милий  с  тысячью  двумястами
вырученных из римского плена. Спартак в присутствии всего войска обратился к
ним с речью, полной упреков, сказав, что не всегда  найдутся  в  лагере  сто
пленных римских патрициев, чтобы своей жизнью  спасти  гладиаторов,  которые
сдаются неприятелю живыми, что без этой счастливой  случайности  все  они  в
этот момент висели бы на деревьях вдоль дорог и кормили воронов  и  коршунов
апеннинских лесов. Он говорил, что лучше пасть, сражаясь в бою, чем  попасть
в руки неприятеля и быть позорно повешенным.
   Красе опоздал с прибытием в Темезу больше чем на двадцать  дней.  За  это
время он беспрерывно получал подкрепления из  Лукании,  Апулии,  Мессапии  и
Япигии.
   Теперь у него была армия почти в сто тысяч  человек.  Между  тем  фракиец
вступил в переговоры с киликийскими пиратами,  которые  крейсировали  в  это
время у берегов Тирренского моря: он спрашивал,  не  перевезут  ли  он"  его
войско в Сицилию, обещая им за эту услугу тридцать талантов;  это  была  вся
казна гладиаторов, хотя им и приписывались великие грабежи.
   Но пираты,  согласившись  на  предложение  Спартака  и  даже  получив  от
Граника, который вел эти переговоры,  десять  талантов  в  задаток,  в  ночь
накануне посадки гладиаторов, вероятно устрашенные мыслью о мести со стороны
римлян, тайком ушли из Темезы.
   В то время как гладиаторы смотрели из своего лагеря на  паруса  пиратских
кораблей, удалявшихся от берега, манипула разведчиков примчалась в лагерь  с
сообщением о приближении Марка Красса.
   Гладиаторы поспешили к оружию и выстроились в боевую  линию.  Прежде  чем
легионы неприятеля построились для сражения, первая линия  войска  Спартака,
составленная из шести первых легионов, яростно напала на римлян, внеся в  их
ряды сильнейшее расстройство.
   Во второй линии фракиец расположил четыре легиона, а по краям  правого  и
левого крыла поместил по четыре тысячи кавалеристов.
   Два легиона оставались в Темезе, куда Спартак, в случае поражения,  решил
укрыться со всем своим войском и  выждать  там  благоприятного  момента  для
реванша Вероятно, он уже обдумывал способ, при помощи которого он мог  выйти
из затруднительного положения.
   Прежде чем повести войско в бой, Спартак  предупредил  начальников  шести
легионов, из которых состояла первая линия, что в  случае,  если  они  будут
вынуждены отступить, пусть отступают за вторую линию.
   Несколько часов продолжалась схватка. В час пополудни Красе  ввел  свежие
силы  и  растянул  свою  боевую  линию  вправо  и   влево.   Тогда   Граник,
командовавший боем, дал приказ к отступлению, чтобы  не  быть  обойденным  с
флангов; это отступление благодаря вниманию и энергии  командиров  произошло
очень быстро и с самым ничтожным расстройством  рядов:  через  интервалы  во
второй линии первая линия прошла в тыл.
   Поэтому, когда римские легионеры бросились преследовать гладиаторов,  они
их  сочли  бежавшими,  им  пришлось  столкнуться  с  линией  свежих   войск,
обрушившихся на них с бешеным натиском и принудивших их отступить с тяжелыми
потерями.
   Марк Красе был вынужден трубить отбой, двинуть другие  легионы  и  начать
новое и еще более упорное сражение. Введя еще два легиона, один -  с  своего
правого  фланга,  а  другой  -  с  левого,  он  рассчитывал,   что   обойдет
гладиаторский фронт, но  кавалерия  Спартака,  выступив  с  того  и  другого
фланга, совершенно разрушила замыслы римского полководца.
   Тем временем Граник собрал и вновь выстроил в боевой порядок шесть первых
легионов и когда Красе  приказал  двинуться  своей  кавалерии,  Спартак  мог
отступить в полном порядке за линию,  руководимую  Граником,  которая  снова
оказалась готовой к сражению с римскими легионами.
   Таким образом, сражаясь и отступая двумя линиями попеременно,  гладиаторы
отошли к вечеру под стены Темезы, так что Марк Красе не мог извлечь никакого
преимущества из численного превосходства своих  легионов.  Ему  не  осталось
ничего  другого,  как  трубить  отбой.  Остановившись  у   подошвы   холмов,
окружающих Темезу, он сказал своему квестору Скрофе:
   - Презренный гладиатор, подлый гладиатор, называй его  как  хочешь...  Но
надо признать,  что  у  этого  проклятого  Спартака  все  качества  великого
полководца.
