  губами  к  его
губам, и оба застыли, соединенные в этом последнем поцелуе.
   В этот момент два гладиатора, шагая очень осторожно через поле, пришли  к
месту, где упал Спартак. Они подняли труп, завернули его в большое Шерстяное
одеяло и понесли.
   В двух милях у дороги ил ждала деревенская телега, запряженная быками.
   Положив в нее тело Спартака, они навалили на него мешки с зерном, которые
лежали возле телеги, и труп гладиатора оказался совершенно скрытым.
   Телега двинулась, а следом за нею пошли оба воина.
   Эти два воина были близнецы Ацилий и Аквилий, сыновья Либедия, управителя
тускуланской виллы Валерии.  Они  везли  останки  погибшего  вождя  в  виллу
любимой им женщины, чтобы сласти его тело от позора, которому его,  наверно,
подвергла бы наглая дерзость победителей.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

   Пятнадцать дней спустя после битвы при  Браданусе  война  с  гладиаторами
была окончена. Те несколько тысяч, которые уцелели от этой резни, рассеянные
в горах, без начальников, преследуемые по пятам с одной стороны  Крассом,  с
другой Помпеем, были в несколько дней изрублены; только  шесть  тысяч  взяты
были живыми и повешены вдоль Аппиевой дороги от Калуи до Рима.
   Среди убитых при Браданусе напрасно искали тело Спартака. Найти его так и
не удалось. По этому поводу высказывались самые разнообразные предположения,
очень далекие от истины.
   Так окончилась эта война, которая длилась почти Четыре года и  в  которой
гладиаторы доказали своим мужеством, что они были людьми, достойными свободы
и способными к великим делам.
   А теперь закончим эту историю, приведя  наших  читателей  туда,  где  они
вновь найдут двух действующих лиц этого рассказа.
   Двадцать два дня спустя после Браданской битвы,  когда  Красе  и  Помпей,
горя  взаимной  ненавистью  и  завистью,  приближались  с  армиями  к  Риму,
приписывая каждый себе честь подавления восстания и  требуя  консульства,  в
конклаве своей тускуланской виллы сидела  на  скамейке  прекрасная  Валерия,
одетая в серую траурную столу.
   Дочь Мессалы была очень бледна, и на  ее  лице  лежала  печать  недавнего
тяжелого горя. Веки ее опухли и были красны от долгих слез. Мягкие и густые,
цвета воронова крыла волосы прядями падали на ее дивные плечи,  и  в  темных
глазах ее, на всем лице проглядывало глубокое отчаяние, терзавшее ее сердце.
Она сидела, подперши голову рукой,  перед  изящным  мраморным  столиком,  на
котором стояла бронзовая позолоченная урна работы греческого мастера.
   В другой руке она сжимала папирус. Черные глаза  ее  были  устремлены  на
урну. В ее немом и глубоком горе прекрасную женщину можно  было  сравнить  с
Ниобеей, ибо, казалось, она говорила: "Смотрите, есть ли  страдание,  равное
моему!"
   Возле того же столика, на  скамеечке,  тоже  в  трауре  стояла  белокурая
миловидная Постумия.
   Девочка водила своими ручками по фигурам,  листьям  и  рельефам,  которые
украшали погребальную урну, и время  от  времени  смотрела  на  мать  своими
умными глазками, как бы сердясь на нее за это долгое молчание.
   Та, вдруг очнувшись и переведя глаза на письмо, которое держала в  правой
руке, принялась снова его читать.
   Вот что гласило это письмо:

БОЖЕСТВЕННОЙ ВАЛЕРИИ МЕССАЛЕ ОТ СПАРТАКА ПРИВЕТ - И СЧАСТЬЕ

   "Из любви к  тебе,  моя  божественная  Валерия,  я  встретился  с  Марком
Крассом. На это я согласился ради тебя и нашей любимой Постумии,