   - Скажи прямо, -  ответил  с  болью  в  душе  Скрофа,  -  что  Спартак  -
мужественный, проницательный, безусловно превосходный полководец.
   Таким образом закончилось  это  сражение,  длившееся  свыше  семи  часов.
Гладиаторы потеряли шесть тысяч убитыми, а римляне - семь.
   Это не помешало Крассу, ввиду того, что  Спартак  отступил  и  укрылся  в
Темезе, объявить себя победителем. Он написал Сенату, что надеется закончить
войну в двадцать-тридцать дней, что  гладиатор  заперт  и  спастись  ему  не
удастся.
   Спартак, еще раньше окопавший стены города широкими рвами, был  настороже
и принимал все необходимые меры обороны. Но  втайне  он  обдумывал  план,  с
помощью которого собирался вырваться из тисков.
   Он строго-настрого запретил жителям выходить под каким-либо предлогом  из
города, ворота и стены которого постоянно охранялись гладиаторами.
   Это распоряжение очень испугало жителей Темезы; они  уже  предвидели  все
опасности и невзгоды длительной осады; им уже рисовались все ужасы голода.
   Спартак воспользовался их страхом и заявил городским властям, что  у  них
есть только один способ избавиться от  ужасов  осады  и  голода:  как  можно
скорее собрать все имеющиеся у них корабли, рыбацкие барки, лодки, шлюпки  и
прочие суда и послать к нему,  сколько  есть  в  городе,  мастеров,  умеющих
строить лодки и  барки,  снабдив  их  строительным  лесом  для  того,  чтобы
соорудить небольшой флот, который перевезет войска в Сицилию.
   Жители Темезы согласились на это, и вскоре на берегу моря  сотни  рабочих
совместно  с  тысячами  гладиаторов  дружно  принялись  за  постройку  флота
небольших, но многочисленных судов.
   Не подозревая о новых планах гладиаторов, Красе отправил гонцов в  Фурии,
Метапонтум, Гераклию,  Тарентум  и  Брундизиум,  с  требованием  немедленной
присылки осадных орудий в большом количестве. Он понимал, что  без  таранов,
катапульт и баллист война затянулась бы надолго.

***

   Через несколько дней после сражения под Темезой Эвтибида одиноко  бродила
по римскому лагерю. Вдруг ей пришла  в  голову  мысль  посетить  окрестности
города и пробраться, насколько возможно, ближе к  вражеским  аванпостам;  ей
хотелось  узнать,  нет  ли  какого-нибудь  доступа  к  стенам  и  нельзя  ли
попытаться неожиданно проникнуть в город.
   Приказав  двум  рабыням,  купленным  ею  в  Тарентуме,  приготовить  мазь
каштанового цвета,  она  натерла  ею  руки,  лицо  и  шею;  это  сделало  ее
неузнаваемой и совершенно похожей на эфиопку. Затем, надев платье  рабыни  и
собрав свои рыжие волосы под широкую темную повязку, она за несколько  часов
до  рассвета  вышла  из  лагеря  с  глиняным  кувшином  на  руке.   Эвтибида
направилась к холму, на вершине которого подымалась стена Темезы. На  склоне
его находился источник.
   Мнимая эфиопка осторожно пробиралась в темноте и, очутившись по соседству
с источником, услышала тихое шушуканье и шум от ударов  нескольких  мечей  о
щиты. Она поняла, что на страже у этого источника, очевидно, стояла  когорта
гладиаторов.
   Тогда,  потихоньку  повернув  налево,  она  пошла  вдоль   холма,   чтобы
ознакомиться с местностью.
   Пройдя около полумили, Эвтибида заметила, что среди темной массы деревьев
возвышается какое-то здание. Она всмотрелась и увидела храм.
   На миг она остановилась в раздумьи, а затем с  решительным  видом  быстро
направилась к этому храму, который, отстоя  на  значительном  расстоянии  от
городских стен, не мог, по ее мнению, быть занят гладиаторами.
   Здание  храма  было  небольшое,  но  очень  изящное,  целиком  мраморное,
дорического стиля. Эвтибида поняла, что  этот  храм,  посвященный  Геркулесу
Оливариго, не охраняется гладиаторами, и она решила войти в него.
   Храм был пуст, и Эвтибида собиралась уже уйти, как вдруг увидела  старика
в одеянии жреца; весь погруженный в свои мысли, он стоял возле  жертвенника,
перед которым возвышалась великолепная мраморная статуя Геркулеса с  палицей
на оливкового дерева.
   Гречанка подошла к жрецу, сказала ему на ломаном латинском языке, что она
хотела набрать в свой кувшин воды из водоема в храме, и сообщила, что она  -
рабыня одного местного земледельца, укрывшегося при  приближении  воюющих  в
соседней долине, где совершенно нет питьевой воды.
   Жрец проводил Эвтибиду к водоему и  завел  с  ней  разговор  о  печальных
последствиях этой войны, особенно печальных  потому,  что  пришла  в  упадок
религия  -  единственный  источник  процветания  народов.  Он  говорил,  что
благочестие и поклонение богам  всегда  были  отличительной  чертой  древних
италийцев, к  которым  поэтому  боги  были  всегда  щедры,  дарили  им  свое
расположение и  покровительство;  что  теперь  распространяются  эпикуреизм,
пренебрежение к культам богов и насмешки над жрецами  и  за  такое  нечестие
оскорбленные боги налагают тяжкую и заслуженную кару;  все  мятежи  и  войны
последних лег,  повергнувшие  в  горе  Италию,  были  очевидным  проявлением
небесного гнева.
   Особенно жаловался старик на печальные  последствия  осады  и  запрещения
выхода из Темезы: никто не приходил приносить жертвы богу, никто, даже  если
бы хотел, не мог приносить положенную десятину и дары. Понятно,  почему  все
это  огорчало  доброго  старика:  ведь  каждое  жертвоприношение   Геркулесу
оканчивалось пирушкой, а жертвы и дары переходили к жрецам.
   Словом, тогдашний жрец, как и служители культа всех эпох,  всех  религий,
всех народов, судил о  религиозном  пыле  отупевших  и  обманутых  людей  по
количеству и качеству приносимых в храм даров.
   - Вот уже двадцать дней, как никто больше не заглядывает в храм Геркулеса
Оливария, столь почитаемый во всей области луканов  и  бруццов,  -  говорил,
вздыхая, жрец.
   - Хорошо, я скажу своему хозяину, чтобы он, ради неприкосновенности  дома
и имения, пришел принести жертвы или по крайней мере прислал  дары  великому
Геркулесу Оливарию, - сказала с видом тупого и глубокого  убеждения  рабыня,
коверкая латинскую речь.
   - Да защитит тебя Геркулес, добрая девушка, - ответил жрец  и  тотчас  же
добавил:
   - Набожность чаще всего живет в сердцах женщин. Я только что сказал тебе,
что за двадцать дней никто не приходил приносить жертвы нашему богу. Это  не
совсем верно, так как два раза  сюда  приходила  для  жертвоприношения  одна
девушка из войска гладиаторов, благочестивая и набожная девушка.
   Глаза Эвтибиды засверкали радостью, дрожь пробежала по всему се телу.
   - А! - сказала она, стараясь преодолеть волнение. - Ты сказал,  что  одна
девушка приходила из вражеского лагеря?..
   - Да, девушка, которая носит вооружение и на поясе меч,  и  оба  раза  ее
сопровождала  негритянка,  как  ты..,  но  немая,  бедняжка,  -  ее  госпожа
приказала отрезать ей язык.
   Эвтибида притворно содрогнулась  от  ужаса  и  после  недолгого  раздумья
сказала, представляясь простой и добродушной:
   - Вот даже у врагов.., и  то  есть  почтение  к  всевышним  богам...  Да,
завтра..,  я  снова  приду  сюда..,  до  рассвета..,   так   как   я   боюсь
гладиаторов.., и если не сумею убедить хозяина  прислать  дары  непобедимому
Геркулесу Оливарию, я принесу сюда свою скромную лепту.
   Жрец похвалил ее за  благочестивые  чувства,  обещал  ей  покровительство
Геркулеса, а на прощанье показал тропинку, по которой легче было  спускаться
и подниматься незаметно.
   Радость вероломной гречанки была неописуема - она нашла союзника  гораздо
лучшего, чем могла надеяться. Продажность и жадность  жреца  были  очевидны:
его легко можно было подкупить, и с его помощью, вероятно, удалось бы  найти
какой-нибудь тайный подступ к стенам. Во всяком случае - и это  было  именно
то, что заставляло сильнее биться ее сердце, -  благодаря  этому  жрецу  она
причинит Спартаку смертельное горе: убьет его сестру.
   Следующей ночью гречанка снова вышла из лагеря, захватив с собой молодого
ягненка, двух молочных поросят и четырех белоснежных голубей;  по  тропинке,
указанной ей жрецом, она поднялась к  храму  Геркулеса.  Жрец  открыл  дверь
храма и принял дары бедной рабыни.
   Продолжая в течение следующих  пяти-шести  дней  свои  прогулки  к  храму
Геркулеса, Эвтибида ловко прощупывала душу Аия Стендидия (так звали жреца) и
подготовляла его к тем предложениям, которые она решила ему сделать. Наконец
она призналась ему, что она вовсе не рабыня, что она служит  у  римлян,  что
Красе щедро вознаградит за услуги и его и остальных жрецов. А  требуется  от
них, чтобы  они  указали  место  в  стене,  где  можно  было  бы  произвести
неожиданное нападение на город.
   Жрец, уже подготовленный к такой беседе, сначала притворился изумленным.
   - Так ты не эфиопка-рабыня? Гречанка.., преданная интересам римлян? Ловко
же ты притворялась!
   - Это была военная хитрость...
   - Я не обвиняю тебя. Всевышние боги  защищают  дело  римлян,  справедливо
прославленных за их благочестие. Жрецы  Геркулеса  должны  быть  на  стороне
римлян, преданнейших почитателей нашего бога, в честь которого они  в  своих
городах воздвигли шесть великолепных храмов.
   - Значит, ты поможешь планам Красса? - спросила гречанка, сверкая глазами
от радости.
   - Постараюсь, сколько могу.., чем только могу... - ответил жрец.
   Они быстро пришли к соглашению. Жрец сказал,  что  хотя  он  подвергается
большим опасностям при попытке войти в город, но тем не  менее  пойдет  туда
под каким-либо благовидным предлогом; он надеялся на  поддержку  со  стороны
Мирцы: как только та придет в храм, он вместе  с  ней  пойдет  в  город.  Он
добавил, что знает тропинку, которая ведет через обрывистые и крутые  склоны
к одному месту, где стены почти разрушены и откуда, даже если бы  это  место
было сильно укреплено гладиаторами, нетрудно  ворваться  в  город.  Эвтибида
обещала жрецу десять талантов в счет  большого  вознаграждения,  которое  он
получит от Красса, когда дело будет сделано.
   На следующую ночь, сняв  с  немалым  трудом  с  лица  каштановую  краску,
Эвтибида оделась в военный костюм, отправилась в храм Геркулеса, но не нашла
Аия Стендидия в храме; от других  жрецов  она  узнала,  что  Мирца  накануне
приходила принести жертвы Геркулесу, и Аий Стендидий ушел с ней в город.
   С сердцем, трепещущим и колеблющимся  между  надеждой  и  страхом,  ждала
Эвтибида целый день, спрятавшись в храме, возвращения  жреца.  Он  пришел  к
вечеру  и  рассказал,  что  место,  где   стена   была   разрушена,   заново
восстановлено Спартаком, который,  как  предусмотрительный  полководец,  уже
давно обследовал все стены и укрепил слабые места.
   Эвтибида была очень огорчена сообщением жреца. Она бесилась и  проклинала
предусмотрительность Спартака.
   Погрузившись надолго в свои мысли, она наконец спросила жреца:
   - А Мирца, сестра гладиатора, когда она придет снова в этот храм?
   - Но.., я не знаю... -  ответил  нерешительно  жрец,  -  вероятно..,  она
придет послезавтра.., в день антимахий - праздника  в  честь  Геркулеса,  во
время которого в память о бегстве его в женской одежде с острова Коса обычно
приносятся в жертву нашему богу женские платья. Сестра фракийца сказала мне,
что  она  намерена  придти  послезавтра  в  храм,  чтобы   совершить   такое
жертвоприношение с целью испросить покровительство  бога  оружию  восставших
рабов и в особенности своему брату!
   - А! Юпитер, ты справедлив! Справедлив и ты.  Геркулес!  Справедливы  все
боги  Олимпа!  -  подняв  глаза  к  небу  с  выражением  жестокой   радости,
воскликнула гречанка. - Я отомщу страшнее, чем мстила ему до  сих  пор.  Это
будет настоящая кровавая месть!
   - О какой мести говоришь ты? - спросил с удивлением жрец.  -  Ты  знаешь,
что боги не одобряют и не покровительствуют мести...
   -  Да,  но  если  эта  месть  вызвана  тяжким  оскорблением,  если  такое
оскорбление нанесено без всякого основания... О, тогда, наверно,  даже  боги
неба, не только боги ада, одобряют месть и помогают ей, - сказала  Эвтибида.
Она сняла с плеч толстую золотую цепь, к которой был привешен  ее  маленький
меч с рукояткой, усыпанной драгоценными камнями, и подала все это Стендидию.
   - Не правда ли, Стендидий? - прибавила она в то время  как  жрец  жадными
взорами окидывал полученный дар, - не правда ли, справедливая месть угодна и
небесным богам?
   - Конечно.., когда она справедлива.., когда обида была  несправедлива,  -
ответил тот, - и потом разве месть не была названа радостью богов ?
   Эвтибида сняла с головы серебряный шлем, обвитый сверху маленькой золотой
змейкой с двумя огромными рубинами вместо глаз, и протянула его жрецу.
   Пока жрец, жадно сверкая глазами, разглядывал новые драгоценные дары, она
продолжала:
   - Непобедимому Геркулесу подношу я эти ничтожные вещи, а  завтра  принесу
еще десять талантов... Непобедимому Геркулесу, - и  она  сильно  подчеркнула
последние два слова, - для того, чтобы ты помог мне осуществить мою месть.
   -  Клянусь  Кастором  и  Поллуксом!  -  воскликнул  жрец.   -   Раз   она
справедлива..,  конечно,  надо,  чтобы  я  тебе  помог!  Клянусь   скипетром
Прозерпины!
   - Ты должен спрятать здесь завтра ночью двух храбрых и верных воинов.
   -  Здесь?..  В  храме?..   Осквернить   священное   место   божественного
Геркулеса?.. Подвергнуться риску  быть  повешенным  гладиаторами,  если  они
случайно найдут здесь твоих двух воинов? - сказал,  отступив  на  два  шага,
жрец.
   - Но ведь ты только что  обещал  помочь  мне  в  моей  мести,  -  сказала
Эвтибида.
   - Ну, я.., не могу допустить, чтобы та.., чтобы  Мирца..,  была  убита..,
когда придет в храм моего бога... Ведь не в этом призвание жреца... Если  бы
дело шло о том, чтобы захватить ее как пленницу.., и отдать ее тебе...
   Зеленые сверкающие глаза Эвтибиды вспыхнули мрачным  блеском,  загадочная
улыбка появилась на ее губах.
   - Да, да! - закричала она. - Пленницей.., в моих руках... Так как я..,  я
сама хочу убить ее, если Спартак не придет отдать мне себя взамен сестры!
   - Что ты сделаешь с ней.., я не хочу знать... Я только  хочу  знать,  что
моя рука не принимает участия в кровавом преступлении.., что я не участвую в
убийстве, - сказал лицемерно жрец. - Я покажу твоим верным воинам место  где
они должны будут спрятаться.., совсем недалеко отсюда.., у самой дороги.., в
роще, которая будто нарочно для этого создана!
   - Не сможет ли она убежать оттуда?
   - Но раз я Тебе говорю, что роща будто "нарочно посажена,  чтобы  поймать
дроздов в ловушку...
   - Ну, хорошо.., пусть будет так, как ты хочешь... И пусть успокоится твоя
совесть, - сказала с тонкой иронией девушка и тут же добавила:
   - Мне пришла в голову прекрасная мысль.
   - А именно?
   - Чтобы ты, не сообщая об  этом  своим  двум  товарищам-жрецам,  со  мною
вместе сошел в долину и сел за стол.., за  роскошный  стол..,  которым  я  в
твоем лице хочу почтить не только жреца Геркулеса Оливария,  но  и  честного
человека и настоящего гражданина.
   - Клянусь богами!  -  воскликнул  жрец,  притворяясь  негодующим.  -  Ты,
значит, не доверяешь мне?
   - Нет, я не тебе не доверяю.., а угрызениям нечистой совести.
   - Но я не знаю, следует ли...
   - Нужно ли тебе идти со мной?!. Да. Мне необходимо, чтобы  ты  помог  мне
принести сюда пятнадцать условленных талантов... Кажется, я  раньше  сказала
десять?
   - Пятнадцать, пятнадцать ты сказала! - поспешно подхватил жрец.
   - Во всяком случае, если я даже сказала десять.., то это  была  ошибка..,
так как я ради моей мести  приношу  богу  пятнадцать  талантов!  Так  пойдем
вместе, честный Стендидий, ты будешь доволен сегодняшним днем!
   Жрец спрятал в укромном месте шлем и меч Эвтибиды и пошел с ней в  лагерь
римлян.